Томас секунду помолчал.
— Ты в самом деле веришь в райское блаженство, Ричард? В Бога, Христову веру, Библию?
Сын посмотрел с толикой обеспокоенности.
— Небезопасно озвучивать такие мысли при посторонних. Я лучше придержу их при себе.
— Теперь эта осторожность уже излишня. Мы здесь вне ее.
Ричард, набрав воздуха, выдохнул щеками и, помолчав, спросил:
— А вы, значит, правда не верите в римско-католическую церковь?
— Нет. Ни в католическую, ни в какую другую. Ни в церковь, ни в религию. Все это для меня мертво, и уже отнюдь не первый год.
Ричард, пристально глядя, покачал головой:
— Тогда в чем смысл всей этой борьбы? Отчего вы готовы жертвовать жизнью: ради одного лишь служения Ордену?
— Я здесь оттого, что мне не для чего жить. Мария для меня потеряна, тебя я защитить не могу. Осталось единственно сражаться, чтобы не дать восторжествовать тирании еще одной ложной веры. Сулейман угрожает известному мне миру; этого мне достаточно для того, чтобы противостоять сарацинскому полумесяцу. Скажи мне, Ричард, ты веришь в Промысел Божий?
Юноша молчал.
— Ты не глуп, — продолжал Томас. — И наверняка, должно быть, размышлял, почему все молитвы остаются без ответа; почему Бог воздерживается от того, чтобы восстать на зло. — Он сделал паузу. — Ты слышал когда-нибудь о парадоксе Эпикура?
Юноша покачал головой.
Томас с минуту припоминал.
— Звучит примерно так:
Если Бог желает предотвратить зло, но не может этого сделать, тогда он бессилен.
Если он мог бы это сделать, но не хочет, тогда он исполнен злобы.
Если он имеет как силу, так и желание, то откуда берется зло?
Если же он не имеет ни силы, ни желания — тогда за что называть его Богом?
Томас кивком указал на унылую обстановку вокруг.
— Если бы у Бога и была нужда явить свое присутствие, дать пусть хотя бы маленькое ободрение тем, кто ему служит, то он мог бы это сделать именно здесь и сейчас, где за него отдают жизни. Тем не менее вокруг не видно никого, кроме нас и врага.
Ричард нахмурился.
— Я думал над этим. Просто мне как-то не очень нравятся выводы.
Томас кивнул и вглубь копать не стал. Однако был еще один вопрос, на который ему хотелось услышать ответ.
— Тот документ, из-за которого у нас весь сыр-бор: о чем он все-таки?
— Вам лучше не знать.
— Но ведь ты сам собирался показать мне его в Биргу.
— С моей стороны это было неосмотрительно. Если вас возьмут живым, то не исключена опасность, что вы выдадите то, что вам известно о документе. Извините, больше сказать ничего не могу. Давайте оставим эту тему. Прошу вас.
Томаса кольнула досада за то, что Ричард доверяет ему все-таки не до конца. Помолчав немного, он сменил позу и из любопытства выглянул из-за баррикады. На забросанном каменными обломками и недвижными телами косогоре было тихо. А затем он уловил вкрадчивое движение и заметил, как за каменной глыбой извилисто-тихо зыблется перо. Он едва успел пригнуться, когда пуля стрелка щелкнула о камень там, где только что находилась голова Томаса, и в фонтанчике пыли отрикошетила куда-то во внутренний двор. Нескончаемо тянулись часы сидения за баррикадой, оживляли которую лишь разрозненные выстрелы с обеих сторон по тем, у кого хватило опрометчивости высунуться наружу.
К полудню появился полковник Мас; перебираясь от позиции к позиции, он составлял для Миранды рапорт об утреннем приступе и общем числе потерь. Несмотря на более высокое воинское звание, Мас решил состоять у капитана в подчинении. Гарнизон признавал в Миранде начальника; капитан же, в свою очередь, вдохновлял людей своей храбростью и хладнокровием под вражеским огнем, и полковнику хватило рассудительности не нарушать устоявшийся порядок. Выслушав отчет Томаса, сведения о потерях Мас занес на измятый бумажный листок, который сунул себе под обшлаг.
— Как у нас в других местах? — поинтересовался Баррет.
— Неважнецки, — признался Мас. — С севера они послали в обход отряд янычаров, как раз под прикрытием приступа, и ворвались в тыловую башню. Теперь она под ними. Форт обложен со всех сторон, кроме тропинки, что ведет вниз к лодочному причалу.
— Если за ними башня, то спуск туда теперь тоже небезопасен.
— Почему. Вполне. Мы используем дренаж. Ширины лаза там хватает; убрали решетку, вход замаскировали. Так что какая-никакая, а связь с Биргу есть.
