Князь Андрей присел рядом с Бельским. Руки предательски задрожали, во рту пересохло. «Ах ты блудня, — подумал он с неуемной злобой, — над кем смеяться собралась?» И, смиряя гнев, сказал как мог спокойнее:
— Я ведь зван тобою не был. Сам вчера напросился. Потому и засиживаться не стану. Скажу зачем пришел да и отправлюсь восвояси.
Елена дурашливо вскинула вверх руки. Рукава кофты чужого покроя упали почти к локтям, обнажив нежные, дивной красоты запястья.
— Что за счеты, деверек! Садись — не чинись!
Овчина, не скрывая злобного лукавства, проговорил громко:
— Деверь невестке — завсегда первый друг. Да вот не быть бы тебе, князь, не деверем, а деверищем.
Андрей Иванович встал:
— Не просителем к тебе, Елена, пришел. И вижу теперь, что и не гостем. Я здесь затем, чтобы ты сказала своим волостелям из моих городов, какими меня мой покойный брат благословил, ехать вон. И весь Волоцкий уезд, как то в духовной грамоте брата усопшего прописано, велела бы мне отдать.
Елена опустила глаза. Затем сказала:
— Я, Андрей Иванович, сирая вдовица. Государство покойным мужем не мне завещано, а сыну моему, великому князю Ивану Васильевичу.
— Что ж, прикажешь мне у несмышленыша собинные земли просить? — наливаясь злобой и кровью, просипел князь Андрей.
— Если двенадцать лет подождешь, пока вступит великий князь в совершенный возраст, можешь и у Ивана Васильевича просить. Ну, а коль тебе уж совсем невтерпеж, бей челом боярам, коих покойный супруг мой оставил блюстителями государства Российского.
— Мне, Рюриковичу и Палеологу, челом бить?! — закричал, сорвавшись, князь Старицкий. — Мой отец и старший брат — в прошлом великие государи всея Руси! Дед был византийским императором! И я стану перед Федькой Мишуриным и Петькой Головиным шапку ломать!
Андрей Иванович, не прощаясь, потеряв всякую степенность, почти вприпрыжку побежал.
У самой двери настиг его насмешливый крик Елены:
— Захочешь Волоколамск получить — поклонишься!
А Овчина добавил, как нож в спину воткнул:
— Император Старицкий — Андрей Палеолог!
* * *
Распалившись сверх меры, забыв об осторожности, желая только излить душу тому, кто его поймет, а поняв, поможет, Андрей Иванович велел тотчас же везти себя к Михаилу Львовичу Глинскому. И хотя князь Старицкий проклинал свою распутную невестку с ее невенчанным мужем и от гнева, казалось, не ведал, что творит, выбор князя Старицкого не был случайным. Он доподлинно знал, как обстоят дела в совете при великой княгине и в боярской думе, и потому отправился первым делом не к кому-нибудь, а именно к Михаилу Львовичу.
Глинского князь Андрей застал в сугубой меланхолии: тот сидел на сундуке, завернувшись в лисью шубу, и высвистывал тоскливую мелодию на красивой немецкой дудке.
Увидев князя Андрея, быстро встал, стряхнул шубу с плеч на сундук, дудку положил на подоконник и радостно раскинул руки, будто готовясь обнять гостя. У Андрея сразу же отлегло от сердца, исчезли сомнения о необходимости приезда. Глинский усадил гостя в красный угол и хлопнул в ладоши. Пока проворные, незаметные и как бы бестелесные холопы бесшумно накрывали на стол, хозяин и гость справлялись о здоровье друг друга и домочадцев, о делах московских и Старицких, обо всем, что позволялось слышать чужим ушам.
Перед тем как пригласить гостя к трапезе, Михаил Львович кликнул Волчонка и велел встать в соседнем покое, плотно затворить двери и никого к нему не пускать. Николай выполнил приказ и, сколько ни вслушивался, ни одного звука из княжеского покоя уловить не мог: и дверь была толста, и говорили собеседники, очевидно, весьма тихо.
«Вот и вторая ласточка прилетела», — подумал Михаил Львович, увидев в дверях князя Андрея. И, занимаясь с приезжим пустыми пересудами, пока холопы собирали на стол, неотступно думал: зачем пожаловал Андрей Иванович? Что скажет, о чем спросит? Когда же остались они вдвоем, князь Андрей неудержно выложил горькую обиду, не скрыв ничего, кроме насмешливого и унизительного «императора Старицкого».
Глинский начал издалека. Соглашаясь с князем Андреем, осудил негожую для России придворную заморскую куртуазию, сиречь разнузданность нравов и буйство страстей, прикрываемые лукавым притворством добропорядочности, которую его племянница развела у себя в доме.
