Пантюхов неуверенно поднялся с корточек и тоже выбрался из кустарника, с некоторым испугом поглядывая на две женских головки над пучиной Дудергофского озера.
— Господа, но неприлично же, не гимназёры мы, в конце концов, — пытался увести приятелей Рубанов.
— Не тебе говорить, господин унтер–офицер, — язвительно улыбнулся Дубасов. — Белокуренькая, чур, моя, — выбрал он нимфу, но когда она повернулась в его сторону и, широко раскрыв рот, завизжала, передумал. — Зерендорф какой–то, а не нимфа. Лучше чернявенькую выберу.
— Не на базаре, — возмутился Пантюхов. — К тому же — слово не воробей. Барышни! Мы вас не тронем! — воззвал он к дамам, но зря. Услышав мужской голос, молчавшая до этого чернявенькая, успешно поддержала подругу.
— Простите, барышни, сейчас я их уведу отсюда, — обратился к наядам Рубанов, затыкая уши.
Визг не прекращался.
— Видишь, они недовольны твоим предложением, — замахал руками то в сторону визгливых нимф, то в сторону Акима Дубасов.
Неожиданно наступила тишина.
— Сию же минуту покиньте нас, — на всякий случай отплыв подальше, выкрикнула белокурая.
— Да уйдём, уйдём мы сейчас, — вытащил пальцы из ушей Рубанов. — Вам по ведомству пожарной охраны скачками следует служить, — нахмурившись, произнёс он. — Прохожих об опасности предупреждать, когда команда на пожар выезжает, — объяснил четырём парам удивлённых глаз.
— Мы не такие, — подплыв поближе к берегу, нормальным, наконец, голосом произнесла чернявенькая. — Мы гимназистки. А скачками сами ступайте работать.
— И чем быстрее ускачете, тем для вас, нахалов, лучше, — устав плавать, нащупала ногами дно белокурая и встала, выставив на обозрение белые плечи, с которых медленно стекали тоненькие струйки воды.
Аким улыбнулся ей и залюбовался тонкой шеей и грациозной покатостью плеч.
«Что я делаю? — подумал он. — Потом мне будет стыдно».
— Ну как водичка, тёплая? — наконец сообразил, что сказать, Дубасов.
— И дно какое? Илистое или песочек, пологое или обрывистое? — неожиданно заинтересовался рельефом подводной местности Пантюхов.
— А ещё господа интересуются, что за рыбки рядом с вами плавают? — со вздохом произнёс Аким.
— Ну, уходите же. Нам холодно, — захныкала беляночка, — вы бесчестные люди.
— Щука-а! — ужасно вытаращив глаза и вытянув по направлению к барышням руку, голосом скачка завопил Дубасов.
Завизжав с новыми силами, гимназистки подпрыгнули и ринулись к берегу, продемонстрировав юнкерам небольшие свои грудки с маленькими розовыми сосочками.
В ту же секунду до них дошёл обман и, обхватив ладонями свои сокровища, они присели в воде, испуганно глядя на юнкеров.
Страх из девичьих глаз постепенно улетучился и заменился гордостью, женским высокомерием и вызовом, когда увидели восторженные взгляды юных мужчин в военной форме, замеревших и растерявшихся от неожиданно представшей перед их взорами красоты.
В лагере запела труба и юнкера ушли, не заметив лёгкую досаду и разочарование в глазах покинутых ими гимназических нимф.
— Да-а, Рубанов, это о ком ты мечтал? — поднимаясь по тропинке в гору, поинтересовался Дубасов.
— О Натали, сударь, о ком же ещё. Не о водоплавающих же гимназистках. Кстати, с ней и Ольга приезжает…
— Куда приезжает? — остановился Дубасов.
— В Дудергоф. Дачу там сняли. Пошли, чего стоишь–то, труба зовёт.
Глаза у портупей–юнкера стали мечтательные, как давеча у Акима.
— Предлагаю в ближайшее воскресенье нанести визит дамам. Адрес я знаю, — с одышкой говорил Рубанов. — Да пойдём на недозволенную лестницу, без двух месяцев офицеры уже.
В ночь на воскресенье в мрачном небе гремела гроза. Вспышки молний сквозь незанавешенные окна освещали спящих юнкеров, отбрасывая огромные тени от коек на стены и потолок.
Умытый ночным дождём воскресный день был пасмурный, душистый и тёплый. Приятно пахло травой и цветами.
К обеду Рубанов с Дубасовым отправились в Дудергоф искать дачу.
Пошли по тропе, сбоку от офицерской дороги, дабы не наткнуться на нежелательное начальство.
