— Не услышит. Даже не увидит. — Воевода поднялся, подошел к волхвам. — Не знаете, что закон на Руси нынче другой, не тот, по которому жили сто лет назад? Можете верить своим богам, но не можете убивать в угоду им. Вас взяли в разбое с душегубством и татьбой. С разбойниками поступают как с бешеными псами.
— Не сделаешь с нами ничего, — стояли на своем чародеи. — Боги не позволят тебе.
— Посмотрим. Ведите их во двор, — распорядился Янь Вышатич.
Белозерские мужи и кмети воеводы, громко переговариваясь, покинули повалушу, спустились на двор. Следом вытолкали волхвов. На зрелище стеклись прочие дружинники. Челядь побросала работу и тоже вышла смотреть, жалея кудесников.
— Что хочешь делать с ними, боярин? — спросил поп Евстафий.
— Хочу доказать, что лживы и бессильны их боги.
Воевода велел двум отрокам взять тяжелые плети и бить волхвов, пока не признают, что сила на стороне закона, а не древних богов. С колдунов сорвали пояса и верхние рубахи. Первыми же ударами отроки свалили их на землю и принялись хлестать. Толстобрюхий пустился в крик, извивался по рыхлому снегу, подставляя под плеть то бока, то зад или голову. Второй сдерживался и лежал ничком. Когда разодранная рубаха на спине посырела от крови, он не стерпел — глухо замычал.
По знаку воеводы отроки прекратили битье. Волхвов поставили на ноги.
— И теперь скажете, что ничего с вами не сделаю?
— Сказать могли бы, — выдавил серокожий, — да ты не послушаешь, боярин. Ни богов, ни князя не боишься.
— Верно, — согласился воевода и крикнул челяди: — Эй там, несите из кузни клещи.
Волхвы затравленно озирались. Кмети советовали им покориться, потому как воевода все равно их переупрямит — такой у него нрав. Янь Вышатич, подойдя, взялся за бороду толстобрюхого, намотал ее на руку.
— В бороде честь мужа, уважение от людей. В ваших бородах — обман и невежество.
Он дал указание отрокам и отошел в сторону. Двое насели на волхва, выворачивая руки, третий зажал клещами клок бороды и дернул. Толстобрюхий взвыл от боли и унижения. Отрок вздел выдранные волосья кверху и, смеясь, пустил по ветру, чем заслужил громкое одобрение дружины. Опять примерился к бороде. Так, клок за клоком ощипал всю. Только для смеху оставил немного. Толстобрюхого бросили в снег и занялись другим волхвом.
Вновь перед воеводой они предстали опозоренные и жалкие.
— Как кур ощипали, — усмехались кмети.
— Что теперь говорят ваши боги? — спросил Янь Вышатич.
Серокожий поднял глаза на воеводу. Сквозь ненависть из них смотрел страх.
— Боги не меняют своих слов, — выплюнул он.
Боярин отвернулся.
— В яму их.
Он направился в хоромы. Под сенью крыльца к нему присоединился отец Евстафий.
— А про ветошку из бани и сотворение человека дьяволом, — заговорил он, будто продолжал прерванную беседу, — известно, откуда сия прелесть взялась. В Суздале еще при князе Владимире обосновались еретики. Поставили молельню, которую называют церковью и именуют в честь своего ересиарха Александра Армянина.
— Слышал о ней, — кивнул воевода, остановившись в сенях, — но не привелось еще узнать, какой лжи там учат.
— Учат, что мир и вся телесность сотворены злым богом Сатанаилом. Благо же якобы в том, чтобы от сей телесности избавиться. Не следует-де вступать в брак и заводить детей, наживать имение. Этим Сатанаилом они называют Того, Кого мы, верные христиане, прославляем в наших храмах. Себе же они взяли другого бога, коего зовут высшим и истинным, а свое учение именуют единственно подлинным.
— Ересь болгарских богумилов! — подивился боярин. — Далековато же их занесло.
— Скорее армянских павликиан, — возразил священник.
— Суть у них едина, отче, — отмахнулся воевода.
Он вошел в полутемную пустую клеть и сел на лавку. Отец Евстафий поместился возле.
— Понимаю теперь, о каком боге и черте говорили волхвы, — сказал Янь Вышатич. — Выходит, не только волхвы морочат смердов. Их самих морочат еретики.
— Эти суздальские александриты всюду рассылают своих проповедников, — покивал поп Евстафий.
— Вот так оказия, — усмехнулся воевода. — Жаль, не могу наведаться в Суздаль. Там сидит посадник переяславского князя Всеволода и от черниговского Святослава не ждет дружины. А волхвам… — он сделал паузу. — Не поможет им ни Велес, ни Сатанаил, ни иные боги, сколько б ни звали их истинными. Вот мое слово, отче.
