— Когда в саду есть сорное растение, что остается, кроме как вырвать его с корнем?
— Действительно, что же еще?
— Увы, — сказала она, — я могу положиться лишь на одного человека, который мне верно предан.
— Это я, ваш слуга, — сказал он.
Они обменялись взглядом, долгим, многозначительным взглядом, и Ли Ляньинь, поклонившись, ушел.
Цыси вызвала служанку, которая приготовила ей трубку с опиумом и помогла лечь в постель. Затянувшись сладковатым дымком, императрица отдалась сну без сновидений.
На десятый день того же самого месяца Сакота, Вдовствующая императрица, заболела странной и внезапной болезнью, которая не поддавалась неусыпным заботам и усердию придворных лекарей. Прежде чем их снадобья смогли оказать действие на ее организм, Сакота умерла в страшных мучениях. За час до смерти, видя неизбежный конец, она, собрав последние силы, попросила привести ей писаря, чтобы продиктовать эдикт, который надлежало огласить после смерти. Вот какими были ее прощальные слова:
«Хотя я не жаловалась на здоровье и была уверена, что проживу до старости, неожиданно меня сразила неизвестная болезнь, которая причиняет мне крайние страдания, и теперь очевидно, что я должна покинуть этот мир. Ночь приближается, уходит последняя надежда. Мне сорок пять лет. В течение двадцати лет я занимала высокое положение Регентши империи. Мне было пожаловано много званий, и я была отмечена многими наградами за добродетель и за милосердие. Почему же я должна бояться смерти? Я прошу лишь, чтобы обычные двадцать семь месяцев траура были сокращены до двадцати семи дней, чтобы бережливость и скромность, в которых я жила, отметили и мой конец. Я была против пышности и пустого хвастовства при жизни, не хочу я пышности и для моих похорон».
Эдикт был направлен принцу Гуну, а он представил его после смерти Сакоты императрице.
Она не сделала ни единого замечания, ознакомившись с ним, хотя знала, что последние слова Сакоты укоряли ее за расточительство и любовь к красоте. Тем не менее на этот раз она сдержала порыв злости в своем сердце, но когда по прошествии многих месяцев на страну обрушилось новое несчастье, то охотно воспользовалась предлогом, чтобы еще раз обвинить принца Гуна. Дело же было в следующем. Французы потребовали провинцию Тонкий в качестве военного трофея, а когда императрица спустила армаду китайских джонок на реку Мин, чтобы изгнать их, французы вышли победителями. Узнав об этом, императрица впала в ярость и написала собственной рукой эдикт, обвинявший принца Гуна в неспособности к руководству, если даже не в предательстве, и хотя выразила это словами, не лишенными великодушия, тем не менее удар был нанесен. Императрица написала: «Мы признаем прошлые заслуги принца Гуна и поэтому позволяем из снисхождения сохранить принцу его наследственное звание и полагающееся содержание, однако настоящим указом он лишается всех должностей и двойного жалованья».
Вместе с принцем Гуном императрица сместила и нескольких его сослуживцев. На его должность она поставила принца Чуня, мужа своей сестры, отца маленького императора, а с ним принцев, которых выбрала сама. Члены ее клана были разгневаны, ибо принц Чунь обретал необъятную власть. Но императрица не боялась никого ни на земле, ни на небе. Ее враги сошли со сцены, и в гордом одиночестве она заставила замолчать всех, кто противился ей. Однако она была слишком осмотрительна, чтобы выставлять себя тираном без причины, и когда цензор Юсюнь прислал ей доклад, в котором говорилось, что если принцу Чуню дать столько власти, то Верховный совет окажется бесполезным, она вспомнила, что этот цензор был хорошим и прямым человеком, имевшим опыт как наместник Маньчжурии, а затем как ее наместник в провинции Сычуань, и ответила ему с должной заботой. В эдикте, который она приказала разослать во все концы государства, она отвечала, что по закону и по обычаю принцу крови не следует иметь столько власти, сколько она давала раньше принцу Гуну, однако обстоятельства заставляют ее искать различные пути, чтобы получить поддержку своих усилий по восстановлению страны в прежней силе и славе. Более того, указывала она, нынешнее назначение принца Чуня было лишь временным. Заканчивался эдикт так:
«Вы, принцы и министры, не представляете, как велики и многочисленны задачи, которые Нам приходится решать в одиночку. Что же до Верховного совета, то пусть советники остерегаются использовать положение принца Чуня предлогом для уклонения от своих собственных обязанностей. В заключение Мы желаем, чтобы в будущем Наши министры оказывали больше уважения побудительным причинам, стоящим за деяниями их Повелительницы, и воздерживались от того, чтобы беспокоить Нас своими ворчливыми жалобами. Таким образом докладчику в его запросах отказывается».
Она всегда отличалась умением писать ясным твердым стилем, без пустых церемониальных слов. Когда министры и принцы получили эдикт, то никто не сказал ни слова. Семь лет окруженная молчанием подданных императрица была полновластным и великодушным тираном.
