Она и правда опомнилась и закрыла себе рот рукой, будто проговорилась нечаянно.
– У Киева есть князь! – мягко напомнила я. – Сын нашей с тобой двоюродной сестры Брониславы, дочери дяди Одда. Он наш племянник, мы ему зла не желаем. И сыну его. Он-то к нам со всей родственной любовью…
– Да, конечно, – кивала она, но была бледна и смотрела куда-то в пространство. – Только что же мне с тобой-то делать? Я еще не… не знаю пока… А ты уже знаешь… Никому не говори, слышишь!
Она вскочила и схватила меня за руки:
– Ни единой душе!
– Я и не скажу. Но пойми… Я думаю, это все из-за того… что с нами было в лесу. Мы разгневали чуров… из-за нас погиб Князь-Медведь. Я неправильно вошла в Навь, а ты неправильно вышла, и теперь у нас все перепуталось – мужья, старшинство детей… Нужно поискать кого-то, кто знает, как это исправить…
– Я поправлю! Все будет хорошо.
Она схватила кожух и убежала.
А я осталась сидеть.
Если она надеялась сама исправить то, что мы натворили, то не Вещему, а самой Макоши и Фригг – пряхам судеб, могла быть наследницей!
Больше мы об этом не говорили.
Я жила при Эльге и ее муже – точно так, как мы мечтали в детстве, но это не приносило нам радости.
Дни шли, подтверждая, что ошибки нет: я все время была голодна, быстро уставала. Болели голова и низ живота…
Держана, в свое время выносившая восемь детей, знала наперечет самые ранние признаки и растолковала мне их еще тогда, когда я была Дивиславовой княгиней и надеялась понести от него.
Теперь ее наука мне пригодилась…
Миновала Коляда.
На другой же день, как в святилище погасли костры, явились Свенгельд и Мистина. В этом не было ничего особенного: они ходили к нам ужинать чуть не всякий день: то сын, то отец, то оба сразу.
– Это кто же порося так вкусно жарил? – приговаривал Мистина, налегая на поросятину. – Сто лет такого не ел.
– Ста лет ему нет, он помоложе будет! – Эльга засмеялась. – А жарила сестра моя.
– Ох, хорошо! – Мистина облизал пальцы и вытер ладонь о подол. – Нам-то с батькой никто так вкусно не приготовит. Он – вдовец, я – парень холостой. Как бы нам, батька, беде помочь? – Он развернулся к Свенгельду.
Тот ухмыльнулся:
– Жениться надо. Более никак. Такой стряпухи на торгу не купишь!
– А кто жениться-то будет: ты сам или мне прикажешь?
– Да женись уж ты. Я – старый пень, а ты молод да удал. Не успеешь оглянуться, как дети пойдут.
Я до сих пор ничего не понимала. Мало ли вздора эти трое болтали за пивом.
– Ну, как скажешь.
Мистина встал из-за стола, вышел к очагу и поклонился Ингвару:
– Свет-князюшка, прошу твоей милости. Отдай за меня свояченицу твою Уту, Торлейвову дочь, Дивиславову вдову! Обещаю ее любить, жаловать и покупать ей все украшения, на какие она укажет. Вот и батька подтвердит: нам в дом хозяйка нужна.
Наверное, они уже все это обсудили между собой, потому что Ингвар не удивился, а только ухмыльнулся:
– Моя свояченица – вдова, сама за себя решает. У нее и спрашивай.
– Душа моя, Ута свет Торлейвовна! – Мистина оборотился ко мне и снова поклонился. – К тебе я пришел, как купец за товаром, как ясный сокол за серой уточкой. Пойдешь ли за меня? Род мой тебе известен, а князь долей не обидит.
Эльга сидела с невозмутимым видом, Ингвар ухмылялся.
Они уже решили мою судьбу.
– Пойду, – как и в прошлый раз, сказала я.
А что еще я могла сказать? Как и тогда, это было нужно для спокойствия и счастья моей сестры. Разве я могла лишить ее этого?
Киев, 12-й год после смерти Вещего
Началось это все с дохлых кур.
Мы тогда еще жили со Свенгельдом. Перед нашей свадьбой он расширил свой двор, передвинул тын и поставил еще две избы: для нас и для Держаны с детьми.
Заложники принадлежали Ингвару, но он сказал, что они – мои люди и чтобы я их забирала «в приданое».
Бедная Держана!
Она тогда была еще жива, хотя совсем плоха, и я понимала, что с таким кашлем ей долго не протянуть. Держана происходила из княжьего рода и заслужила совсем другую жизнь, но так мало прожила хозяйкой в собственном доме и так много – надзирая за чужим добром и чужими детьми! Из тех пятерых, что остались у нее на руках, только один, Колошка, был ее собственный, а остальные четверо – сестричи. Но и с ними она доживала свой век на чужом дворе.
