— Карьерист! — не остался в долгу аббат. — Презренный, ты готов покрывать любое преступление, лишь бы занять местечко потеплее!
Дядя не успел ответить достойной отповедью на столь несправедливое изобличение, Папа приказал выдворить спорщиков вон, дабы восстановить нарушаемое ими благолепие.
— Обвинение Иоанна Солерио из Милана, бывшего епископа Силфора, — торжественно объявил папский секретарь, выслушав наскоро переданные ему указания Святого Отца, — откладывается для дальнейшего разыскания.
Выслушав это постановление, дядюшка Буонтавиани почувствовал себя несчастнейшим из людей. Недолго думая, он бросился вослед дому Томазо с просьбами и уговорами отказаться от изобличения Джованни, он умолял непреклонного старца почти что на коленях. Напрасно, аббат Фонте Авелланы проявил несгибаемую твердость, заявив лишенному всяческих представлений о добродетели, как он выразился, низкому в помыслах Буонтавиани, что ни на йоту не отступит, сколько бы его не уламывали.
— Это все ваша подлая семейка, зря я поддался тогда на уговоры и согласился взять в жены своему сыну женщину вашего рода, — ядовито проговорил аббат. — Это в вас он такой, — скривившись от отвращения, добавил он, имея в виду Джованни.
Буонтавиани был не в состоянии безропотно проглотить оскорбление в адрес своей семьи, он вспылил, наговорил дому Томазо дерзостей и ушел от него взбешенный. Ему оставалось обратиться за содействием к Джованни, и тут-то уж никаких препятствий он не предвидел, ведь племянник был больше него, доброхота, заинтересован в том, чтобы снять с себя постыдные обвинения.
— Ты станешь все отрицать, — не спрашивая, но утверждая заявил дядя, не заметив, как перешел с латыни на светское ломбардское наречие.
— Я скажу правду, — ответил Джованни.
— Правду? — воскликнул уставший Буонтавиани. — Меня не интересует, какие глупости наговорил ты по дури этому упертому старикану. Нашел с кем связываться. У тебя нет выбора, дорогой мой, ты должен все отрицать. Ты же сам сказал у Папы, что твой дед солгал.
— Его слова были лживы, — согласился Джованни.
— Так что ж еще? — всплеснул руками дядюшка.
— Я люблю мужчину, это правда, — сказал Джованни.
— Да хоть осла жены соседа! Кому какое дело? Обязательно что ли кричать об этом на весь мир? Я думал, ты умнее.
Никакие доводы не могли убедить Джованни, дядюшка Буонтавиани вторично потерпел фиаско.
— Вот какого, извини меня, черта, ты упираешься? Тяжелый ты человек, прямо как твой дед, настоящий Солерио! — расстроился он.
Буонтавиани не отступился от Джованни, вновь и вновь возвращаясь к своим уговорам, время поджимало, Папе Клименту стало хуже, со дня на день ожидали его кончины, а значит предстояли выборы нового верховного понтифика и вместе с ними перестановки в Курии. Если бы не скандал с племянником, Роландо Буонтавиани надеялся, что ему за верную службу Святому Престолу пожалуют должность кардинала-дьякона при церкви святых Косьмы и Дамиана, а там, через пару-тройку лет, возможно даже раньше, мечталось ему сделаться кардиналом-священником. Процесс над Джованни и последующее его осуждение похоронило бы навсегда чаяния честолюбивого Буонтавиани, мало того, бросило бы тень на весь их обширный и влиятельный как в Ломбардии, так и в Риме клан. Если его строптивый племянник не желает обелить себя, тем хуже для него, тогда нужно было заставить его молчать. Тяжко вздыхая, дядюшка Буонтавиани достал маленькую склянку с соком белладонны.
— Он сам виноват, прямо заставляет меня брать грех на душу, — сокрушенно пробормотал он, глядя на жидкость в пузырьке.
В городе Льва Джованни никто не знал, значит, никто его и не хватится, а нет обвиняемого, нет и самого обвинения. В тот день дядюшка попробовал убедить Джованни в последний раз.
— Ты что, хочешь войны с ними? Ты ее получишь, — предостерегал дядя.
Именно, Джованни готовился к войне, он уже все решил для себя, его обвиняют в том, что он собирался отстаивать всю свою жизнь, хорошо, пусть ему не оставили времени на подготовку, придется выйти на битву против произвола без промедления, в самом ближайшем будущем, так судил Господь, коему одному известно лучшее время и место.
— Ладно, — примирительно сказал Буонтавиани. — Как хочешь. Знай, я с тобой, что бы ни случилось. Мы же одна семья. — Дядя привлек Джованни к себе, обнял его и похлопал по спине. — Ты что-то совсем бледный, — покачал он головой, отстранив от себя племянника и рассматривая его так внимательно, словно ждал какого-то знака, способного отменить вынесенный ему приговор. — Не изводись. А то эдак и заболеть недолго. Слушай, а давай выпьем.
