— Я знаю о тяжёлом положении в лагере, — продолжал Врангель, — и принимаю меры. Прежде всего — деньги. Основные денежные средства находятся в руках бывших послов бывшей России. Они образовали Совет послов, а при нём — Финансовый совет, куда вошли представители некоторых общественных организаций, например, Красного Креста, но, к сожалению, нас, представителей Главного армейского командования, не пригласили. Поэтому пришлось вести напряжённые переговоры с французами, и удалось договориться, что в ближайшие месяцы паек будет регулярно поступать, и наша армия, в том числе и казаки, не будет подвергаться каким-либо административным ограничениям.
— Будем надеяться на это, — сказал Кутепов, прекрасно зная, что французы обычно договариваются лично с ним, а не с Врангелем. — Трудности с продовольствием не только отрицательно влияют на настроение армии, но и используются агитаторами, в том числе и большевистскими.
А таковые появляются. Бели вы обо всём договорились, то я могу возвращаться.
— Я договорился, но, по-моему, вам следует здесь, в Константинополе, посетить начальника штаба французских войск — генерала Депре.
— Так я и сделаю.
Кутепов знал цену врангелевским договорённостям, но его волновало ещё и другое, может быть, даже более важное, чем продукты или армия. Чья это армия? Главнокомандующий известен — Врангель, хотя французы и не пускают его в Галлиполи. А кто над ним? Кому он подчинён? В Крыму был Верховным правителем, а теперь Верховный правитель яхты «Лукулл»?
— Пётр Николаевич, я получил документ о создании Русского совета и хотел бы уточнить?
Зачем он придумал этот Совет. Ведь в эмиграции живут и здравствуют многие представители бывшей законной российской власти: и великие князья Романовы, и известные депутаты Государственной думы, и члены Учредительного собрания, — а он создаёт какой-то свой непонятный политический орган.
Врангель объяснял многословно, и его объяснения не раскрывали истинной цели создания Совета. Говорил о необходимости объединения истинных патриотов, о привлечении различных антибольшевистских партий — от социал-демократов, меньшевиков до умеренно правых.
— На армию нападают со всех сторон, — говорил Врангель. — Одни требуют демократизации, другие, наоборот, считают нас с вами либералами. Пройдя через горнило бедствий, потоки крови, через Временное правительство, всякие комитеты, они хотят теперь снова повторить тяжёлые ошибки прошлого. Передавать армию в руки каких-то комитетов я не имею нравственного права, и на это никогда не пойду. Мы должны сохранить то знамя, которое вынесли. Разве может даже идти речь о том, чтобы армия находилась в зависимости от комитетов, выдвинутых совещанием учредиловцев, в рядах которых находятся Милюков, Керенский и присные, именно те, кто уничтожил, опозорил армию, кто, несмотря на все уроки, продолжает вести против неё войну. Вы понимаете меня, Александр Павлович?
— Это я понимаю.
— И в создаваемом Русском совете большое место занимают представители Главного военного командования. Разумеется, вы войдёте. Членов Совета от военных назначает Главнокомандующий. Председателем Совета буду я...
Вот это генерал понимал прекрасно. Побывав Верховным правителем Крыма, барон всё ещё мечтает стать Верховным правителем России! Начинает с создания Русского совета под своим председательством. Мешать нельзя — у него хватит возможностей оторвать Кутепова от армии. Нельзя и помогать. Надо исполнять свой долг, наблюдать и молчать.
И всё же весна продолжалась. Кутепов договорился с французами по всем вопросам, возвращался с победой, и встречать его на набережную высыпал чуть ли не весь лагерь. Пароход ещё не прибыл, и встречающие прогуливались, радуясь весенней погоде, распускающимся листочкам на маслинах, тамарисках и других деревцах, непривычных русскому глазу. Юнкера пели песни то боевые, то полупохабные, то устраивали кошачий концерт. Воронцов и Мария Захарченко вышли к морю. Он обещал ей не говорить об этом, и они иногда встречались.
— Женщина-воин для меня загадка, — говорил Максим Павлович. — Ведь войны — это убийство человека.
— Вы считаете, что только мужчинам дозволен этот грех?
— Но само ощущение убийства живого! Ведь оно потрясает человека, становящегося убийцей не в ссоре, не в силу какой-то ненависти к данному человеку, а по приказу. Он убивает того, кто ему совершенно неизвестен, и лично против кого ничего не имеет. Никакой злобы или ненависти. И сам процесс убийства. Особенно в рукопашной. Я был артиллеристом, но участвовал и в атаках пехоты и в рукопашном бою, приходилось и пленных расстреливать. Я испытывал сильные нервные потрясения. Только в артиллерии хорошо — ты даже не видишь, кого убиваешь.