— Вижу, что не быть им от тебя живыми, — тихо промолвил священник. — Если пожалеешь их, воевода, они других не пожалеют.
— Дам им время на покаяние, — заключил Янь Вышатич.
Никто такой красы доселе не видал. Дева, не более шестнадцати лет, плыла гордой белой лебедью меж столами. Темно-рыжие волосы, перехваченные тесьмой на чистом челе, полноводной рекой струились до колен, вспыхивали и искрились красным светом. Глаза девы с влажным блеском смотрели на всех и ни на кого, словно видели перед собой не палату, где пирует дружина, а нечто иное, о чем можно рассказать лишь взмахами рук, поворотами головы, изгибами стана. Звончатые гусли взыграли громче, дева потянула тесемку зарукавья — рукав распахнулся белым крылом, длинным, широким. За ним раскрылся второй. Дружина ахнула. Казалось — дева улетает в небо. Каждому захотелось протянуть к ней руки, остановить, не дать исчезнуть.
Танец русалий. Ничего красивей его в языческой Руси не было и нет. Но доверяют исполнять его не всякой девице. Да и не всякая сумеет исполнить его.
Янь Вышатич, с трудом оторвав взгляд от девы, отыскал огнищанина. Буня смотрел на птицу-лебедь, глотая слюни. Вдруг повернулся, встретился глазами с воеводой и расплылся в приторной улыбке. Словно заверял: для тебя постарался, боярин.
Дева застыла на взлете, замерли струны гуслей. Опомнясь от зрелища, дружина взревела в восторге. Челядь, захлопнув рты, принялась разливать в чаши мед, крушить жаркое, носить блюда. Кмети наперебой зазывали деву к себе, освобождали место, спрашивали имя. Она молча и без следа улыбки обходила столы, гордым движением головы отвергала протянутые чаши. Гавша схватил ее за руку, притянул к себе, что-то крикнул. Она наклонилась и ответила, высвободила руку, при этом слегка улыбнулась. Гавша жадно смотрел ей вслед.
Дева остановилась напротив воеводы. Их взгляды соединились в одно целое.
— Кто ты, краса-д евица? — изумленно спросил боярин.
— Зови меня Жива, — произнесла она.
Он подал ей чашу. Дева отпила глоток и поставила чашу на стол.
— Буду ждать тебя.
Сказав это, она поплыла к дверям, ни на кого более не глядя.
Эти же слова воевода слышал от жены, когда та провожала его в поход. Подумав об этом, он тотчас забыл про Марью. Повернулся к Несде, стоявшему, по обычаю, сзади.
— Пойди за ней, но чтобы не видела тебя.
Несда выбежал из палаты. Танец русалий он видел впервые. Однако не танец потряс его, а дева с красными волосами. Каждое движение ее отзывалось внутри него каким-то смутным ожиданием. Ему казалось, он знает ее. И что она знает его. Это их взгляды должны были сложиться в единое целое. Он хотел, чтобы ее слова были обращены к нему. Но она даже мельком не посмотрела в его сторону.
Ему было стыдно идти за ней по длинным сеням, прячась за снующими холопами. Явилась обида на воеводу, а за ней отрока обдало еще большим стыдом. Он испугался своих помыслов, остановился. Захотелось убежать куда-нибудь. Зарыться с головой.
Жива повернула в ту часть хором, где находились изложни. Несда заторопился следом и успел увидеть, как тихо прикрылась дверь ложницы воеводы. Постояв немного и подождав, он пошел обратно. Краснея, как сваренный рак, рассказал боярину, что видел.
Янь Вышатич отодвинул от себя мед. Сделался задумчив. Потом отпил из чаши еще немного. Огладил бороду. Встал.
Дружина ухода воеводы не заметила, продолжала разгульно бражничать и разбредаться в поисках сговорчивых холопок.
Несда ушел в челядню, лег спать. В нем росла убежденность, что дева с красными волосами встречалась ему когда-то. Вместе с тем крепли и помыслы, от которых в теле становилось горячо.
Он проснулся, почувствовав легкое прикосновение к щеке. Вокруг все храпело, свистело и сопело на разные лады.
— Кто тут? — тихо спросил Несда.
Отзыва не услышал. Отрок встал и прокрался в темные сени. Ему нужно было во двор, но он решил подняться по лестнице во второй ярус. Стало тревожно, он заторопился. Прошел по верхним сеням, прислушиваясь. Вдруг нога с размаху стукнула обо что-то, и что-то брякнуло об пол, звонко хряснуло. Несда одеревенел, поджав зашибленную ногу.
Воевода открыл глаза. В тусклом пламени светильника он увидел занесенный для удара нож. Не успев ни о чем подумать, перехватил руку и сжал. Красноволосая дева вскрикнула, закусила от боли губу. Боярин отобрал у нее нож с тонким, двусторонним лезвием и змеей на рукояти.
