молили о перетяжке; гасписы, недгедсы [12] и водорез тоже просили уделить им внимание. В целом картина не такая уж страшная – если ничто не помешает, управишься за шесть-восемь месяцев. И главное, почти все можно сделать в одиночку.
Захарий решил начать с уборки палубы. Скинув рубашку, он продвигался вдоль правого борта, пока не достиг входа в кают-компанию. Скрипнув, дверь отворилась, изнутри пахнуло сыростью и плесенью, и взору предстали люстра в саване паутины и мебель, укрытая толстым слоем пыли.
Вот здесь Захарий впервые увидел Нила Раттана Халдера, бывшего расхальского раджу. Помнится, он подивился молодости хозяина – болезненного вида юноши с вялым взглядом и как будто заторможенного. Оглядывая заплесневелую гостиную, Захарий ощутил укол грусти: в тот день они потягивали шампанское, не подозревая, что радже недолго гулять на свободе и вообще он скоро станет кормом для акул.
Захарий покинул гостиную и занялся трапом, что вел на верхнюю палубу. Поочередно отчищая перекладины, он медленно поднимался к закатному солнцу, и вот перед ним открылся прелестный вид на реку. В паре сотен ярдов ниже по течению виднелся особняк Бернэмов, а на другом берегу раскинулся окаймленный деревьями калькуттский Ботанический сад.
Для Захария эти места были связаны с воспоминанием о Полетт Ламбер, некогда подопечной мистера Бернэма, – в Ботаническом саду прошло ее детство, а позже ее пристанищем стал особняк. Сейчас, глядя на залитый огнями дом, Захарий вспомнил званый ужин, на котором сидел рядом с Полетт, – тогда он не мог и вообразить, что вскоре она станет беглянкой, под видом переселенки проберется на “Ибис”, однажды ночью придет в его каюту и он будет держать ее в своих объятьях. От яркого воспоминания внутри все заныло. Захарий поспешно спустился на нижнюю палубу и наугад стал открывать двери других кают.
Последняя дверь заупрямилась, пришлось наподдать ее плечом. Скрипнув, она распахнулась, и Захарий очутился в роскошном салоне, отделанном дорогим деревом и украшенном медными бра. Сия каюта как будто избежала разрухи, захватившей корабль, застеленную кровать по-прежнему укрывала пыльная москитная сетка. Отдернув ее, Захарий повалился на невероятно мягкое ложе и, раз-другой подпрыгнув на нем, рассмеялся.
Блаженство! После всего пережитого совершенно невообразимое блаженство. Эта кровать больше всей его каюты на “Ибисе”, той самой каюты, где он держал Полетт в объятьях и на мгновенье приник губами к ее губам.
В долгие месяцы, проведенные на Маврикии и в Калькутте, Полетт часто бывала его собеседницей: когда жизнь казалась уж совсем невыносимой, он представлял ее образ и выговаривал ему: “Видите, во что вы меня втянули, мисс Полетт? Хоть раз об этом задумались? Если б не вы, я бы не сидел в каталажке!”
И тогда ее высокая стройная фигура выступала из темного угла какой-либо чертовой дыры, где он оказался. В своей застенчивой манере Полетт робко подсаживалась к нему, как было в их последнюю яростную стычку на шхуне, когда она умоляла его не препятствовать затеянному побегу.
“Вы попросили меня отпустить пятерых беглецов, мисс Полетт, я пошел вам навстречу, и вот что со мной стало”.
Бывало, что воображаемый разговор с ней шел мягче, и тогда все заканчивалось как той ночью – Захарий ее обнимал и целовал. Иногда ее образ был настолько реален, что Захарий изгонял его из своих мыслей, опасаясь насмешек соседей по скученной ночлежке, всегда возникавших, если кого-нибудь застигали за рукоблудием.
Но сейчас впервые за долгое время он был, слава богу, один, лежал на мягкой податливой кровати, и потому не было нужды изгонять видение, благодаря которому его тело как будто просыпалось от крепкого сна, полнясь почти забытым желанием. Его охватило сладострастие, какого он уже давно не испытывал, и было легко представить, что это рука Полетт, а не его собственная нырнула к нему в штаны.