Это были хорошие годы. Императрица, пользуясь молчанием принцев и министров, давала мало аудиенций. Тем не менее она тщательно соблюдала все церемонии и принимала во внимание пожелания народа. Она объявляла все праздники и дозволяла много дней отдыха, и Небо одобряло ее правление, ибо во все эти годы не было ни наводнений, ни засухи, а урожаи были обильными. Не было и войны во всем ее государстве. В отдаленных районах иностранные враги удерживали свои позиции, но не продвигались дальше. К тому же, поскольку страх был ее основным помощником, подданные не передавали ей слухов, а советники таили свои сомнения внутри себя.
В царящем вокруг спокойствии императрица могла посвятить себя исполнению заветной мечты — завершить строительство Летнего дворца. Она огласила свое желание, и когда народ услышал ее, то стал посылать дары золота и серебра, а провинции удвоили дань. Она не позволяла никому думать, что это ее каприз. В эдиктах, которые она писала как письма своим подданным, она благодарила их и заявляла, что Летний дворец будет ее прибежищем, когда она отдаст трон законному наследнику Гуансюю, молодому императору, ее племяннику и приемному сыну, а это она сделает сразу же, как только он завершит свой семнадцатый год.
Таким образом императрица даже свою мечту представила народу праведной, такой же она казалась ей самой. Как к исполнению приятной обязанности относилась она к работе над проектом, планируя огромные залы, великолепие и красота которых должны были удовлетворить ее душу. Она решила строить дворец на прежнем месте, выбранном еще императором Цяньлуном. Этот император, будучи натурой властной и сильной, построил свой Летний дворец удовольствий по желанию своей матери. Однажды она посетила Ханчжоу, город необыкновенной красоты, и была восхищена тамошними дворцами удовольствий, тогда ее сын, император Цяньлун, объявил, что построит подобный дворец за стенами Пекина. Так появился Летний дворец, построенный с роскошью и удобством, и в нем были собраны сокровища со всего мира. Великолепие, однако, было разрушено по приказанию англичанина лорда Элгина, и от дворца оставались только величественные руины.
Таким было место, выбранное императрицей, которая не только воплощала собственную мечту, но и возрождала мечты императорских предков. Отличаясь несравненным вкусом, она внесла в свой проект храм Десяти тысяч Будд, который построил Цяньлун, а иностранцы не разрушили, а также бронзовые павильоны, которые не тронул огонь, и прекрасное, безмятежное озеро. Другие развалины она не захотела ни восстанавливать, ни убирать. Пусть останутся, сказала она, ради памяти, чтобы, глядя на них, люди размышляли о конце жизни и о том, как всякие дворцы могут быть разрушены временем и врагами.
В юго-восточной части озера она приказала построить личные дворцы, где она и император смогут жить порознь и в то же время не слишком далеко друг от друга. Там же она разместила обширный театр, где на склоне лет сможет наслаждаться любимым времяпрепровождением, а рядом с мраморными воротами, имевшими крышу из голубых изразцов, разместила Зал аудиенций, ибо даже на отдыхе правитель должен слышать голоса министров и принцев. Зал аудиенций был задуман величественным и огромным, с резными деревянными украшениями и дорогой старинной лакированной мебелью, а на его стеклянных дверях — большой иероглиф, означающий долголетие. Перед залом простиралась мраморная терраса, откуда широкие мраморные ступени вели к озеру. На террасе стояли бронзовые фигуры птиц и зверей, а летом глубокие веранды закрывали от солнца шелковыми навесами.
В ее дворце залы следовали друг за другом, окруженные широкими верандами с колоннами, где императрица любила прогуливаться в раздумьях. Когда шел дождь, она прохаживалась взад и вперед, глядя на озеро, покрытое дымкой, и кипарисы, с которых капала вода. Летом она приказывала, чтобы внутренние дворики дворца устилали благоухающими коврами из сладких трав, и дворики превращались в комнаты под открытым небом, украшенные причудливыми камнями и цветами; среди всех своих цветов императрица по-прежнему больше всего любила маленькие зеленые орхидеи, именем которых была наречена в детстве. Вдоль озера она построила коридор с мраморными колоннами, и здесь она тоже любила прогуливаться, разглядывая пионовую гору, дикие яблони и олеандры, и гранатовые деревья. Со все возрастающей страстью она отдавалась красоте, ибо красота, говорила она самой себе, и только красота была чиста и добра и стоила ее любви. Поощряемая согласием народа, императрица стала безрассудной в погоне за великолепием. Ее необъятная кровать была задрапирована императорским желтым атласом, на котором она приказала самым искусным мастерицам вышить летящих фениксов. Из всех уголков западного мира ей доставляли часы для коллекции, часы из золота, отделанные драгоценностями. Некоторые были украшены хитроумными птицами, которые пели, другие — петухами, которые кукарекали, некоторые работали от потока воды, вращающей внутренние колесики. Однако, несмотря на все забавы, она собрала для себя библиотеку, которой завидовали величайшие ученые. Императрица никогда не переставала читать книги.
