я буду очень благодарен вам за помощь.
Архивариус кивнул, наверное, смягченный вежливостью его просьбы.
— Так называли действия нацистского правительства по объединению разных организаций под одним управлением. Это значит… координация, контроль. Рейхсколониалбунд объединил все сообщества за реколонизацию и передал их под руководство партии.
— Я ничего не знал о движении за реколонизацию, — признался Ильяс.
Архивариус пожал плечами. Думкопф [96].
— Они возродили «Kolonie und Heimat», издание времен империи. Я думаю, эта вырезка еще из старого журнала, — с этими словами архивариус вернулся на место, а Ильяс принялся записывать услышанное — и осознал, что забыл включить диктофон. Просить строгого старика повторить рассказ о Рейхсколониалбунде он побоялся. Уже уходя, Ильяс догадался спросить:
— А вы были в Германской Восточной Африке?
Они стояли у входной двери, архивариус ответил: да, развернулся и ушел, и Ильяс больше ничего не успел у него спросить.
Доктор Кёлер тоже удивился, узнав, что Ильяс не слышал о движении за реколонизацию.
— Дело было серьезное, народ затаил недовольство, и национал-социалисты сыграли на этом. Помню я эти марши. Вы записали на диктофон? Ох, как жаль. Вы же делаете радиопередачу, будет неплохо вставить туда записи чьих-то воспоминаний — хотя бы этого архивариуса. Ну, может, в следующий раз, когда найдете что-то еще.
Ильяс выяснил, что архивы Рейхсколониалбунда хранятся в Кобленце, неподалеку от Бонна, красивом старинном городе в месте слиянии Рейна и Мозеля. Он предварительно позвонил, сказал, что хочет взглянуть на архив «Kolonie und Heimat», в хранилище его встретила женщина, провела в просторный зал, уставленный стеллажами, и сказала: если понадоблюсь, мой кабинет рядом. В архивах Ильяс обнаружил, что Рейхсколониалбунд учредили в 1933 году, в 1936-м он вошел в состав национал-социалистической партии. «Kolonie und Heimat» возродили в 1937-м: теперь это был скорее фотожурнал. В поисках нужного выпуска Ильяс пересмотрел массу фотографий колониальных ферм и церемоний, снимки были сделаны до утраты колоний, но попадались и фотографии мероприятий, организованных Рейхсколониалбундом в рамках кампании за возвращение колоний. На митингах и трибунах члены этой организации были в униформе шуцтруппе и держали особый флаг. В номере за ноябрь 1938 года Ильяс обнаружил зернистый снимок группы людей на сцене, два взрослых немца в униформе, у микрофона — подросток-немец в белой рубашке и черных шортах, а за ним, у левого края снимка, африканец в униформе шуцтруппе. За их спинами — флаг Рейхсколониалбунда со свастикой в углу. Подпись к фотографии свидетельствовала, что это торжественное мероприятие Рейхсколониалбунда в Гамбурге, но имен четырех людей, запечатленных на снимке, не было. Ильяс спросил у сотрудницы архива, можно ли найти оригинальный снимок или какие-то сведения о его источнике или о мероприятии. На этот раз он не забыл включить диктофон.
— У нас много оригиналов фотографий, но я не помню, где именно они лежат и описаны ли они как полагается, — извиняющимся тоном ответила сотрудница архива. — У меня сейчас срочные дела, но если вы дадите мне несколько дней, я поищу и позвоню вам. Телефон вашей кафедры у меня есть.
Через несколько дней он вернулся в Кобленц, и сотрудница архива под запись показала ему фотографии, разложенные в ящики по годам. Они с легкостью отыскали оригинал снимка. На обороте была наклейка с именем фотографа и тех, кто изображен на фотографии: должно быть, фоторедактор решил исключить их из подписи к публикации. Еще на наклейке было указано, что мероприятие — митинг в Гамбурге после показа фильма о сообществе жителей Германской Восточной Африки. Африканца в униформе шуцтруппе звали Элиас Эссен. Эти глаза, этот лоб.
Ильяс попросил сотрудницу архива снять копию с оригинала и отправил матери. Через несколько дней пришел ответ: это твой дядя Ильяс.
Он жил в Бонне, в двух шагах от государственных учреждений, в том числе и министерства иностранных дел, аккредитация студента, который изучает радиовещание и получает стипендию федерального правительства, и профессионального журналиста открывала ему двери многих чиновничьих кабинетов. И даже если они не могли предоставить ему необходимые сведения, то советовали, где лучше поискать. Он сообщал родителям, как продвигаются поиски, но некоторые его находки были слишком неубедительны, чтобы о них писать.
Он ездил во Фрайбург, в Институт военной истории, в Берлин, в архивы колониального союза, в берлинский Институт восточных языков, встречался с лингвистами, работал с их архивами, посвященными языковому обучению полицейских и чиновников, которым предстояло управлять возвращенными колониями. Часть поисков позволяла объединить уже собранные сведения, часть — прояснить подоплеку и контекст. Ильяс встречался с военными историками — как профессионалами, так и любителями — и, если собеседник соглашался, включал диктофон; постепенно он сумел вчерне набросать рассказ, который требовалось уточнить и расширить, но для этого нужны были более продолжительные и упорные поиски; впрочем, для радиопередачи материала уже хватало. Доктор Кёлер был доволен полученным результатом и даже полагал, что скверное качество диктофонной записи прибавляет записям эмоциональной силы.
Лишь по возвращении домой он подробно рассказал родителям, что же случилось с дядей Ильясом. Вот что он им сообщил. В октябре 1917 года дядю Ильяса ранили в битве при Махиве. «Я там был, — сказал Хамза. — Страшная была битва». Он попал в плен, его держали сперва в Линди, потом в Момбасе. «Значит, он был в одном дне пути отсюда», — сказала Афия. После войны британцы выслали немецких офицеров в Германию, аскари же из шуцтруппе отпустили на все четыре стороны: делайте что хотите. Ильяс толком не знал, где и когда отпустили дядю Ильяса. Этого выяснить не удалось. Должно быть, это случилось где-то на побережье или вообще за океаном. Не знал он и того, кем работал дядя после освобождения. Некоторое время он был стюардом или слугой на кораблях. Точно известно, что он работал на немецком корабле и в 1929 году находился в Германии, как они узнали из письма фрау и из того, что Ильяс видел в документах министерства иностранных дел. К этому времени он сменил имя на Элиас Эссен, поселился в Гамбурге и зарабатывал на жизнь пением. Его запомнили как Элиаса Эссена, который выступал в дешевых гамбургских кабаре перед отбросами общества, надев военную форму аскари, в том числе и тарбуш с кокардой — имперским орлом. В 1933-м женился на немке, у них родилось трое детей. Ильяс выяснил это, потому что в архиве сохранилось ходатайство его жены с просьбой не выселять их из съемной квартиры; в нем она упоминает об их браке, рождении детей и о том, что муж служил в шуцтруппе. Еще в архиве обнаружилось поданное им в 1934 году ходатайство о медали за восточноафриканскую кампанию, но об этом им уже было известно, потому что им сообщила фрау. Однако они не знали — пожалуй, не знала и фрау, — что дядя
