— Надобно к морю пробиваться, но шведы не дают. А железо свейское дороговато: прутья по 21 алтыну и 4 деньги за пуд. И свое не дешевле. Пушки с тульского завода Виниуса приходится брать в казну по 23 алтына и 2 деньги. Паршивые ядра и то по 13 алтын! Сплошное разоренье. Железо полосовое по 26 алтын и 4 деньги! За пуд! Курица — две копейки! А вино стали продавать в кабаках по четыре алтына за стопу, народ жалуется, бунтует... Как же обогатить казну? А золото рекой течет из Руси: за выкуп из полона своих каждый год платим по 100 тысяч золотых. Полковник получает в месяц по 400 цесарских ефимков, лекарь — 60, поп — по 30, палач — по 8, рядовой наемник — по 4 с полтиной.
Бояре удалились важно, степенно, унесли на головах высокие бобровые шапки, на плечах, в легкую накидку, — шубы собольи. И палками с набалдашниками золотыми постукивали. Без богатого посоха боярин — не боярин! Чинно разошлись бояре...
Остался токмо Федор Лихачев. После болтовни с боярами потребно было решать дела государственные. Царь любил и баловал мудрого дьяка. Отличился Лихачев крупно впервые, когда бояре с царем решили послать донских казаков под Очаков. Дьяк выступил на думе против:
— У казаков слишком велика ненависть к басурманам. С поляками казаки воевать всегда готовы. А вот объединяться с турками они не будут. И не подействует на них царское повеление. Потребно видеть правду.
— Смерть дьяку! Как посмел крамольник изречь, что казаки не послухаются царского указа? — разгневались бояре.
Но время показало правоту Федора Лихачева. Донские казаки с атаманом Наумом Васильевым не подчинились государю. Вместо похода на Очаков они пришли с выборными в Москву. Похватали казаков, выслали в разные города. Да утекли они все скоро на свою вольницу — Дон.
Государь стал присматриваться к Федору Лихачеву. Года через четыре на думе решено было взять Смоленск. А послали туда и казаков Яика с полковником Скобловым. И опять Федор Лихачев спорил яростно с боярами:
— Не готовы мы взять Смоленск! Завтра загубим и яицких казаков!
И опять прав оказался дьяк посольского приказа, а не бояре. И, наоборот, все ухищрения и походы, задуманные Федором Лихачевым, были удачными.
— На кой ляд мне боярская дума, егда у меня есть такой дьяк! — умирялся государь.
Сейчас, когда бояре ушли, Федор Лихачев начал докладывать царю подробности о взятии казаками Азова в прошлом году.
— Атаман Мишка Татаринов со товарищи разгромили турок, захватили крепость. Город они не пожгли, а укрепились в нем, побив мужской пол... и даже отроков.
— Там одни донские казаки?
— В основе донские. Но есть и три запорожских куреня. Несколько охотников с Яика. Войско у них было почти без пушек. С двумя пушечками.
— Ай, молодцы! — восхитился государь.
Федор Лихачев задумался.
— А что же мы скажем султану Мураду? Он ведь не остыл еще гневом после убийства дончаками посла Фомы Кантакузина? Решай, государь?
В этом обращении была, пожалуй, самая тонкая ухитрительность Лихачева. Все решения он подсказывал государю заранее, в беседе за обедом, на прогулках. Михаил Федорович даже не замечал этого. Ему казалось, что выводы делает он сам. Вот и сейчас потребно было что-то ответить султану. Но еще неделю тому назад дьяк спрашивал царя:
— Что бы мы написали Мураду, если бы наши казаки взяли какую-нибудь его твердыню?
— Бог знает! — пожимал плечами самодержец всея Руси.
— Нет, государь... ты бы ему и без меня заявил: не ведаем о злодеяниях! Закуйте разбойников в колодки, пришлите нам для суда и казни, ежли сможете...
Разговоры эти забывались. Хотя намерения в общем-то помнились.
Федор Лихачев повторил вопрос:
— Что же мы ответим Мураду? Его новый посол ждет, обивает пороги.
Государь встрепенулся:
— А мы, Федор, ответим так, значит... Записывай: сначала поклоны, соответственные трону. Пустопорожние ласковости. И далее: «И вам бы, брату нашему, на нас досады и нелюбья не держать за то, что казаки посланника вашего убили и Азов взяли. Они это сделали без нашего повеленья, самовольством. И мы за таких воров никак не стоим и ссоры за них никакой не хотим, хотя их, воров, всех в один час велите побить».
— Турки и в самом деле могут побить казаков и взять крепость обратно, если мы не пошлем в Азов пороху и свинца. Наши дозорщики сообщают из ихнего стольного града, что султан замышляет собрать войско в триста тысяч.
— Сколько казаков засело в крепости, дьяк?
— Всего пять тыщ, государь.
— Пять тыщ? Как же они будут воевать с такой тьмой?
— Воевать казаки могутны.
— Но они не продержатся и недели.
