Но мирную обстановку сумел испортить появившийся Иванов, которого взбесило добродушное отношение рабочих к начальнику завода.
— Всё слышали, — со злой усмешкой показал на водопроводный кран, — попейте водички, смочите свои глупые головы и немедленно отправляйтесь работать.
За его плечами стояли расхристанные сторожа, прикладывающие к синякам смоченные водой тряпки.
Раздражённая, не успокоившаяся окончательно толпа, проявила своё недовольство повторным избиением охранщиков, которые на этот раз даже не пикнули.
— Вот пусть они теперь бошки под воду суют, — потирая кулак, высказался друг и родственник буревестника.
Подполковник Иванов избежал расправы, вовремя спрятавшись на обжитой сторожами конюшне.
Шотман, для поднятия духа рабочего класса, включил заводской гудок.
Гераська, с полусотней таких же, как он, малолеток, хозяином зашёл в свою станочную мастерскую.
— Мужики-и! Гудок слышите? Бросай работу и айда на улицу, бастовать.
— А деньги ты нам станешь платить? — глыбой токарного станка встал перед ним мастер.
Задумавшись, и не найдя что ответить, Гераська удачно применил традиционный деревенский аргумент, неожиданный не только для мастера, но даже и для него самого — дал тому в ухо.
Дёрнув головой, отчего слетела знаменитая бескозырка, мастер закрыл лицо руками. Больше на обстановку в мастерской он не влиял.
С гиканьем и свистом толпа бесшабашных мололеток кинулась на рабочих.
Тех было значительно больше, но они были разобщены и действовали каждый за себя.
Сплочённая группа Гераськи мигом вытолкала их на улицу.
— Вон того работящего увальня не трогайте, — со смехом указал дружкам на своего старшего брата, тащившего какую–то железяку. — Что-о? Ржали надо мной, — с воодушевлением тузил растерявшегося работягу, — деревней лапотной обзывали, — с радостью мстил за свои унижения.
Закончив мордобитие, заорал, перекрикивая гудок:
— Пацаны-ы! Теперь айда поднимать на забастовку минную мастерскую.
Двор не вмещал высыпавших из мастерских рабочих, и они ринулись за ворота на Шлиссельбургский тракт.
Шотман, выйдя с заводской территории, помчался в трактир «Вена», где договорился встретиться с Гавриловым, которого уволили с завода на неделю раньше, чем остальных рабочих, найдя у него дома листовки и прокламации.
К своему удивлению здесь же наткнулся на Северьянова.
— Здорово Александр. Обстановку ребятам обьяснил и дальнейшие действия с мужиками обговорили. Ну, держись полиция, — пожали друг другу руки, и вышли из трактира.
Проспект был забит орущим народом. Чаще всего слышались крики: «Ура-а!»
— Анатолий, — обратился к Гаврилову Северьянов, — действуем, как договорились. Ты здесь бунтуешь толпу, а я с Шотманом и товарищами пойду Александровских поднимать… Ну что, Сашок, пора завод твоего имени баломутить.
Окантовкой толпе рабочих служил слабый ручеёк полиции.
Выпивший для храбрости мерзавчик водки Гаврилов, наткнулся взглядом на пристава местного участка Келина.
— Вот гнида, — указал дружкам на пристава, — это он недавно обыск у меня проводил, — схватил каменюку и побежал к полицейскому.
Увидев его, пристав стал увещевать душегуба:
— Господин Гаврилов, оставьте, господин Га–а–в…
Договорить не успел, упав с пробитой головой от метко пущенного булыжника.
— Ишь, разгавкался на людей, — отряхнул руки удовлетворённый налётчик.
Увидев нападение на начальника, стоявший рядом околоточный надзиратель выхватил шашку, но был сбит с ног. Отняв оружие, Гаврилов стал пинать полицейского ногами. Разъярившись, сломал шашку и, подняв камень, ударил по лицу лежавшего без сознания человека.
Между тем, из заводского переулка, вытесняя рабочих, появилась шеренга матросов с ружьями наперевес.
Оттеснив рабочих, матросы встали поперёк шоссе.
— Да чё мы стои–и–м как вахлаки, их всего двадцать человек, — подбодрил толпу почитатель буревестника. — Отымем у них ружья-я.
Приободрённая толпа стала наседать на моряков. Офицер, командующий ими, в свою очередь заорал на толпу:
— Руками не трога–а–ть… Не тронь винтовки, кому сказал… Ребята, по бунтовщикам пли-и! — отдал команду.
Грянул залп. Практически неслышный в крике, шуме и матюгах.
— Не бойтесь, товарищи, на испуг берут, это холостой заряд, — закричал Гаврилов, но тут раздался второй залп, и стоявший перед ним почитатель буревестника, взмахнув руками, полетел на землю.
