Тогда на воротной башне появился Гергей. Он вел за руку мальчика.
— Селим!.. — взвизгнула турчанка. Казалось, что с этим криком вырвалась вся ее душа. Она протянула руки к ребенку. — Селим! Селим!
— Анам! — заплакал и мальчик.
Собака заскулила, затем запрыгала и залаяла.
Гергею не разрешалось кричать из крепости, но ребенку это не было заказано, и он крикнул матери:
— Мама, ты можешь после осады выменять меня на раба-христианина!
Женщина встала на колени и, точно желая обнять свое дитя, протянула к нему руки. Когда же мальчик исчез, она долго посылала ему вслед воздушные поцелуи.
В ту ночь тьма окутала и крепость, и город, и горы, и небо — весь мир.
Добо лег поздно, но в полночь уже снова обошел все башни. На нем был длинный плащ из толстого сукна, на голове — черная бархатная шапка, в руке — список караульных.
В тот час старшим караульным офицером был Золтаи. Увидев Добо на Шандоровской башне, он молча отдал салют саблей.
— Ты хочешь мне что-нибудь сказать? — спросил Добо.
— Давеча я проверил все кругом, — заметил Золтаи. — Люди на своих местах.
— А каменщики?
— Работают.
— Пойдем со мной. Я доверяю тебе, но караульные должны видеть, что и я начеку. Возьми этот список.
Они начали обходить башни. Золтаи читал вслух по списку имена. Пушки на башнях были окутаны тьмой, караульные у пушек походили на черные тени. Перед нишами стен и башнями горели костры. Возле них грелись, дожидаясь смены, караульные.
В крепости стояла тишина. Слышалось только осторожное постукивание и пощелкивание — это каменщики штукатурили стены.
Добо подошел к выступу башни. В бойнице каждые пять минут появлялся привешенный к пике фонарь — он выбрасывал за стену и ров двадцатисаженное огненное крыло.
Потом, когда пику убирали, огненное крыло рассекало тьму у другой башни.
Добо остановился у западных ворот. Караульный отдал честь. Добо взял у него пику и послал его за приворотником.
Караульный бросился вверх по лестнице. Слышно было, как он будил приворотника:
— Дядя Михай!
— Ну?
— Валите вниз, да поживей!
— Зачем?
— Господин капитан пришел.
Стук (приворотник соскочил с постели). Треск (натянул сапоги). Лязг (схватил саблю). Топот (сбежал вниз по деревянной лестнице).
И длинноусый человек в сиксайской сермяге остановился перед Добо. Один ус его торчал кверху, другой — книзу.
— Во-первых, — сказал Добо, вернув пику караульному, — если ты солдат, не говори младшему сержанту «дядя Михай». Не говори также: «Валите вниз, да поживей!» Надо говорить так: «Господин младший сержант, вас требует господин капитан». Таков порядок. Но во время осады еще куда ни шло. Хуже то, что назвал ты его правильно. Кто спит раздевшись, тот не господин младший сержант, а только дядя Михай. Чтобы такого младшего сержанта семидесятисемифунтовым ядром разразило! Да разве можно в осажденной крепости спать в исподнем!
От этого грозного вопроса у Михая поник торчавший кверху ус.
Добо продолжал:
— С нынешнего дня каждую ночь извольте спать здесь, на земле, под воротами! Поняли?
— Понял, господин капитан.
— Во-вторых, запомните: больше с утра мы не будем опускать мост, а органку спустим, за исключением одного бруса. Как только начнется приступ, вы спустите и его, не дожидаясь особого приказа. Поняли?
— Понял.
Не прошло и пяти минут, как один за другим упали толстые острые железные колья, с виду напоминавшие органные трубы, и загородили изнутри сводчатый проход. Только один кол остался на весу. Образовавшееся отверстие было достаточным для того, чтобы в него мог пролезть человек.
Добо взобрался на Церковную башню, осмотрел пушки и спящих, а также бодрствующих пушкарей. Потом, скрестив руки, устремил взгляд в ночную даль.
Небо было черно, но земля, куда ни кинь взор, сверкала тысячью алых звезд. Это горели костры турецкого стана.
Добо стоял неподвижно, вглядываясь в даль.
Вдруг в ночной тишине послышался с восточной стороны пронзительный мужской голос. Он раздался неподалеку в кромешной тьме:
— Гергей Борнемисса! Королевский лейтенант! Слышишь?
Тишина, долгая тишина.
Затем снова раздался тот же голос:
— У тебя турецкое кольцо — у меня венгерский мальчик. Кольцо мое, а мальчик — сын твой.
Тишина.
Снова крик:
— Если хочешь получить ребенка, выйди к рыночным воротам. Вернешь мне кольцо — я верну тебе сына. Ответь мне, Гергей Борнемисса!
Добо видел, что караульные повернулись в ту сторону, откуда раздавался крик, но во тьме ничего нельзя было различить.
