Только из прибрежных западных городов – хвала Зевсу Олимпийскому! – регулярно поступают обнадеживающие сводки. Зажиточным финикийцам Тира и Сидона нравится торговать с Римом, вот они и покорны. А разве не золото делает человека счастливым?
Размышления наместника прервали шаги. В перистиль вошел человек в поношенном коричневом гиматии.
– Мир тебе, иге‘мон, – вошедший первым приветствовал хозяина.
– И тебе, Теламон.
Гость был среднего роста, худощав и широкоплеч. Похож на обычного горожанина – не то ремесленник, не то розничный торговец, а, может, вольноотпущенник. На улицах города много таких: кто с корзиной или амфорой, кто с инструментом, а кто тянет за веревку навьюченного осла. Но Квириний знал, что за неброской внешностью Теламона скрывается грация леопарда, выносливость орикса и отточенная реакция профессионального бойца. Его скуластое, покрытое щетиной лицо излучало спокойную уверенность, а глубоко посаженные и слегка раскосые глаза выдавали уроженца Анатолии.
Семь лет назад наместник выкупил его из лудуса в Антиохии. Теламон принес клятву верности Августу и стал фрументарием – имперским тайным агентом. Обычно Квириний набирал агентов из полевых разведчиков – эксплораторов и спекуляторов, иногда из армейских снабженцев, которые по совместительству выполняли функции деляторов67. Но с согласия эквита68 Гая Цильния Мецената, куратора имперского тайного сыска, он решил сделать исключение для раба, поразившего его своим воинским искусством. Тем более, что Квириния временами терзали сомнения по поводу одного случая из далекого прошлого…
Легат подошел к нимфею и жестом подозвал Теламона. Агент знал, что наместник предпочитает обсуждать особо важные дела у фонтана, журчание которого заглушает разговор. Это являлось обычной мерой предосторожности, несмотря на то, что персонал для резиденции отбирался особенно строго.
– Тебе решили поручить ответственное задание. Я лично ходатайствовал перед Августом о твоей кандидатуре.
Квириний испытующе посмотрел на Теламона, который спокойно выдержал взгляд начальника. Ставя задачу, наместник всегда говорил просто и доходчиво, а упоминая императора обходился без витиеватых эпитетов.
– Политическая обстановка на восточных границах империи сложная, – продолжил легат. – Год назад был убит Ород, царь Парфии, и представители знати обратились к Августу с просьбой разрешить царевичу Вонону, сыну Фрахата, вернуться на родину. Вонон стал царем благодаря Августу, и пока он удерживает престол новой войны не будет. Это даст нам возможность перебросить сирийские легионы в Иллирию и Паннонию для подавления восстания. Но против царя зреет заговор. Наша задача – помочь Вонону сохранять власть как можно дольше.
Квириний сделал несколько шагов вдоль бассейна, заложив руки за спину. Теламон держался рядом, внимательно слушая.
– Теперь об Армении. Августу нужны зависимые страны, которые возглавляют люди, давшие клятву верности Риму. Пока Тигран занимает трон, Армения остается нашим союзником. Но Тигран испытывает серьезное сопротивление со стороны настроенной против Рима аристократии. Важно, чтобы Вонон поддерживал Тиграна, оказывая давление на армянскую знать.
Квириний остановился и повернулся лицом к агенту.
– Твоя задача – внедриться в ближайшее окружение Вонона, не раскрывая себя. Ты отвечаешь за его жизнь. Станешь его глазами, ушами и, если потребуется, разящей рукой. У тебя будет письмо к нашему резиденту в Хагматане, Верховному жрецу. Это влиятельный человек в столице, он представит тебя царю.
Квириний громко хлопнул в ладоши. Из таблиния вышел секретарь, держа обеими руками кожаный пояс. Поклонившись, он передал его наместнику и сразу вернулся в дом.
– В поясе зашито письмо. Ты знаешь, что оно не должно попасть в руки парфян.
Теламон кивнул и взял пояс. Легат еще некоторое время инструктировал агента, а затем отпустил его. Поклонившись, Теламон развернулся и, пройдя через атрий и вестибюль, вышел на улицу.
Палестина, 760-й год от основания Рима, месяц тишрей
1
Первым проснулся Эзра. Он растолкал Иешуа, спавшего рядом с ним в стойле на сене и поискал глазами Бен-Циона. Нет караванщика – вот вмятина в траве, да и полосатого халлука из овечьей шерсти, которым он обычно укрывается на ночь, тоже нет. А ведь улегся спать вместе с ними.
Юноши умылись, наскоро перекусили, а затем принялись снаряжать мулов. Горящий факел неровным пламенем освещал уложенную в углу поклажу. Животные недовольно всхрапывали, косясь на огонь, и переступали ногами. Пришлось завязать мулам глаза рогожей, чтобы они успокоились. Вдвоем дело шло не очень-то споро: Эзра сосредоточенно хмурился. Наконец, по каменным плитам зашлепали сандалии караванщика. Бен-Цион стремительно подошел к загону и как ни в чем не бывало включился в работу. А вслед за ним из темноты вынырнула тоненькая фигурка. Девушка осторожно вошла в стойло, скромно встала у стены, чтобы не мешать.
