– Да сам ты скот!
– Это чей раб?
– Пусть его уймет хозяин, а то сами уймем, потом не обижайся!
– Он не сумасшедший, – сообразила я. – Он просто христианин. Но его сейчас затопчут.
– Мистина! – строго окликнула Эльга. – Зачем твой Витолюб его так пускает? Пусть уберет куда-нибудь, или места для буйных нет?
На краю Подола был устроен поруб для непокорных и опасных невольников, но за пребывание их там хозяева должны были платить отдельно.
– Пусть растопчут меня копытами свиньи! – Безумца ничуть не устрашили наши слова. – А ведь я принес им жемчуг и мед истинной веры: ибо благословлен я и посвящен совершать таинства и отправлять службы Бога нашему Иисусу Христу!
– Ты священник? – с любопытством спросила Эльга. – Смотри, Ута, он из тех самых! Значит, тебя посвятил тот, кого посвятил другой, того – третий, а самого первого – тот человек, который знал Христа?
– Откуда ты знаешь? – удивился безумец.
– Нам рассказывал князь Предслав, он из моравских Христовых людей.
– Здесь есть христиане?
– Мистина! – опять закричала Эльга. – Я заберу его! Наверняка князь Предслав ему обрадуется. Пусть Витолюб к нему присылает договариваться о цене.
– Зачем ему этот бешеный хорек? – засмеялся Мистина. – Своих сумасшедших в Киеве нет?
– Этот – особенный! Он знал того… кто через много других людей знал Христа, а они это очень ценят.
– Бедный князь Предслав! – Мистина издевательски покачал головой. – Я вот знал одного – это мой родной отец, который знал другого – это был его отец, а все эти отцы происходят от Скъёльда – сына Одина. Так что можно считать, что через много других людей я был знаком с Одином. Но я же не сижу на земле у причала, чтобы кричать об этом всем подряд!
Речь его имела успех: вокруг одобрительно захохотали. Мой второй муж всегда отличался красноречием.
– У князя Предслава, между прочим, – продолжал он, – тоже где-то есть такой прадед, через которого он был знаком с Перуном или Дажьбогом. Никак не пойму: чем они ему не угодили, что он вместо них ищет знакомства с каким-то чужим богом из чужой земли? Что в нем толку, если с ним и поговорить отсюда нельзя, а надо ехать в Рум?
– Ну, может, людям нравится жить без предков! – крикнул еще кто-то, и в толпе опять засмеялись.
Нам казалось, это равно что «людям нравится жить без головы».
– Перестань! – Я потянула мужа за рукав.
Уж ему ли не знать, как тяжело нам с Эльгой думать о предках, сам ведь разбил нашу связь с ними!
– Прикажи, чтобы его увели, и сами пойдем отсюда.
– Ребята вас проводят! – Он кивнул хирдманам, с которыми мы пришли.
И мы удалились, а он остался, разговаривая с толпой.
Он любил быть на виду; даже на другом краю Подола мы слышали, как с той стороны время от времени снова доносятся волны смеха…
Но о нашей просьбе он не забыл, а Витолюб потом приходил нас с Эльгой благодарить: если бы не мы, сказал он, ему и не удалось бы сбыть с рук этого чудака. Тот, оказывается, родом был ирландец, а в плен попал у бодричей. Туда он сам приехал с целью учить «вендов» Христовой вере, даже усвоил их язык. Но люди его невзлюбили и в конце концов отдали Витолюбу, чтобы просто увез проповедника подальше.
А то болтает разное, смущает людей, богов гневит…
Князь Предслав тоже нас благодарил, когда мы к нему заглянули. Он поговорил с безумцем, когда того отмыли и накормили, и убедился, что тот действительно настоящий священник.
А то, что он мог объясняться по-славянски, и вовсе было чудом божьим!
У отца Килана – так его звали – когда-то была книга, переписанная учениками моравских учителей, Кирилла и Мефодия. Эта книга в превратностях жизни сего удивительного человека пропала, но у Предслава хранилась точно такая же.
Она называлась Псалтырь.
Предслав уже показывал ее нам с Эльгой и объяснял, для чего служат эти листы телячьей кожи, сшитые вместе.
– Теперь, если князь разрешит, мы могли бы поставить церковь! – Предслав был так оживлен, каким я его еще не видела. – Я теперь не умру без святого причастия, а мои дети и внуки могут получить святое крещение!
– Но не Олег! – заметила Эльга.
– Да, ты права, – с сожалением согласился Предслав. – Если он примет святое крещение, то не сможет приносить жертвы, а значит, и быть князем. Однако… если у нас будет церковь, священник и службы… Господь укрепит верных, нас будет становиться все больше и больше. И однажды сами люди киевские запросят себе князя Христовой веры!