Держана первой заметила, что у нас пропала курица.
Она каждое утро ходила с младшими детьми собирать яйца. У меня тогда было уже двое, одна – совсем родишка, и до пересчета кур руки не доходили.
Как я мечтала и молила богов после свадьбы, чтобы родилась девочка!
Тогда стало бы вовсе не важно, кто ее отец.
Но родился мальчик.
Мистина ни разу не заговорил со мной об этом, но он ведь не отрок и кое-что соображает: меня тошнило уже в дни свадьбы, и он должен был понять, что это значит.
И до самого имянаречения у меня не было уверенности, что он признает ребенка своим. Муж со Свенгельдом собрали всю дружину, позвали Ингвара. Мистина взял у меня родишку, окропил водой и провозгласил:
– Тем я признаю этого ребенка моим сыном и нарекаю ему имя… Улеб! В честь вождя моего отца, славного Ульва конунга!
Все завопили, будто услышали невероятно радостную весть.
Ингвар ухмыльнулся, но я знала, что Эльга не обрадуется.
Мистина имел право назвать ребенка в честь вождя, пусть даже не состоя с ним в кровном родстве, но вышло именно то, чего мы с Эльгой так хотели избежать. Мой сын в любом случае приходился внучатым племянником Вещему; в глазах людей он был родичем Ингвару через жену, а родовое имя потомков Харальда Боезуба и вовсе делало его почти равным в правах с ребенком Эльги.
Я думаю, Мистина не стал бы рисковать, он заранее получил согласие Ингвара на это имя: тот не собирался полностью отказываться от родного сына.
Родила я первой, но имянаречение отложили до тех пор, пока не пройдет тот же обряд над сыном Эльги: таким образом, мой ребенок получился младшим из двоих двоюродных братьев.
Когда Эльга тоже родила сына, о его имени долго шли споры.
Самое простое и естественное было наречь его Олегом.
Но сделать это тогда в Киеве означало бы прямо провозгласить его прямым наследником всего, чем владел Вещий. Ингвару проще было выйти на торг и во весь голос закричать: «Я хочу отнять власть у нынешнего князя!»
Из этих же соображений имя Одд тоже не годилось, а имя Ульв дать мальчику было нельзя, потому что старый Ульв конунг тогда был еще жив[16].
К тому же Ингвар в то время всячески старался привлечь дружбу не только русских дружин, но и полянской старейшины.
И в конце концов они придумали имя Святослав: «свят» на славянском – то же самое, что «хельги» на северном языке, а «слав» – часть имени знатных людей во всех славянских землях: кривичей, полян, моравов.
Все и впрямь остались довольны, мать и дитя получили множество подарков, и пиры в честь имянаречения продолжались дней десять.
А я была несказанно рада, что все окончилось благополучно.
Роды у Эльги проходили тяжело, мы с Мальфрид два дня приносили жертвы дисам и рожаницам в святилище на Горе и проделали все обряды для «растворения дверей», которые знала Держана. А поскольку она была по этой части весьма сведуща, то вы понимаете, как серьезно было дело.
И обе они, Мальфрид и Держана, сошлись на том, что других детей у Эльги может и не быть.
Я знала, что этот приговор совпадает с предсказанием, которое нам сделала Бура-баба. Но Эльге я о нем не сказала и их просила не говорить.
Пусть надеется на лучшее.
Услышав от Держаны, что пропала курица, я удивилась. Человек к нам забраться не мог: и дозорный каждую ночь ходит, и псов спускают. Правда, хорьки иногда лазили по куриным закутам. А курица была приметная: дети звали ее Золотое Крылышко, и очень огорчились пропаже.
Они же ее и нашли.
Колошке тогда было уже двенадцать лет, он даже переселился из Держаниной избы в дружинную, как другие отроки, но в свободное время играл с братьями и сестрами.
В тот день они гоняли где-то по улицам, а потом прибежали домой и принесли Золотое Крылышко.
Птица была обезглавлена, причем, судя по виду, голову ей откусили. И это был не хорек, а зверь гораздо крупнее!
Странно: если откусили голову, почему тушку не съели?
Муж случился дома и услышал детский гомон.
– А голову вы искали? – спросил он.
Нет, они не искали.
– А ну идите, поищите, – велел Мистина.
Они убежали; судя по шуму, в поисках приняла участие ребятня со всей нашей Свенгельдовой улицы. Искали долго, принесли еще три куриные головы, подобранные в мусоре под тынами, но они к тушке не подходили. А голову Золотого Крылышка нашли прямо под нашими воротами – там посмотрели уже под самый конец.