Ричард через заваленные каменными обломками стены прищурился на тыловую башню, надменно торчащую между фортом и морем. Надменности в ней не убавилось, только теперь там трепетало зеленое знамя, а из-за парапета время от времени высовывалась голова в чалме, поглядывая вниз на форт.
— Они теперь могут просматривать весь внутренний двор.
— Могут, — согласился Мас. — Так что скажи своим соблюдать осторожность, особенно при спуске со стены за боезапасом, водой и провиантом. Миранда говорит, чтобы люди не покидали своих постов: там, где они сейчас, им безопаснее. Офицерам собираться в часовне, когда стемнеет. Так что смотри в оба: как бы, сберегая башку, не поломать ноги.
Кивнув на прощание, он, пригнувшись, заспешил к следующему сектору стены.
* * *
Томас со своими людьми томились на полуденном солнцепеке, вяло пожевывая кто галеты, кто пласт вяленого мяса, не столько чтобы унять голод (на таком зное и аппетита нет), сколько чтобы как-то разнообразить тягучий ход времени. Солнце в вышине жарило с безжалостной силой; тек по лицам жгучий пот, в громоздких доспехах жара будто удваивалась. Несколько раз выстрелы на сарацинских позициях учащались, и тогда между участками стен следовала перекличка; люди брались за оружие на случай начала очередной атаки. Но частота выстрелов довольно скоро замедлялась, снова переходя в неспешное постреливание.
Наконец солнце, подустав, снизилось к горизонту настолько, что вдоль стен форта протянулись длинные сине-фиолетовые тени, давая некоторое облегчение от зноя, немилосердно палившего защитников несколько часов кряду. Когда свет дня пошел на убыль, над османскими позициями уныло полетели звуки труб, и тогда, выбираясь из каменных щелей и угнездий на подступах к форту, назад к своим ложементам поползли засевшие там сарацины. Когда в окопах укрылись последние, кто мог до них добраться, снова загрохотали пушки на вершине гребня, возобновляя обстрел Сент-Эльмо. Люди за баррикадами инстинктивно сгорбились и сжались кто как мог.
Томас тронул за руку Ричарда.
— Я с докладом к Миранде. Будешь здесь за старшего, пока не сменят. Вернусь сразу, как только смогу.
— Слушаю, сэр, — чопорно ответил Ричард и, улыбнувшись, уже другим голосом добавил: — Хорошо, отец.
— Пригибайся, без нужды не высовывайся. Договорились?
Ричард кивнул, а Томас посмотрел на него так, словно делал это в последний раз, чувствуя при этом знакомый укол вины и нежной привязанности. Ну всё, пора.
Он двинулся присядкой, пока угол стены не перестал скрывать его от башни и равелина. На обеих высотах маячили макушки: враги следили за фортом. Вот с тыловой башни бахнуло несколько выстрелов: сарацины углядели движение на соседнем участке стены. Томас воспользовался этим и рывком промахнул открытое пространство к ведущей во двор лестнице. Со стороны равелина донесся слабый крик, а за ним последовала целая гроздь выстрелов. Вокруг летела каменная крошка, но рыцарь, не снижая темпа, несся по ступеням вниз — через две, через три, — рискуя потерять равновесие. Внизу лестницы он, чтобы погасить скорость, налетел на слепой отрезок стены. Сюда выстрелы попасть уже не могли, и можно было отдышаться. Вокруг здесь громоздились обломки камней, а пылища стояла такая, что першило в горле. Людей было немного: враг теперь мог простреливать почти все обозримое пространство.
Восстановив дыхание, Томас бочком пробрался через двор к часовне — к счастью, расположенной вне линии огня. Внутри у дверей отвлеченно поигрывала в кости небольшая группа людей, даже не подняв на входящего глаз. Строение часовни не походило на обыкновенную церковь: оно было встроено непосредственно в канву форта, и узкие, похожие на бойницы окна в вышине придавали храму сумрачности — словом, не самое веселое место для гарнизонных молитв. Обычно часовня вмещала до четырех сотен человек единовременно, но нынче вечером людей здесь была буквально горстка, у кафедры близ огороженного алтаря. Большинство офицеров, а также отец Роберт Эболийский, уже собрались; Томас приблизился по проходу меж скамьями, на ходу отстегивая от латного воротника шлем, освободиться от которого было истинным блаженством.
Капитан Миранда сидел на принесенном стуле — левая рука на перевязи, правая лодыжка в шине из кусков обломанного копейного древка. Колено перетягивала окровавленная повязка. Как и остальные, капитан был до волдырей обожжен солнцем, губы запеклись коркой. Полковник Мас успел за день получить ранение, и лицо его едва угадывалось под повязкой, закрывающей глаз и добрую половину головы. Ранены были и большинство офицеров — не офицерское собрание, а настоящий лазарет. Все как один измотаны, запущенны; бороды, некогда ухоженные, теперь косматы и взлохмачены, с запекшейся кровью и крошками от наспех перехваченного куска съестного.