Народ ахнул и шарахнулся в сторону, но двигаться было некуда.
— Опомнитесь, товарищи, что вы делаете, — сжавшись и ожидая выстрела, обратился к морякам Гаврилов. — Ведь я тоже служил на флоте, а теперь работаю здесь… Так и вы после службы будете рабочими. Неужели в своих станете стрелять… Вернитесь к совести, одумайтесь. Цельтесь чуть выше наших голов.
— Да ты болтать ещё будешь, бунтовщик, — разозлился офицер, заметив, что некоторые из матросов призадумались. — Шеренга, пли!
Но пули от этого залпа не причинили вреда.
Вдруг в толпе закричали:
— Дикари-и скачу–у–т! Казаки-и!
На шоссе поднялась пыль. Толпа хлынула навстречу казакам.
— Встретим гостей не хлебом, солью, а камнями и болью, — заорал, подбадривая себя и окружающих Гаврилов. — Мужики-и, не трусь. Устроим им засаду.
Тут около него появился запыхавшийся Северьянов.
— Анатолий, кроме завода, мы ещё и Карточную фабрику взбунтовали. Они с нами.
— Отлично. Первую засаду там и устройте. За забором схоронитесь, и ежели конка солдат подвезёт, в камни их. А я уж тут побастую… Ба-а! Синебрюхие пожаловали, — увидел он жандармов и конную полицию, — а мы думали — станичники усмирять скачут, — стал распоряжаться забастовщиками. — Ребята, к шлагбаумам давай, будем их строй рассекать и камнями обрабатывать. Командира ихнего особо угостите. Встречался с ним. Сам полковник Палибин, полицмейстер третьего отделения Санкт—Петербурга пожаловал, — указал на чернобородого крепкого офицера с орденами на груди.
— Р-разойдись! Вперёд, за мной, — командовал Палибин, но его кавалерия застряла в густой толпе.
С половиной отряда и офицером он с трудом добрался до шлагбаумов, ограждающих переезд узкоколейной железной дороги через Шлиссельбургский тракт, и оставил около них полицейского штабс–капитана с частью городовых. Сам с остальным отрядом стал пробиваться к Карточной фабрике.
Как только он поравнялся с забором, на него и полицейских посыпался град камней.
— Что делают, собаки, — выстрелил из пистолета в ворота.
Из–за них раздался хохот трудового народа, свист, матюги и вновь полетела туча камней.
От попадавших камней городовые падали с лошадей. Полковнику камень ударил по колену. От боли аж круги пошли в глазах, а затем огромный каменюка, под радостное улюлюканье, заехал полицмейстеру по голове.
Счастью обороняющихся не было предела.
— Что теперь сделаешь с нами, прохвост жандармский, — орали за забором.
Палибин, истекая кровью, велел отступать.
Патронов у его людей было мало. Свыше пришёл приказ выдать всего по два заряда на нос, а шашками против камней много не навоюешь.
Такое же поражение полиция потерпела и у шлагбаумов. Конный офицер и городовые у брусьев шлагбаума были окружены толпой.
— В камни бей, — заорал опьянённый безнаказанностью Гаврилов, и десятки камней полетели в полицию.
Кони бесились от боли и страха, сбрасывая седоков. Городовые, закрывшись руками, шпорили коней, чтоб те вынесли их из каменного ада.
— Шлагбаум открой, — дал команду Гаврилов, выпустив часть конницы. — Шлагбаум закрой! — снова скомандовал он, отрезав оставшихся городовых от своих — и вновь град камней.
И так несколько раз.
Разбитая конница отступила к деревне Мурзинка и к Преображенскому кладбищу.
В это время подошла конка с пешей полицией. Вагон был набит до отказа.
— Бей фараонов, — орали рабочие, и сотни камней обрушились на полицейских.
Выйти из вагона под камнепадом было немыслимо, и спрятаться тоже негде.
Некоторые полицейские всё же сумели выбраться наружу, но и здесь было не легче. Они моментально избивались камнями и обезоруживались.
Стрелять никто и не думал, а то бы вообще порвали на части.
Через небольшое время вагон был разбит и полон камней.
Оглядев дело своих трудовых рук и стонущих полицейских, притомившийся народ наконец–то понял, что натворил. Гаврилов это понял ещё раньше, и успел тихо испариться с места событий.
Переговариваясь об удачной обороне, заводчане группами и поодиночке расходились по домам.
Жандармы были разгромлены и рассеяны. Их начальника перевязывали в медпункте Обуховского завода.
И тут раздался далёкий барабанный бой, и уже не по мощёному проспекту — все камни повыдёргивали, а по просёлочному тракту, бодро маршировали до зубов снабжённые патронами две роты пехотного полка.
