— А кто вас прислал?
— Управитель господским имением.
— Не управитель он, а подлый предатель!
— Что ж, сударь, пришлось покориться. А то бы и у нас получилось то же, что у соседей.
— А кто у вас в соседях?
— Дрегейская крепость, сударь.
— Вы, что ж, письмо мне привезли?
— Да… вроде как письмо…
— От турка?
— Да, сударь.
— А совесть не подсказала вам, что грех носить такие письма?
— Да откуда ж я знаю, что в этом письме написано!
— Разве турок может написать что-нибудь доброе?
Крестьянин молчал.
— Читать умеете?
— Нет.
Добо обернулся к женщинам.
— Принесите-ка жару из печки.
Принесли в горшке горящие угли и высыпали их на землю.
Добо кинул на угли письмо.
— Возьмите этого старого изменника родины и суньте его морду в дым. Нюхай, подлец, турецкое письмо, коли читать не умеешь!
Потом он велел надеть на старика колодки и поставить его на рынке: пусть все в крепости видят, как обходятся с тем, кто принимает письма от турок.
Тут же присутствовали лейтенанты, толпился и народ.
Все смотрели, смеясь, как старик проливает слезы от дыма и отчаяния.
— Видишь, бибас, каково тебе, — сказал ему цыган. — Зачем заделался турецким почтарем!
По бумаге, тлевшей на раскаленных углях, пошли то багровые, то черные полосы. На багровых полосах написанные строки выступали черными узорами; когда же бумага обугливалась, буквы на мгновение вились по ней раскаленной алой вязью.
Гергей тоже стоял возле горящих углей.
Когда крестьянин вошел в ворота, все орудия смолкли. Турки ждали ответа.
— Господин капитан, — обратился к Добо Гергей, едва они выбрались из толпы, — я невольно прочел строчку из этого письма.
Добо недовольно сказал:
— А зачем читал? Я не читал, а все равно знаю, что в нем было написано.
— Может, и не стоило бы говорить, — продолжал Гергей, — да строка уж больно басурманская, надо бы передать ее вашей милости.
Добо молчал, не желая ответить ни «да», ни «нет».
Гергей продолжал:
— В строке этой написано было: «Иштван Добо, приготовил ли ты себе гроб?»
— Гм… Приготовил. Если турки желают узнать, готов ли я к смерти, на это я, так и быть, отвечу.
Четверть часа спустя на крепостной стене появился черный гроб. Он висел на двух железных цепях, натянутых на железные копья. Витязи воткнули древки копий в трещины стены.
Турецкие пушки снова загрохотали.
К вечеру Михайлова дня в стенах зияло десятка полтора огромных проломов.
Больше всего их было в наружных укреплениях. Огромная брешь была пробита в стене юго-восточной угловой башни, сильно повреждена была южная стена. Там совсем разрушили и ворота. Высокую дозорную башню изрешетили ядрами и проломами посередине. Стояла она только чудом. Непонятно было, как она держится, почему не рухнет.
В крепости уже не справлялись с заделкой пробоин. Можно было сказать заранее, что если даже все займутся этим, половину брешей все равно не заложить.
— Что ж, будем трудиться, друзья!
В полночь Добо вызвал офицеров в Церковную башню и приказал выстрелить вверх с восточной стороны светящимися ядрами.
— Глядите, — сказал он, — эти протянувшиеся сюда насыпи похожи на кротовые кочки, когда крот роется под землей. А вон те рвы все полны турками.
В ту ночь все турки и правда спустились с гор и подошли к стенам. Когда вспыхивали светящиеся ядра, осажденные видели поблизости множество шатров, желто-красные стяги янычар, осадные лестницы, лежавшие в проходах между шатрами, и янычарские палатки из мешковины, в которых ночевали по десять, по двадцать человек. Первая линия кольца осады туже затянулась вокруг крепости.
— Дети мои, — сказал Добо, — завтра турок пойдет на приступ. Пусть все ночуют на дворе.
У пробоин он поставил гаубицы и стрелков. Пушки тоже навел на проломы. Кругом к стенам были прислонены копья, пики, кирки, ядра, крестовицы — словом, все снаряжение крепости.
Комендант пожал руку каждому офицеру.
— Дети мои, каждый из вас знает свои обязанности. Поспите сколько удастся. Мы должны отразить приступ!..
И, не досказав, он повернулся в сторону города. Снизу послышался какой-то странный шум, нараставший громкий топот.
Все смотрели туда.
У ворот, выходивших к речке, пронзительно задудел Варшани.
— Откройте ворота! — крикнул Добо.
Шум внизу, в городе, все нарастал. Слышался конский топот, трещали ружья, бряцали сабли. На стенах раздались нетерпеливые крики:
— Откройте ворота, Лукач едет!