— Молчите! — буркнул Добо, звякнув саблей.
Никто не ответил.
Снова послышался крик:
— А не веришь, так поневоле поверишь, когда я брошу тебе голову твоего сына!
Добо оглянулся направо, налево. Снова звякнула его сабля.
— Не вздумайте сказать об этом господину Борнемиссе! Кто скажет хоть слово ему или кому другому, ей-богу, велю всыпать двадцать пять палок!
— Спасибо, господин капитан, — хрипло сказал кто-то за спиной Добо.
Это был Борнемисса.
Он привязывал к стреле черную паклю и, намазывая ее смолой, говорил:
— Каждую ночь кричат такую чепуху. Прошлую ночь кричали Мекчеи, что жена передает ему привет из шатра Арслан-бея.
Он обмакнул стрелу в кувшин с растительным маслом и продолжал:
— Моя жена и сын в Шопроне. Они ни летом, ни зимой не выезжают оттуда.
Снова раздался крик:
— Слышишь, Борнемисса! Сын твой у меня. Подойди через час к воротам, увидишь его!
Гергей вложил стрелу в лук, поднес ее к огню и мгновенно пустил в ту сторону, откуда раздавался крик.
Огненной кометой пронеслась стрела в темноте, на миг осветив вздымающийся на востоке холм, за которым на заре всходит солнце.
На холме стояли два турка в кафтанах. Один держал в руке рупор. У другого глаз был завязан белым платком.
Ребенка с ними не было.
Ночь отмечена была и другим происшествием.
Варшани попросил впустить его. Караульные знали, что они обязаны будить Добо при появлении любого лазутчика.
Но будить Добо не пришлось — он все еще стоял на Церковной башне и грел руки у огня.
— Ну, что нового?
— Честь имею доложить, что все зарбзены установлены. Три поставили во дворе у Хецеи. Будут стрелять также из пушек и гаубиц. Зарбзены будут пробивать стену со стороны города в двух местах, а со стороны холмов — в трех. С пятидесяти точек будут палить другие пушки. А во время дневной молитвы выбегут хумбараджи и с копий да пращами начнут тысячами метать гранаты. Ой, ой, ой! — покачал головой лазутчик, чуть не плача.
— Стало быть, — спокойно сказал Добо, — будут обстреливать Казематную башню, наружные укрепления, Старые ворота. А еще что скажешь?
— Все, господин капитан!
— Желаешь еще что-нибудь доложить?
— Нечего больше докладывать, ваша милость… Только вот уж очень мало нас, а опасность велика… Может, лучше бы…
Но договорить Варшани не удалось — Золтаи дал ему такую пощечину, что у Варшани из носа брызнула кровь прямо на стену.
Добо поднял руку.
— Не тронь.
И когда Варшани, вытирая кровь, уныло посмотрел на Золтаи, Добо примирительно сказал:
— Разве ты не знаешь, что каждый, кто посмеет упомянуть о сдаче крепости, должен быть предан смерти?
— Я — лазутчик, — проворчал Варшани, — мне платят за то, чтобы я все говорил.
— Довольно, — сказал Добо. — Нынче же ночью принесешь присягу. А потом я позабочусь о том, чтобы ты золотом утер себе нос. Пойдем!
Они проходили мимо колодца, около которого Гергей вместе с цыганом и четырьмя крестьянами начиняли гранаты порохом.
День и ночь пять человек изготавливали снаряды. Обучал их Гергей.
Приходилось работать и по ночам, чтобы в случае внезапного приступа не началась суматоха из-за того, что мало гранат.
Добо подозвал к себе Гергея. Все трое поднялись во дворец.
Там Добо выдвинул ящик письменного стола и, обернувшись к Гергею, сказал:
— Напиши письмо Салкаи и расскажи, что ни от короля, ни от архиепископа подмога не прибыла. Пусть он поторопит комитаты и города.
Пока Гергей писал письмо, Добо в соседней комнате приводил к присяге Варшани. Дав торжественную клятву, Варшани сказал:
— Сударь, я знаю, кому служу. Если крепость уцелеет, я думаю, мне не придется больше нацеплять этот шутовской наряд.
— Правильно говоришь, — ответил Добо. — Тебя ждет награда. Но и безо всякого вознаграждения ты обязан служить родине.
На столе стоял кувшин с вином. Добо поставил его перед лазутчиком.
— Пей, Имре!
Варшани томила жажда. Он одним духом осушил кувшин, вытер усы, и видно было по глазам, что ему хочется сказать какие-то слова благодарности. Но Добо опередил его:
— К туркам ты теперь не вернешься. Нынче же ночью отправляйся с этим письмом в Сарвашке. Подождешь там возвращения Миклоша Ваша от короля и архиепископа. Если удастся, приведешь сюда и Миклоша. А не удастся, вернешься один. Скажи, в турецком стане есть пароль?