— Помилуй, дядюшка, на страстной неделе! — хотел было отказаться Джованни.
— Брось, для здоровья. Сделаю-ка я тебе подогретого вина с бодрящими травками, — через силу улыбаясь, предложил Буонтавиани.
Чтобы не расстраивать лишний раз проявлявшего к нему необыкновенное великодушие дядю, Джованни согласился. Буонтавиани развел ему в бокале весь пузырек сока белладонны, огромную дозу для хрупкого малорослого Джованни. Тот даже не взглянул на манипуляции дяди с вином, доверчиво принял из его рук смертельную отраву.
— За человечность, — поднял Джованни свой бокал. Дядюшка Буонтавиани с трудом подавил в себе желание отобрать вино у злосчастного племянника. Джованни выпил. Хотел что-то сказать, но не смог, у него пропал голос, он схватился за горло, беспомощно протянул руку вперед, пытаясь ухватиться за что-нибудь, его зрачки стали такими огромными, что глаза сделались черными, Джованни перестал видеть, пошатнулся, потерял равновесие и свалился без сознания. Буонтавиани бросился к нему, стараясь удержать его корчащееся в судорогах тело, чтобы никто, не дай Бог, не услышал шума. Дядюшка взмок, прижимая умирающего к ковру, Джованни мучился в агонии с начала девятого часа до вечерни. Когда он затих, вытянувшись на полу, зазвонили, призывая верных на службу. Дядюшка Буонтавиани заплакал от горя и облегчения.
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
О том, как завершилось земное время любви Джованни Солерио и Гийома де Бельвара
В Страстной Вторник король Ричард, уже несколько дней кряду занятый приготовлениями к отплытию из Мессины, призвал к себе де Бельвара под предлогом совета относительно перевозки войск:
— Все будет благополучно, погода прекрасная, удивительно тихая, — начал король. — С недавних пор я имею твердое упование в Господе, ибо пал я ради того, чтобы восстать. Нашему Предвечному Отцу, говорят, в тысячу раз дороже один обратившийся грешник, нежели множество никогда не оступавшихся праведников. На Него одного я надеюсь, только Он может защитить от происков лукавого. Чудесна сила Божьей благодати, с ее помощью я твердо придерживаюсь правого пути. — Ричард неуверенно сморгнул, он выглядел несчастным и подавленным. — Вот женюсь, чтобы все было как следует, по правильному порядку вещей. Невеста моя и сестра поедут с нами в паломничество. Там, в Святом Граде Иерусалиме мечтаю я связать себя со своей нареченной нерушимыми узами. Вы, дорогой граф, — подчеркнул Ричард, так как они давно оставили привычку называть друг друга по имени, — вы ведь вдовец и ни с кем не сговорены. Как вы смотрите на то, чтобы вступить в законный брак?
— Я решил не жениться, — ответил де Бельвар.
— Да бросьте, к чему эдакая категоричность? Я понимаю, далеко не каждая дама годится для столь высокой чести, вам пристало жениться не меньше как на принцессе. Моя сестра Жанна прекрасно бы вам подошла, — предложил король.
— Благодарю, мессир, дело не в достоинстве невесты, — слегка поклонился граф.
— Так в чем тогда? — нетерпеливо вскинулся Ричард. — Вы так же как и я решили, по всему видно, поправить свою грешную жизнь. Избавились от своего ломбардца.
— Ни от кого я не избавился, — нахмурился де Бельвар. — Я отправил Жана к родным, чтобы уберечь его от опасностей похода. По возвращении я заберу его к себе.
— Ну и наивный вы человек, дорогой граф, — перебил де Бельвара король. — Даже если ваш ломбардец вас дождется, не будете же вы с ним всю жизнь жить. Это пустое упорство, такого не бывает, ну не могут двое мужчин долго уживаться между собой. Каждый мужчина желает быть самостоятельным, а не приложением к другому мужчине. Ни один мужчина долго не станет терпеть такое приниженное положение, недаром отношения между мужчинами зовут неестественными. Не превратится мужчина в женщину. Да и не несет этот грех никакого счастья, разве что мимолетное удовольствие, за которое потом приходится расплачиваться многими страданиями еще в этой жизни, не говоря уж о погибели вечной души, — поспешно добавил Ричард, не забывая полученных наставлений.
— Никогда вы не будете спокойны и довольны с мужчиной, — вернулся он к оплакиванию своего печального опыта, — и у всех таких отношений один конец — вы рано или поздно расстанетесь. Куда уж лучше раз и навсегда собраться с силами и избавиться от этой пагубной привычки.