Потом, уплывая в сон, он уже в который раз подумал о том, насколько милостив был Создатель, снабдивший проклятого им мужчину не только своевольным непокорным отростком, но и подручным средством, способным его усмирить.
Утром, пробудившись от крепкого сна, какого уже давно не бывало, Захарий вновь наскоро, но сладко пообщался с образом Полетт, после чего соскочил с кровати, чувствуя себя освеженным и полным сил. Позавтракав кашей с чаем, он принялся драить палубу бака.
Судно было сильно запущено, дело продвигалось медленно. Около полудня неожиданно появился слуга Бернэмов, принесший остатки с господского стола; Захарий благодарно принял большую миску “сельского капитана” [13] и прочие вкусности, коих хватало на ланч и ужин.
После плотного обеда он слегка осоловел и решил прикорнуть в своей каюте. Он вовсе не собирался вызывать образ Полетт, но тот явился сам, и повода его изгнать не нашлось.
Но потом, когда он заметил клейкие следы на простыне, его окатило виной. Захарий натянул штаны и вернулся к работе на баке.
Там не было даже намека на тень, и вскоре он весь взмок. Захарий скинул башмаки, носки и сорочку, но легче не стало, пот лил ручьем, и пропитавшиеся им нижняя рубаха и штаны липли к телу.
Река, хоть и мутная, манила. Захарий глянул на особняк Бернэмов, прикидывая, увидят ли его оттуда, если он разоблачится до подштанников и сиганет в воду.
Дом отстоял довольно далеко, от реки его отделяла большая лужайка, на которой в этот час сиесты не было ни души. Захарий решил, что стоит рискнуть, вдобавок густые заросли прибрежного камыша послужат ему надежным укрытием.
Он снял нижнюю рубаху и штаны и, оставшись в подштанниках до колена, перевалился через борт. Место было не особо глубокое, но бодряще прохладная вода вмиг освежила.
Захарий раз-другой окунулся и уже хотел вернуться на судно, однако заметил грязный кофель-нагель, валявшийся на палубе, и подумал, что сейчас самое время его отмыть. Подтянувшись, он схватил изгвазданный штырь и плюхнулся обратно в реку. Затем подобрался ближе к берегу, где глубина была по пояс, нарвал камышовых листьев и принялся энергично оттирать железяку.
Металлический штырь, формой напоминавший кеглю размером с ладонь, от грязи был скользкий, и потому Захарий одной рукой прижал его к животу, а другой, сведенной в кулак, драил по всей длине.
Через пару минут усердной работы грязная короста отвалилась, стержень был уже чист, и тут с лужайки донесся детский голос:
– Эй вы!
Захария, стоявшего спиной к берегу, оклик застиг врасплох. Резко обернувшись, он увидел светловолосую девчушку в белом сарафане и догадался, что перед ним дочка Бернэмов.
Тут до него дошло, что он голый и его разглядывают. От смущения Захарий покраснел, поспешно отступил на глубину, где вода скрыла его по горло, и лишь тогда сказал:
– Привет.
– Привет. – Девочка смотрела сосредоточенно, по-птичьи склонив голову набок. – Лучше вылезайте. Мама говорит, в реке купаются только кошмарные язычники да индусы.
– Правда? – испугался Захарий. – Но вы ей не скажете, что застали меня в воде?
– Она уже знает. Я видела, как из окна спальни она за вами следит через свои увеличительные линзы.
И тут с дальнего конца лужайки долетел иной голос:
– Аннабель! Как тебе не стыдно, негодная ты девчонка!
Захарий разглядел увенчанную шляпой фигуру миссис Бернэм, в развевающихся кружевах и шелках поспешавшую к берегу, и отшагнул еще глубже, погрузившись в воду до самого подбородка.
– Аннабель, зачем ты, баловница, выскочила на солнцепек? Тут можно изжариться!
Миссис Бернэм так спешила, что