Из уважения к старому князю мы с Эльгой постарались не засмеяться.
Его лицо так светилось, будто он ощущал какое-то немыслимое счастье!
Но даже те сказки про ребенка с медвежьими ушками, которые мы слушали в детстве, были куда правдоподобнее, чем эти его мечты.
К тому времени мы обе, уже матери своих детей, очень хорошо знали, что бывает почти всегда, а чего не бывает совсем никогда.
С этого времени киевские христиане зачастили к Предславу: и моровляне, и варяги. Теперь настоящий священник читал и толковал им Псалтырь. Но этим отец Килан не ограничивался: в новой рубахе до пят, в кожухе и шапке, подаренных Предславом, он бодро расхаживал по улицам, торгу и Подолу, и завязывал беседы со всяким, кто готов был слушать.
Повадился он ходить и в Козары: с жидами он особенно любил толковать о том, чей бог лучше. Гостята и его товарищ Иегуда, по прозвищу Саварята, имевшие дела со Свенгельдом, иногда заходили к нам и жаловались: «Этот сумасшедший» не дает им покоя! «Но не бить же его?» – разводили они руками.
Хорошо, что обитатели Козарского конца были мирными людьми. Прочие могли и побить.
В Киеве ведь той весной было неспокойно.
И не с дохлых кур все началось, и даже не с отца Килана, а на самом-то деле все началось с возвращения полюдья.
Обойдя свои земли, князь Олег вернулся в Киев с нерадостной новостью для своей жены и шурина: в начале зимы умер старый Ульв конунг.
Мальфрид и Эльга оделись в «печаль».
А Киев взволновался.
Новость означала, что теперь Ингвар – владыка Волховца. И в соответствии с принятым порядком ему надлежало, взяв семью и дружину, отправиться туда. А Олегу оставить вместо себя в заложники того, кого объявит своим наследником.
Испугались мы с Эльгой: у каждой из нас имелся сын от Ингвара, еще не отнятый от груди!
Мой Уляша звался сыном Мистины, но я боялась, что ради такого дела Ингвар предпочтет оставить здесь его, а не Святшу. Но Эльга скоро сказала мне, чтобы я не беспокоилась. Она поговорила с Мальфрид, и они условились, что в ближайшие лет шесть об этом и помину не будет.
Ведь Волховец семь лет жил без заложника, не отнимая у нее маленького Оди, пока сама Эльга не стала этой заложницей, выйдя замуж за Ингвара!
А Мальфрид, сжившись с нами и хорошо понимая чувства юной матери, обещала, что Олег не будет настаивать.
Но это были наши, бабьи тревоги…
Киевские нарочитые мужи тревожились совсем о другом.
В последние годы чуть ли не на каждом пиру в каждом доме мужчины начинали толковать: прошло уже тридцать лет с тех пор, как Вещий заключил договор с греками о мире, или еще не прошло?
Можно уже собираться в новый поход или еще нельзя?
Желающих было много. Из тех, кто ходил на Царьград с Вещим, в Киеве осталось три человека, но зато сыновья и внуки их покойных соратников подросли и возмужали. Им не надо было объяснять ценность «дедней славы» – они и сами ничего так не хотели, как освежить ее собственными мечами!
От прежней добычи – шелков, оружия, посуды, серебра – осталось мало. И то у тех, кто, как Свенгельд, не пропивал ногаты и златники, а умело пускал в оборот, не гнушаясь и помощью «жидов хазарских».
Новые поколения варяжских дружин, полянской, саварянской да и деревлянской старейшин хотели пойти дедовым путем и привезти свою собственную добычу, чтобы о ней рассказывать на пирах следующие тридцать лет.
Разговоры эти уже шли, когда Ингвару привезли его плесковскую невесту. Но тогда они были не столь горячи: большинство все же склонялось к мысли, что еще срок не вышел.
Следующей осенью, когда родился его сын, мнения уже настолько разделились, что случилось несколько драк, и кому-то пришло в голову, что ведь у князя Предслава есть этот самый договор, писанный на телячьей коже! В дружине Вещего тогда он один, на родине выученный по священным книгам Кирилла и Мефодия, умел записывать речь и потом читать. Варяги называли это «моравскими рунами», хотя Предслав неоднократно объяснял, что эти письмена не имеют никакого отношения к ворожбе.
Однако молву не переломить: все остались в убеждении, что договор, записанный рунами, пусть даже и моравскими, имеет особую колдовскую силу по сравнению со словесным. А это усилит проклятие нарушителям – сверх того, что обрушат на них Перун, Велес и Христос, которых в те давние дни призывали в свидетели договора.