— По моим соображениям, государь, казаки будут драться недели три. Но все погибнут. Однако могут и выстоять.
— Какой нам толк от ихней гибели?
— Войско турецкое потеряет в сорок раз больше. И разорение казне султана неописуемое произойдет. Азовская болячка отнимет у них три-четыре года. А мы на ляхов и шведов силы обратим. Потребно поддержать казачишек в Азове.
— А для чего ты есть у меня, дьяк? Отправь лыцарям пороху, свинцу, хлеба.
— Я уже отправил, государь, сто пудов пороха и сто пятьдесят пудов свинца.
— Однако, Федор, будь осторожным. Султан не должен знать о нашей помощи казакам.
— Не беспокойтесь, государь. Обозы ведет не царская стража, а купцы и охотники, разный сброд.
— Кто атаманит у них, дьяк?
— Охрим. Тот самый, который ограбил Шереметьева и Голицына.
— Ты доверил этому разбойнику обоз?
— Пых из толмача давно вышел, государь. После поражения в Запорожье Трясилы, он гнил в темнице у ляхов. Как мужа премного ученого его отпустили, помиловали. На Яик старику дороги нет. За покус на Меркульева там его ждет смерть. В Москве для Охрима токмо дыба и лобное место. Одна ему дорога — в Азов, к дружку — Федору Порошину.
Царь прошелся по скрипучим половицам, хлопнул дружески Лихачева по хребту.
— Верю в твою ухищренность, Федор. Не забывай, что воевать с Мурадом нет пока сил. А как у нас с тобой дела на Яике?
— Туда дьяк Артамонов по вашему повелению ушел. Жду сказку, доклад. Яик — единственная земля, где у нас нет хорошего дозорщика. Доносы на Меркульева идут, но потребно их проверить. Лишь бы Яик не склонился к султану.
— Что доносят?
— Были злосклонители на Яике от кызылбашей и султана. Меркульев послов принял. Но вроде бы остался нам верен. Однако глаз на Яике необходим.
— Что еще нового, дьяк?
— Какой-то казак там крылья для полета в небо ладит.
— Мы же недавно своего мужика за то сожгли по грозе патриарха. Я с попами ссориться не хочу. Они сие борзотщение объявляют кознями диавола. Пошли указ: схватить казака с крыльями и мучительно казнить!
— И еще одна новость, государь: какой-то мятежный богомаз на Яике хулу возвел на патриарха.
— Подметное письмо?
— Нет, государь. Художник изобразил патриарха волосатой сатаной в картине Страшного суда.
— Где висит картина? В церкви?
— В избе какого-то кузнеца, государь.
— Сожгите богомаза живьем. Вместе с тем казаком, который летает на крыльях.
— Я передам указ дьяку Артамонову.
— Лучше бы, Федор, не отвлекать Артамонова от того, что ему повелевали свершить. Пошли-ка на Яик еще одного подьячего, костолома этого... Как его... забыл....
— Аверю?
— Да, Федор, именно Аверю! Он глуп, но зело усерден!
Лихачев поклонился, прощаясь с государем. Михаил Федорович проводил дьяка до порога.
У лобного места на Пожаре Лихачев остановился, слушая вопли мученика. Палач рвал ноздри табакокуру раскаленными клещами. Трем ярыгам за это же отрезали носы. Запретный плод становился все слаще и слаще... К Лихачеву подошел Шереметьев. Они сдружились, ибо часто сиживали вместе с государем, охотились по лесам втроем с малой охраной, без выжлятника.
— Найди мне лекаря хорошего в заморье, Федор. Привези хоть с того света — озолочу! — обратился с оглядкой Шереметьев.
— Для какой надобности? — спросил Лихачев. Шереметьев смутился, вздохнул:
— Мужеские способности слабеют. Не потребны стали бабы, от юниц еще загораюсь на ночь изредка.
— Так ить пора, стареем мы с тобой, — улыбнулся Лихачев. — В таком деле ни один лекарь не поможет. Попусту будет вымогать деньги.
* * *
Федор Лихачев ошибался. В это самое время почти за три тысячи поприщ от Москвы Тихон Суедов получил то, чего не мог приобрести Шереметьев. И заплатил он за зелье не так много: всего семьдесят золотых.
Колдунья поучала Дуню Меркульеву:
— Лови каждый день воробьев, руби их мелко живьем и корми три месяца годовалого петуха. Кровью петуха этого напои старого мужика, и он станет молодым. Гребешок петуха свари с сердцевиной матовых бараньих рожек, добавь травы заманихи и стопу красного зелья. Паки загустеет в леднике, накатай шариков не боле мухи в отрубях. И давай с новолунья каждый день. Да следи за очами, дабы не покраснели. Коли нальются гляделки кровью, остановись, не давай боле зелья. А в крылья мухи шпанской не верь. Сие от болезни заморской... Поганый Охрим-толмач занес в наш народ сей обман. И храни строго-настрого тайну красного зелья, бо погибнешь за раскрытие...
