Не врут волхвы…
Киевский гонец, прискакав в Муром, не нашел там князя Глеба Владимировича.
— Где же он? — удивился киевлянин.
— Спроси Горясера.
Горясер встретил гонца вопросом:
— А зачем тебе Глеб?
— Умер великий князь Владимир Святославич, и князь Святополк, заступивший его место, зовет всех братьев в Киев отца хоронить.
— Ах, какое горе-то, — молвил лицемерно Горясер, в душе радуясь случившемуся. — А князь Глеб ныне на ловах на речке Именю.
— Дай мне провожатого, я скачу туда.
— Хорошо. Передохни да и коня подкорми пока. Будет тебе провожатый. Иди в трапезную.
Отправив киевлянина на отдых, Горясер позвал к себе своего работника Фильку:
— Поедешь с киевлянином провожатым до стоянки Глеба. Путь-то, надеюсь, не забыл?
— Не забыл.
— Доведешь гонца и тихонько передашь Торчину мою грамоту, он там поварничает.
— Знаю.
— Да смотри, чтоб никто не видел.
Горясер сел за грамоту, взял перо и, морща лоб, принялся сочинять. И уж написал половину и вдруг хлопнул себя по лбу ладонью:
— Как же я забыл! Торчин же не ведает грамоты.
— Ишь ты, — посочувствовал Филька.
— А ты ведаешь? — спросил Горясер слугу своего.
— Откуда, господин? — отвечал виновато Филька. — Слыхал я, в Киеве крещеных учат читать, а мы…
— Ладно, замолчи, «крещеный», — насмешливо оборвал Горясер Фильку и задумался: «Как же передать Торчину свой приказ, да так, чтоб никто, в том числе и Филька, не догадался, о чем идет речь? Как?»
— В общем так, скажешь Торчину, что как только Глеб поедет, пусть сообщит мне, каким путем он отправляется. И я выеду следом. И как только узрит он меня, пусть кончает. Понял?
— Понял. А чего кончает-то?
— Дурак. Службу кончает.
— Ага. Понятно.
— Что понятно? Повтори, как скажешь? Ну!
— Как князь тронется в путь, так пусть Торчин немедленно сообщит тебе, куда они поедут, а увидев тебя, кончает службу.
— Болван! — Горясер едва удержался, чтоб не дать Фильке оплеуху. — «Службу» не надо, пентюх. Пусть кончает, и все.
На лице Фильки отразилось мучительное раздумье, но все же он повторил машинально за хозяином:
— Пусть кончает, и все.
— Повтори все сызнова.
— Как князь тронется в путь, Торчин сообщает тебе, куда поедут, а увидев тебя, пусть кончает, и все.
Горясер поморщился, посопел, но согласился.
— Ладно. Скажешь так. Но чтоб обязательно сообщил с тобой путь. И говори с ним с глазу на глаз. Понял, чучело?
— Понял.
— Ступай. Выбери на конюшие доброго коня и возьми еще заводного.
— Заводного! — воскликнул, радостно Филька, едва не подпрыгнув от восторга, никогда не ездивший на добрых конях, да еще и с заводным. Можно я и заводного доброго возьму? А?
— Да и заводного бери доброго. Да не забудь оружие с собой взять, олух, а то попадешь косолапому на закусь.
Отправив с киевским гонцом своего провожатого, Горясер стал ждать вестей от Торчина и потихоньку готовить дружину. И уж дивился, что на Торге узнали о случившемся.
Волхв Драч Ступа вопил опять на всю площадь:
— Перун наказал вероотступника, братия, поразив его прямо в сердце на пороге храма. Нет более великого князя Владимира! Не-ет! Перун всех, забывших его, настигает своей десницей, ни один не уйдет от суда его!
«Откуда узнал старый волхв? — удивился Горясер прозорливости Ступы. — И ежели другим грозит Перуновой десницей, значит, будет нам удача».
Давно решили муромские вятшие люди ни под каким видом не изменять старой вере: «Довольно того, что мы платим Киеву дань, но вере нашей ради прихоти князя мы не изменим никогда». Так решено было на вече, и на этом надо было стоять.
Потому известие о смерти киевского князя, да еще от стрелы Перуна, взбодрило муромчан, еще более укрепило в старой вере и вселило светлую надежду вообще отложиться от Киева.
Наконец прискакал долгожданный Филька.
— Князь Глеб направился на Смоленск, — доложил он Горясеру.
— На Смоленск? — удивился тот. — Почему не на Киев?
— А я знаю? — пожал плечами Филька. — Мне он не говорил.
— Но Торчин же что-то сказал?
— Он сказал только: «Едем на Смоленск», и все. И послал меня в обрат.
— А ты передал ему мое веление?
— Передал.
— И что он ответил на мои слова?
— Он сказал: «Я все понял».