— По-моему, в этом и мужчины и женщины одинаковы. У нас в полку была медсестра, которая всегда участвовала в расстрелах пленных. И штыком работала. А другие женщины приходят в ужас при виде убийства, их тошнит, они теряют сознание. Да и у мужчин такое бывает.
— На большой войне вы же были в гусарах. Приходилось рубить?
— Там как-то не удавалось. Такие были странные атаки: «Ура», чуть разогнались, а противник уже в бегство. Но в гражданской было всё. Вы, Максим Павлович, ошибаетесь, утверждая, что в бою убиваешь незнакомца, против которого не имеешь никакого чувства злобы или ненависти. Ошибаетесь. Я так наполнена злом, что не осталось места больше ни для каких чувств. Я ненавижу каждого с той, красной, стороны. Они отняли у меня всё. За что они лишили меня родного дома? Лишили родины? Убили второго мужа. Он умирал от ран в Крыму в страшных мучениях. Я тоже там едва не погибла. Поэтому я в любую минуту готова убивать их. И рубить, и расстреливать, и колоть.
— А Бог?
Она не успела ответить, а может быть, он не услышал — толпа закричала: «Ура! Приехал!» Мария счастливо улыбалась и тоже кричала. Совсем молодая красивая женщина. Ей всего 27.
Кутепов вышел на набережную, как всегда прибранный, как на парад, с довольной, хитроватой улыбкой. Штейфон подошёл с рапортом, и тут же толпа офицеров окружила их и подняла генерала. Его вносили в город на руках. Кричали: «Ура Кутепову!»
— Ура Русской армии! — крикнул он в ответ. — Крепите дисциплину, господа, и тогда мы сохраним и армию, и Россию!
Многие сопровождали процессию с генералом, другие стояли на тротуарах восторженными зрителями, как Воронцов с Марией. Генерала несли совсем рядом с ними, и Воронцов приветственно махал ему рукой. Кутепов заметил его, и Максим Павлович прочитал на его лице: «Теперь ты видишь, что я прав?» Генерал перевёл взгляд на Марию, стоявшую рядом с Воронцовым, и лицо его словно туча заслонила. Нахмурился и отвернулся. Почему?
Появились приметы: если Кутепов утром появляется в лагере в дроздовской малиновой фуражке с белым околышем, а в тёплую погоду и в белой гимнастёрке, значит, у генерала прекрасное настроение; если в малиново-чёрной корниловской фуражке и с «ударными» черно-красными углами на рукавах — всё может случиться, как бывает, когда стрелка на барометре показывает «переменно»; если же в марковской чёрной с белым верхом, то сразу исчезай с глаз, иначе окажешься на «губе», а за что — найдёт.
Несколько дней подряд носил он марковскую папаху и всегда столовую миновал, не заходя. В один такой пасмурный апрельский день прошёл по лагерю, нарушений не заметил, но встретил Воронцова с газетой — капитан считал постыдным прятаться от начальника. Воронцов переложил газету в левую руку, правой отдал честь. Кутепов остановил его и спросил:
— Какую газету читаете, капитан? Разрешите посмотреть. «Воля России»? Её в руки противно брать. Вот откуда у вас ненависть к нашему лагерю. Это ваши друзья расписывают то, как я бью офицеров палкой и вешаю на передней линейке? Вы видели в лагере виселицу?
— Нет, ваше превосходительство.
— Зачем же вы читаете этот клеветнический листок? И другим, наверное, даёте. Её бы разорвать и сжечь, но я не стану этого делать. Берите, читайте. Набирайте материал против меня и нашей работы.
Дальше не пошёл. Вернулся к себе. У дома на скамейке ждали Белов и Кривский. Штабс-капитан Белов был хорош тем, что всегда знал всё о всех. Например, можно было узнать у него, что вчера говорил о генерале Кутепове Штейфон, выпивая со своим адъютантом, к какой женщине в город ездит этот мудрый поручик Кривский. Но почему-то нельзя его спросить об отношениях Воронцова с Марией Захарченко.
— У кого разговор короче? — поинтересовался Кутепов.
— У штабс-капитана, — сказал Кривский.
— Почему это вы так? — обиделся Белов.
