меня до усрачки, – сказала Зоэ. – Знаю, что говорю грубые слова, но думаю, сегодня ты не будешь на меня ругаться.
Я притянула ее к себе и обняла так крепко, как могла, несмотря на капельницу.
– Мама, почему ты мне ничего не сказала про ребенка?
– Я собиралась, дорогая.
Она подняла на меня глаза:
– Это из-за ребенка вы поссорились с папой?
– Да.
– Ты хочешь этого ребенка, а папа не хочет, да?
– Что-то вроде того.
Она ласково погладила мне руку:
– Папа уже летит.
– О господи! – сказала я.
Бертран, здесь. Бертран как финальная точка всех потрясений.
– Это я ему позвонила, – призналась Зоэ. – Он будет через несколько часов.
Слезы навернулись мне на глаза и потекли по щекам.
– Мама, не плачь, – взмолилась Зоэ, судорожно вытирая ладонями мое лицо. – Все хорошо, все теперь хорошо.
Я улыбнулась, чтобы успокоить ее, хотя улыбка получилась усталой. Весь мир казался мне пустым, выхолощенным. Образ Уильяма Рейнсферда, исчезающего со словами: Я не хочу больше никогда вас видеть. А также что-либо слышать обо всем этом. И ради бога, не звоните мне – раз за разом вставал у меня перед глазами, и я снова видела его ссутулившиеся плечи и горько искривившиеся губы.
Предстоящие дни, недели и месяцы виделись мне как серая безрадостная масса. Никогда еще я не чувствовала себя такой подавленной и потерянной. Словно меня изглодали до костей. Что мне оставалось? Ребенок, о котором мой будущий «бывший муж» и слышать не хочет и которого мне предстоит растить одной. Дочь, которая становится подростком и, возможно, уже не будет той очаровательной девчушкой, какая есть еще сегодня. Мне как будто нечего ждать, и ничто не побуждает меня двигаться вперед.
Прилетел Бертран, спокойный, деятельный, нежный. Я решила не вмешиваться, наблюдая, как он разговаривает с врачами, успокаивает Зоэ, ласково глядя на нее. Он позаботился обо всех деталях. Я должна оставаться в больнице, пока кровотечение полностью не прекратится. Потом вернусь в Париж и до осени, то есть до пятого месяца беременности, буду вести себя очень осторожно. Бертран ни разу не упомянул о Саре. Не задал ни единого вопроса. Так что я расслабилась в уютном молчании. Я не хотела говорить о ней.
Я все больше ощущала себя старушкой, которую перемещают туда-сюда, как поступали с Мамэ, вывозя на прогулку в знакомых пределах ее теперешнего «дома». Я получала свою порцию таких же успокоительных улыбок, такой же замшелой благожелательности. Но была и некая легкость бытия в том, чтобы передать другому ответственность за свою жизнь. У меня больше не осталось желания бороться. Кроме как за ребенка.
Ребенка, о котором Бертран тоже ни разу не заговорил.
Когда через несколько недель самолет приземлился в Париже, мне показалось, что прошел целый год. Я так и не преодолела печаль и усталость. Каждый день я думала об Уильяме Рейнсферде. Много раз порывалась написать ему или позвонить. Я хотела объяснить, сказать уж не знаю что – может, что мне очень жаль, но всякий раз удерживалась.
Дни шли за днями, своим чередом. Лето сменилось осенью. Я оставалась в постели, читала, писала статьи на ноутбуке, звонила Джошуа, Бамберу, Алессандре, своим родным и друзьям. Спальня стала моим кабинетом. Поначалу с этим были сложности, но потом все как-то наладилось. Мои подруги – Изабель, Холли и Сюзанна – по очереди приходили готовить обед. Раз в неделю одна из золовок отправлялась вместе с Зоэ за закупками в какой-нибудь супермаркет. Кругленькая и чувственная Сесиль пекла нежнейшие, исходящие маслом блины, а шикарная угловатая Лаура составляла салаты в экзотическом духе, но на удивление вкусные. Иногда заходила свекровь – правда, редко, зато присылала свою домработницу, проворную и благоухающую мадам Леклер, которая манипулировала пылесосом с такой бешеной энергией, что от одного ее вида у меня начинались спазмы. На неделю приехали мои родители. Они остановились в их любимой маленькой гостинице на улице Деламбр и чувствовали себя на седьмом небе при мысли, что снова станут бабушкой и дедушкой.
Эдуар появлялся раз в неделю с букетом роз. Он усаживался в кресло рядом с моей постелью и раз за разом просил пересказать во всех подробностях разговор с Уильямом в Лукке. Выслушивал меня, покачивая головой и вздыхая. Без конца повторял, что должен был предвидеть подобную реакцию Уильяма, что с нашей стороны это было чистое безумие – не предполагать, что он ничего не знал, что Сара никогда об этом не рассказывала. «А может, и правда позвонить ему? – вопрошал Эдуар с отчаянной надеждой в глазах. – Может, мне самому ему позвонить и все объяснить?» Потом бросал на меня взгляд и бормотал: «Нет, конечно же, я не должен этого делать. Какая глупость. Я просто смешон».
Я спросила у врача, могу ли организовать дома небольшую вечеринку, если сама буду лежать на диване в гостиной. Она позволила при условии, что я пообещаю не поднимать ничего тяжелого и оставаться в горизонтальном положении, на манер мадам Рекамье [43]. В тот летний вечер Гаспар и Николя Дюфоры познакомились с Эдуаром. Еще я пригласила Натали Дюфор и Гийома. Это был трогательный и волшебный момент. Встреча трех пожилых мужчин, которых объединяла одна незабываемая девочка. Я смотрела, как они обмениваются фотографиями и письмами. Гаспар и Николя расспрашивали об Уильяме, Натали внимательно слушала, помогая Зоэ разносить еду и напитки.
Николя – точная копия Гаспара, только помоложе, с таким же круглым лицом и белыми редкими волосами – рассказал о своих особых отношениях с Сарой: как он задирал ее, потому что переживал из-за ее молчаливости, и потому любая ее реакция, будь то пожимание плечами, обидное слово или пинок, была для него победой, поскольку выводила Сару из привычной замкнутости. А еще он рассказал о ее первой поездке на море, в Трувиль, в начале пятидесятых годов. Ее потряс океан, она всплеснула от восторга руками, потом худенькие проворные ноги стремительно понесли ее к воде, и она бросилась в синие прохладные волны, визжа от радости. Мальчики с воплем присоединились к ней, увлекаемые порывом той новой Сары, какой они никогда еще не видели.
– Она была красивой, – вспоминал Николя, – красивой восемнадцатилетней девушкой, полной жизни и энергии, и в тот день я впервые почувствовал, что в ней еще таились силы и для счастья, и для надежды.
Два года спустя Сара навсегда исчезла из жизни Дюфоров, увезя свою тайну в Америку. Двадцать лет спустя она умерла. Что произошло за эти два десятилетия? Она вышла замуж, родила сына… Была ли она