— Ну и на этом спасибо.
В тот же день Горясер собрал к себе вятших муромских людей, и те, узнав о новости, тоже удивились, спрашивая едва ли не хором:
— Почему на Смоленск? Почему не на Киев?
Стали думать-гадать, голов-то мудрых эвон сколько.
— Братия! — воскликнул Злывко. — Да он же пошел звать на нас братьев своих Станислава с Ярославом. Неужто не ясно?
— А пожалуй, и так, — согласились многие.
— Надо упредить их.
— Верно. Волхвы вон в грядущем всем им сулят от Перуна живота отнятие. А ведь они зря не болтают.
Наконец Горясер сказал:
— Помогите мне с дружиной, я побегу вслед Глебу и, ежели он и впрямь затеял зло на нас, призову на него Перуна.
Все понимали, что значит «призвать Перуна», особенно если у тебя на боку меч или засапожник за голенищем, но все равно были убеждены, что без воли громовержца и рука не поднимется, и не единый волос с головы не падет.
В дружину Горясеру набрали около сотни добрых молодцев и, вооружив, отправили в сторону Смоленска — догонять князя Глеба Владимировича. Дружинникам так и было сказано, что Глеб поехал поднимать на Муром братьев своих, мстить муромчанам за неприязнь к нему.
— Так что ж мы с ним делать будем? — допытывались любопытные у Горясера.
— Уговорим не серчать на нас, — отвечал, усмехаясь, казначей.
Приблизившись к Смоленску, муромчане не стали въезжать в него, не желая привлекать к себе внимания, а послали в город лазутчиков разузнать о Глебе: здесь ли он, приезжал ли?
— Ступайте на Торг, там все узнаете, — наказывал им Горясер.
Дружина притомилась — путь неблизкий — и рада была остановке. Сняли седла, спутали коней, пустили пастись. Стали варить себе кашу, за дорогу соскучились по горячему. Удалось и ночь, и другую переспать возле костров. Горясер уже начал беспокоиться, не похватали ли его лазутчиков в Смоленске.
Однако через двое суток явились посланные, сообщили:
— Князь Глеб был здесь днями и пересел со своими отроками с коней на барку, на которой и поплыл вниз, видимо к Киеву.
— А о смоленском князе Станиславе узнали что-нибудь?
— Князь Станислав еще раньше отплыл на Киев.
— Т-так. Хорошо. Седлайте коней, тушите костры.
Горясер с дружиной спешной хлынью направились к Днепру и, выехав к реке, поехали по берегу вниз, следуя всем извивам русла. И еще издали увидели широкоскулую барку, управляемую двумя потесями-веслами, укрепленными на корме и на носу.
Горясер остановил коня, собрал вокруг себя дружину и сказал:
— Сейчас они пристанут к берегу. Да, да. Я их попрошу — и пристанут. Окружить всех отроков, никого не трогать, но и оружия не давать вынуть.
— А ежели они сами?
— Вряд ли рискнут. Их мало. А с князем я буду сам говорить. Слышите? Сам.
Они быстро берегом нагнали плывущую барку. Горясер крикнул весело:
— Эге-гей! Глеб Владимирович, это я, Горясер. Здравствуйте! Пристаньте к берегу, разговор есть.
Князь, сидевший на плетенном из лозы кресле посреди барки, махнул рукой рулевым: правьте к берегу. Те заплюхали тяжелыми веслами, разворачивая барку к берегу. Она медленно приблизилась, ткнулась в затравяневший обрывчик.
— Ну что у тебя, Горясер? — спросил князь, ладонью прикрывая глаза от яркого солнца.
— Сейчас, сейчас, — отвечал Горясер, спрыгивая с коня и передавая повод одному из спутников.
За ним последовало около полусотни дружинников. И все, спешившись, спускались к барке, окружали ее.
Горясер нашел глазами Торчина, тот стоял на корме и внимательно следил за казначеем, видимо ожидая сигнала. И Горясер кивнул ему, прикрыв глаза: действуй.
Никто не видел, как сверкнул в воздухе летящий нож, но внезапно упал на палубу, обливаясь кровью, Глеб Владимирович. Нож вонзился ему в шею.
Все онемели от случившегося, еще не понимая, откуда прилетел засапожник, поразивший князя. Ни княжьи отроки, ни муромцы не ожидали этого.
А Торчин в несколько прыжков оказался около поверженного князя, бившегося на палубе, выхватил из его шеи нож и вонзил князю в сердце. Глеб затих.
Всех сковал ужас. А Горясер, указывая на Торчина, громко, почти истерично закричал:
— Взять его! Связать!
Дружинники кинулись на убийцу, заломили ему с остервенением руки.
— Но я же… я… — залепетал было Торчин.
— Заткните ему глотку. Тащите наверх.
