Халил рассмеялся и внезапно ласково обнял мальчика.
— Не настолько богата, чтобы вытащить тебя из этой дыры, — сказал он.
7
Они видели дядю Азиза каждый день по меньшей мере один раз, когда поздно вечером купец забирал дневную выручку. Он заглядывал в холщовый мешочек с деньгами, который вручал ему Халил, открывал записную книжку — в нее Халил заносил совершенные за день сделки, — а затем уносил и то и другое, чтобы изучить более тщательно. В иные дни они видели сеида чаще, но мельком. Он всегда был занят, проходил утром мимо лавки с задумчивым выражением лица, спеша в город, — чаще всего он выглядел так, словно обдумывал важные вопросы. Старики на террасе спокойно взирали на то, как дядя Азиз терзается мыслями. Имена стариков Юсуф уже знал: Ба Тембо, Мзе Тамим, Али Мафута, — но продолжал воспринимать их как нечто единое. Ему думалось: если зажмуриться под их болтовню, на слух не отличишь одного от другого.
Он так и не привык именовать дядю Азиза сеидом, хотя Халил давал ему затрещину всякий раз, когда слышал про «дядю». «Он тебе не дядя, глупый мальчишка-суахили. Рано или поздно тебе придется целовать ему задницу. Сеид, сеид. А не дядя, дядя. Ну же, повторяй за мной: сеид!» Но не получалось. Если заходил разговор о дяде-сеиде, Юсуф говорил просто «он» или делал паузу, которую Халил тут же раздраженно заполнял.
Через несколько месяцев после приезда Юсуфа — он заставил себя сбиться со счета, и это своеобразное достижение показало, что дни могут тянуться дольше недель, если встречаешь и провожаешь их без радости, — начались приготовления к путешествию вглубь страны. Теперь дядя Азиз подолгу разговаривал с Халилом вечерами, сидя перед магазином на скамье, которую днем занимали старики. Между ними ярко горела лампа, сплющивая лица собеседников, придавая им иллюзию искренности. Юсуфу казалось, он стал немного понимать арабский, но это его не интересовало. Дядя Азиз просматривал вместе с Халилом записную книжку, в которой Халил отмечал покупки, они перелистывали страницы взад-вперед, складывали, подытоживали. Юсуф сидел на корточках рядом, прислушивался к их встревоженным голосам — эти двое словно опасались чего-то. Халил говорил напряженно, не мог сдержать голос, глаза его лихорадочно сверкали. Порой дядя Азиз внезапно смеялся, Халил так и подпрыгивал от неожиданности. А чаще купец слушал с обычной своей небрежностью, неподвижный, как будто озабоченный чем-то другим. Если и говорил, то очень спокойно — впрочем, если требовалось, голос его сразу же твердел.
Подготовка к путешествию ускорялась, оборачивалась хаосом. В самое неожиданное время доставляли свертки и крупный багаж, их заносили в склады, тянувшиеся сбоку от дома. Мешки и рулоны ткани сваливали в лавке.
По углам террасы возникали кучи разнообразных форм, с самыми причудливыми запахами. Их накрывали мешковиной, чтобы уберечь от пыли. Вместе с грузами являлись неразговорчивые надсмотрщики, рассаживались настороже, потеснив со скамьи стариков, отгоняли детей и взрослых покупателей — всех так и притягивал таинственный товар. Надсмотрщики — сомалиец и ньямвези — были вооружены тонкими тростями и бичами. На самом деле не такие уж они были неразговорчивые, но их речь понимали только они двое. Юсуфу они казались свирепыми, страшными — мужчины, готовые к войне. Он не смел даже смотреть на них в открытую, а они его и вовсе не замечали. Мньяпара ва сафари, начальник каравана, будет ждать спутников где-то в глубине материка, сообщил Юсуфу Халил. Сеид слишком знатный купец, чтобы самому собирать караван и руководить им. Обычно мньяпара приезжает заранее, нанимает носильщиков, закупает припасы, но на этот раз ему нужно сначала разобраться с делами. Говоря это, Халил многозначительно закатил глаза. Непростые дела, а то бы давно уже был здесь. Наверное, что-то малопочтенное. Что-то устраивает, организует контрабанду или сводит старые счеты — какая-то грязь, та или иная. Когда этот человек поблизости, всегда происходит неладное. Звать мньяпару Мохаммед Абдалла, сказал Халил и преувеличенно вздрогнул, произнося его имя. «Дьявол, — сказал он. — Жестокосердый мучитель душ, ни мудрости, ни милосердия. Но сеид высоко его ценит, невзирая на все его пороки».