Карауливший у ворот лейтенант Янош Вайда тут же велел зажечь факел и выставить его. И что же? К крепости длинной цепью неслись всадники Лукача Надя, перескакивая через джебеджи, ночевавших на рыночной площади.
— Опусти факел! — крикнул Вайда. — Опусти под ворота!
Он сообразил, что всадникам лучше скакать в темноте.
Мост тут же опустили, органку подняли.
— Стрелки — встать к бойницам над воротами! Копейщики — к воротам!
Наши витязи проскочили один за другим. Прыгая и толкаясь, с воем бросились вслед за ними турки.
— Аллах! Язык сана! Вай сана! Аллах! Аллах!
Под воротами началась кровавая схватка.
Какой-то босой пиад кошкой вскарабкался по цепи моста. Он держал в зубах кончар. Караульный с факелом заметил его. Мгновение они смотрели друг на друга в упор, потом караульный швырнул факел горящим концом в голову турка. Тот упал навзничь в темноту.
Остальные турки, неустанно вопя: «Аллах акбар!» и «Язык сана!», давя друг друга, проталкивались в ворота.
— Поднимай мост! — крикнул Добо.
Голос его заглушила ружейная пальба.
— Нельзя поднять! — крикнул вниз приворот — ник.
Да и верно: весь мост облеплен был турками.
Тут подоспел Гергей. Он выхватил из рук караульного факел и помчался с ним к мортире. В следующий миг мортира грянула, изрыгнув пламя, и снопами уложила кишевших на мосту турок.
Скрипя и громыхая, мост поднимался кверху на блоке величиной с тележное колесо, увлекая за собой и турок.
Внутри прохода упали колья органки, а снаружи с визгом поднимался мост, и наконец, глухо щелкнув, ворота закрылись.
С полсотни турецких солдат застряло под сводом ворот. В ярости они метались и бились, но выстрелы и копья быстро покончили с ними.
Несколько мгновений спустя под темными воротами осталась только груда хрипящих и содрогающихся в агонии тел.
Добо стоял уже на рыночной площади.
При свете факелов двадцать два всадника соскочили с коней и, держа их в поводу, выстроились в ряд перед комендантом. Кони были в белой и алой пене. Всадники без шапок. Все тяжело дышали. У иных лица были в крови. На плече у одного из-под разорванного доломана белела рубаха.
Из строя выступил невысокий плечистый человек и остановился перед Добо.
— Имею честь доложить, — сказал он, с трудом переводя дыхание, — я прибыл.
— Сын мой, Лукач, — ответил растроганный Добо, — плут и бродяга! Кандалы тебе на ноги, а на шею золотую цепь! Мой славный, добрый витязь!
И, обняв своего воина, он спросил:
— А как же вы пробились?
— Нам, господин капитан, пришлось переждать, пока мы не перебьем столько турок, чтобы каждому из нас достались тюрбан и плащ. Мы все время делали вылазки из Сарвашке. Нынче к вечеру не хватало только двух тюрбанов. Варшани отдал нам свою дудку. И если б на рыночной площади стояли конные, мы, господин капитан, прекрасно проехали бы. Но пешие, заметив, что едут чужие, напали на нас.
— Кого недостает?
Солдаты переглянулись. Лица их были освещены факелами только с одной стороны. Почти все они были в крови. И на одежде и на конях алела кровь.
— Габора, — тихо послышалось в ответ.
— Бикчеи, — прозвучало еще тише.
— Балкани…
— Дюри Шоша…
Взгляд Добо задержался на парнишке с длинными волосами. Он стоял с краю шеренги, уткнувшись лицом в шею коня.
— Балаж! — крикнул потрясенный Добо. — Это ты?
Мальчик вышел вперед, опустился на одно колено, положил к ногам Добо окровавленную саблю и молча склонил голову.
Это был Балаж Балог, самый юный оруженосец Добо.
В ту ночь, кроме восьмидесяти стрелков, все солдаты могли спать. Спали у стен и во рвах, завернувшись в плащи. Возле спящих лежали пики, к поясу были привязаны сабли. Наверху, у тына, рядом со спящими стрелками лежали на стене заряженные ружья. Ружья завернули в тряпки и паклю, чтобы порох не отсырел от росы.
Среди спящих через каждые десять — двадцать шагов стояли караульные. Стояли они и у пушек, и на вышках башен. Меньше всего караульных было со стороны города.
В эту ночь солдаты спали, а все остальные бодрствовали и работали на стенах и башнях.
Добо приставил к каменщикам крестьян, укрывшихся в крепости, мясников, мельников, слесарей, плотников, четверых кузнецов и даже цыгана.