Гость сочувственно вздыхал, махал рукою, сокрушенно покачивал головой. Можно было подумать, что не старые греховодники сидят за чарами с вином, а два схимника ангельской чистоты горюют о несовершенстве мира и соблазнах нечистого. Михаил Львович о племяннице говорил прямо, нелицеприятно. Распутство ее осуждал с отеческой скорбью и всеконечной укоризной: смотри, мол, князь Андрей, родная она мне, а истина дороже.
Князь Старицкий слушал о Елене, а думал об Овчине, что посмеялся над ним премерзко. Потому, не защищая Елену, — тоже немало пакостного наговорила, — осторожно заметил:
— В Елене ли дело, Михайла Львович? Кабы не басалык ее, неизвестно еще, какую бы песню пела.
— Что такое басалык? — не понял Глинский.
— А то же, что и телепень — двуручный кистень, ядро на цели — головы проламывать, — зло усмехаясь, пояснил Андрей Иванович.
— Ну-ну, — неопределенно отозвался хозяин.
— Что «ну», Михайла Львович?! — вскипел гость. — Что «ну»? Он скоро всех запряжет, всеми понукать будет. Али не видишь, что Овчина не токмо великокняжеские палаты занял, ведь и в думе выше всех сел. Конюший! Первый боярин в государстве! Вас, опекунов, в грош не ставит! Все он да Митька Бельский, да Федька Мстиславский. Что вы против Телепня можете? А ничего!
Глинский молчал, опустив голову.
— Я и в совете тоже мало что могу, Андрей Иванович, — сказал печально и тихо. — Когда брат твой помирал, всем им велел держать меня за своего. И на том ему крест целовали. А прошло сорок дней — опять я — чуж-чужанин. В совете их — последний человек. Все помимо меня делают. Сами промеж себя советуются, сами к Елене ходят, мне только приговоры свои да ее объявляют.
— Стало быть, не помощник ты мне, Михаила Львович?
— Стало быть, не помощник, — горьким эхом откликнулся Глинский и чуть приподнял над столом руки: извини-де, Андрей Иванович, не обессудь.
Как только князь Андрей вышел из покоя Глинского, хозяин тотчас же крикнул Николая.
Волчонок, войдя в покой, застал хозяина стоящим у распахнутого окна.
— Ворота запри, — громким шепотом быстро говорил Глинский, — а сам исчезни немедля, пока Волчонок коня не оседлает.
«Ага, — смекнул Николай, — это он привратнику наказывает, чтобы для какой-нито надобности князя Старицкого попридержать».
Глинский захлопнул окно и резво повернулся к Николаю:
— Живо в седло, и за Старицким! Гляди в оба! Куда заедет, подле остановись и следи неприметно, скоро ли уедет. А как отправится дальше, то и ты за ним, пока на подворье свое не вернется.
Николай выскочил из избы. Возок Андрея Ивановича стоял у запертых ворот, а приворотного холопа и след простыл. Пока слугу звали, пока сыскали других дворовых, чтоб створки раскрыть, Николай успел оседлать коня и ждал в конюшне, через щель выглядывая во двор.
Князь Андрей из возка не высовывался и сидел смирно, наверное, не хотел, чтоб лишние люди его здесь видели.
Наконец ворота растворили.
Возок Старицкого проехал совсем немного и остановился недалеко от Кремля, у двора известного всей Москве вельможи — Дмитрия Федоровича Бельского, второго боярина в думе, выше которого сидел только Овчина-Оболенский-Телепнев.
Даже Волчонок знал, что Дмитрий Бельский — родной племянник покойного великого князя Василия и Андрей Старицкий тоже доводится ему дядей. «Эки напасти на Васильев род, — подумал Николай, когда возок Старицкого въехал в ворота усадьбы, — сам помер, брат Юрий в тюрьме, а последний брат, Андрей, мечется меж двор как безумный. И токмо из-за того, что сколько бы кто ни имел — все мало, и все стяжают. Однако же все можно приобрести и добыть, кроме покоя и счастья».
Князь Андрей не случайно поехал к своему старшему племяннику — Дмитрию Федоровичу. Он хорошо знал, что Овчина, Дмитрий и третий боярин, князь Мстиславский, с самого начала на ножах со всеми опекунами. Однако ведал и то, что не найти на свете такого второго вельможи, который не мечтал бы стать первым. А его племянник был все же вторым, и мешал ему приблизиться к трону Овчина. Своего племянника, в отличие от князя Глинского, он застал в самом веселом расположении духа. Митенька играл с тремя дворовыми в карты, и когда Андрей Иванович вошел в горницу, по распухшим носам супротивников и куче медяков возле руки боярина понял, как давно холопы проигрывают хозяину.
Дмитрий Федорович, завидев дядю, откровенно огорчился — веселую и занятную игру в «болвана» приходилось бросать. Тем не менее он со сдержанной почтительностью поклонился гостю и сказал холопам идти вон.