— Куда они отправляются? — спросил Юсуф.
— Торговать с дикарями, — ответил Халил. — Такова жизнь сеида. Вот что он делает. Он едет к диким племенам, продает им свой товар и закупает то, чем торгуют они. Покупает все, кроме рабов — их перестал покупать даже прежде, чем правительство запретило. Торговать рабами — дело опасное и непочетное.
— Надолго они уходят?
— На несколько месяцев, а бывает, и на год, — отвечал Халил, ухмыляясь от странной гордости. — Так живут купцы. Они не спрашивают, сколько времени займет путешествие. Встают и отправляются через горы во все стороны и не возвращаются, пока не продадут весь товар. Сеид мастер своего дела, он всегда заключает выгодные сделки и быстро возвращается. Так что и эта экспедиция вряд ли надолго, так, подзаработать на повседневные расходы.
Днем приходили мужчины, нанимались на работу, торговались об условиях с дядей Азизом. Некоторые приносили рекомендации от прежних нанимателей, были в их числе и старики, те принимались умолять с горящими отчаянием глазами, когда им отказывали.
Наконец, однажды утром, когда хаос сделался уже невыносимым, они выступили в поход. Барабан, рог, тамбурин заиграли весело, с таким напором — не устоишь, и повели всех прочь. Следом за музыкантами растянулась цепочка носильщиков с мешками и свертками, они бойко переругивались, задирали зевак, пришедших их проводить. Сомалиец и ньямвези угрожающе размахивали тростями и кнутами, отгоняя любопытствующих, дядя Азиз стоял и смотрел, как они проходили мимо, по его лицу блуждала улыбка, то ли насмешливая, то ли горькая. Когда процессия почти скрылась из виду, он обернулся к Халилу и Юсуфу. Быстро — скорее это был намек на жест, чем движение, — оглянулся через плечо на дальнюю дверь в глубине сада, как будто услышал чей-то зов. Потом улыбнулся Юсуфу и протянул руку для поцелуя. Когда мальчик склонился над хозяйской рукой, окунулся в облако духов и благовоний, другая рука слегка погладила его по шее. Юсуфу припомнилась монета в десять анн, и он чуть не сомлел от нахлынувших запахов курятника и дровяного двора. В последний момент, как нечто для него неважное, дядя Азиз заметил громогласные прощальные восклицания Халила, протянул и ему руку для поцелуя и отправился в путь.
Они смотрели вслед своему хозяину, пока тот не исчез за поворотом. Тогда Халил обернулся и улыбнулся Юсуфу.
— Может, он приведет с собой еще одного мальчонку, — сказал он. — Или на этот раз девочку.
В отсутствие дяди Азиза Халил уже не носился, как шальной. Старики вернулись на террасу, обменивались жизненными премудростями и дразнили Халила, мол, снова он тут полновластный хозяин. Юноша занимался всеми домашними делами и по утрам наведывался туда, однако ничем не делился, даже если Юсуф проявлял интерес. Халил расплачивался со стариком, который каждый день приносил овощи и входил в дверь сада, сгорбившись под тяжестью корзин. Иногда спозаранку Халил давал деньги соседскому мальчишке и посылал его на рынок. Мальчика звали Кисимамаджонгу, он мурлыкал себе под нос песенки, гонял туда-сюда, выполняя поручения. Держался он как закаленный жизнью мужчина, чем всех смешил, потому что был худой, болезненный, одетый в лохмотья, уличные мальчишки нередко его поколачивали. Никто не знал, где он ночует, дома у него не было. Его Халил тоже именовал кифа уронго. «Еще один. Вернее — первый из вас», — говорил он.
Каждое утро старик-садовник Хамдани приходил ухаживать за деревьями и кустами в запретном саду, чистить пруд и водные каналы. Он никогда ни с кем не разговаривал, без улыбки делал свою работу, тихо напевая стихи из Корана и касыды[18]. В полдень совершал омовение и молился в саду, чуть позднее безмолвно удалялся. Покупатели считали его святым, шептались, что он обладает тайным знанием о лекарствах и способах исцеления.