Вскоре послышался надрывный петушиный крик. Сразу за ним другой, третий… Но орха69 уже выходила из имения Иосефа. Впереди шел Бен-Цион со странным выражением лица: словно думал о чем-то приятном и улыбался своим мыслям. Караванщик несколько раз порывисто обернулся и помахал рукой. А стройная фигурка у каменных ворот махала ему в ответ.
Эзра сновал от мула к мулу, дергая подпруги: проверял, хорошо ли закреплена поклажа, не мешает ли она движению животных. Иешуа шел замыкающим. Ему поручили подгонять Переда, которого нарочно поставили в конец каравана за ненадобностью. Красавец, не приученный идти след в след, норовил свернуть в сторону, остановиться и пощипать траву. Тогда Иешуа звонко хлопал мула по крупу, и тот, всхрапнув, удивленно косился на погонщика карим глазом, но послушно догонял остальных.
Иешуа на секунду остановился и посмотрел назад. На фоне светлеющего неба вилла Иосефа только-только начала принимать привычные очертания. Вот хозяйский дом, возвышающийся над глинобитными стенами двора. Вот крыша стойла. Дальше неровный рельеф фруктового сада, потом открытое пространство жнивья и темная масса виноградника. За прошедший после смерти отца год поместье стало для него родным. Внутри словно кто-то дернул струну кифары: тонкий протяжный звук затопил сознание, пронзив сердце, и добрался до глаз, которые почему-то стали влажными. К горлу подкатил ком, но юноша упрямо сжал губы. Отвернувшись, он ускорил шаг, чтобы догнать караван.
Несмотря на ранний час движение на Иоппийской дороге с каждой минутой становилось все оживленнее. По проселкам к насыпи с разных сторон тянулись люди. Торопливо семенили, понукаемые пастухами, стайки коз и овец. Крестьяне старались побыстрее выйти на большой тракт, чтобы добраться до города, пока солнце не испарило росу. Тогда двигаться станет труднее из-за пыли, которую поднимают животные и повозки.
Впереди показалась крепость Антония. Дорога потянулась в гору, нырнула под арку акведука, за которой уперлась в перекресток. Направо, мимо башен цитадели Хордоса Великого, насыпь вела к Бет-Лехему и Хеврону. А налево, сделав резкий поворот напротив холма Хар ха-Цофим, устремлялась к Шомрону и далее в горную область Ха-Галил. Бен-Цион свернул налево. Караван влился в поток повозок, навьюченных ослов и недовольно мычащих коров, подгоняемых пастухами в грязных халлуках. Копыта животных дробно стучали по черным базальтовым плитам, уложенным еще во времена царя Шломо.
Между крепостной стеной и трактом пролегала пустынная возвышенность: никому не нужная, бесполезная скалистая проплешина с редкими зеленоватопепельными кустиками дикой цинерарии. Иешуа случалось бывать здесь раньше, и каждый раз его охватывала безотчетная, гнетущая тревога. Кровь отливала от лица, сердце начинало колотиться, а в голове просыпались голоса, взволнованно нашептывающие нестройным хором: «Не смотри… Не смотри… Не смотри…».
Когда впереди вырастали кресты с останками распятых преступников, мир замирал. Звуки тракта пропадали, словно Иешуа оказался один на дороге. И только карканье ворон разносилось над пустошью, да истлевшие лохмотья казненных развевались на ветру. Да глухой шепот голосов…
Сейчас на фоне белой стены зловеще возвышались ряды столбов с перекладинами, на которых висели тела зелотов, соратников бунтаря Иехуды. Руки казненных безобразно вывернуты, тела обмякли, а коршуны рвут клювами гниющее мясо, завершая начатое римлянами дело. Перед, словно почуяв неладное, боднул хозяина головой. Иешуа стряхнул с себя оцепенение, отвернулся и ухватился за подпругу. Шел, опустив голову, прижимаясь к мулу. Старался не смотреть в сторону города.
У Дамесекских ворот дорога повернула на север, а Иерушалаим остался за спиной. Теперь Бен-Циону приходилось пробиваться сквозь поток паломников, спешащих в Святой город на праздник. Со времен царя Хизкияху из всех областей Эрец-Исраэль в драгоценные для каждого иври дни сюда тянутся люди, чтобы прикоснуться к священным камням Храма. Те, кто жили в пределах одного или двух дней пути, гнали скот, предназначенный для жертвоприношений. Другие везли полные телеги биккурим, свежих смокв нового урожая. Часть из них выложат в Храме для всеобщего обозрения, а остальное раздадут левитам70 и бедным, как предписывает Закон. Жителей дальних областей ХаГалил, Хермона и Башана выдавали изможденные лица. Иешуа знал, что крестьяне прячут под одеждой мешочки с серебром, которое по поручению общин везут для уплаты храмового налога. Так делал отец.