Несмотря на недавний дождь, грязи не было, земля впитала воду, и тропинка с редкой, невытоптанной пока юнкерами травкой, приятно пружинила под ногами. Лесная свежесть пьянила голову, хотелось петь и дурачиться, что непреминул воплотить в жизнь Дубасов.
Сначала он заорал во всю лужёную глотку, прислушался к эху, передразнил его, и от напавшей щенячьей радости потряс небольшую берёзку, обрушив на себя, а заодно и Рубанова, густой дождь из притаившихся на листьях капель.
— Господин портупей–юнкер, смотри, во что форму превратил, — поддав возмущения в голос, воскликнул Аким, но тут же, под смех друга, пустился в пляс на заросшей травой и усыпанной цветами уютной полянке. — Цветов наберём барышням? — наплясавшись, предложил он.
— Ага! И венки давай сплетём, — достал спички и закурил Дубасов.
— Ну вот! Воздух как на стрельбище стал. Вечно ты, Витька, ложку никотина в бочку любви положишь, — стал рвать цветы Рубанов.
— Чего-о? — затоптал папиросу его друг. — Ладно, тоже нарву сорняков.
В промокшей форме, но с цветочками в руках, два юнкера вынырнули из леса, и направились по неширокой дороге с редкими небольшими лужицами, вдоль дач, рассматривая номера домов.
— В прошлом году неподалёку отсюда научными изысканиями занимались, — огляделся по сторонам Аким. — Вон станция с буфетом, а вон там, у подножия Дудергофской горы, находится нужная нам дача, — уверенно пошёл по дороге.
Открыла им пожилая горничная в белом чистеньком фартуке, и тщательно расспросив — кто такие и к кому пришли, провела по террасе в большую комнату, уставленную вдоль стен шкафами с книгами. Велев подождать здесь, пошла доложить о визитёрах.
— Приват–доценту Невтону дача принадлежит, не иначе, — сделал вывод Дубасов, рассматривая книги сквозь стеклянные дверцы шкафов.
— А то и профессору Платону… Сей муж жил… — собрался просветить друга насчёт предполагаемого владельца дачи, но вздрогнул от раздавшегося с лестницы, ведущей на второй этаж, громкого командирского голоса:
— Добрый день, господа!
Повернувшись на звук голоса, увидели невысокого худого мужчину в потёртой офицерской форме без погон.
— Капитан в отставке Бутенёв Константин Александрович. Родной отец Натальи Константиновны. А вот и её мать, — подал руку спускавшейся с лестницы хрупкой женщине в светлосинем платье, с черепаховым гребнем в чёрных, начинающих седеть волосах. — Вера Алексеевна, — представил её.
Юнкера галантно щёлкнули каблуками и, приложившись к протянутой руке, тоже назвали себя.
— Вот, цветы вам принесли, — растерянно произнёс Аким.
— Ну, положим, не мне, — улыбнулась доброй материнской улыбкой.
И Акиму сразу стало тепло и уютно с этими простыми радушными людьми.
— Барышни с тётушкой ушли на станцию, — ставя в две вазы букетики цветов, произнесла она. — Груня, принеси пожалуйста воды, графин совершенно пустой, — улыбнулась вошедшей горничной. — И накрой нам на террасе, там обедать будем. Надеюсь, молодые люди останутся на обед? — обратилась к друзьям Вера Алексеевна.
— С вашего позволения, — щёлкнул каблуками Дубасов, а Аким, улыбнувшись женщине, лишь молча поклонился.
Соскучившись по мужскому обществу в своём женском окружении, Константин Александрович усадил юнкеров на диван и, прохаживаясь перед ними, успел поведать занятную, по его словам, историю из далёких времён русско–турецкой войны, когда он был ещё вольнопёром, но в первом же бою отличился и заработал «клюкву».
— Чего-о? — хором спросили друзья.
— Клюкву! — хохотнул Константин Александрович и закашлял. Достав из кармана платок, вытер заслезившиеся глаза. — Извините, — налил из графина воды и запил какой–то порошок. — Как надоела эта микстура, — невесело улыбнулся друзьям, — а «клюква» — это не кисель или компот, а красный анненский темляк на шашке. Первая боевая офицерская награда. Орден святой Анны четвёртой степени с надписью «За храбрость», — пояснил Бутенёв. — А вот и дамы идут, — уже бодрее улыбнулся он.
Неожиданно для себя, Аким разволновался, услышав о дамах. Встав с дивана, оправил складки белой гимнастёрки, отметив, что то же самое проделал и Дубасов.
— Э–э–х, молодёжь, — с неуловимой завистью произнёс капитан, вновь доставая платок и вытирая глаза.
«Ну что я всё время трясусь перед встречей, будто не юнкер, а заячий хвост. Ведь не гимназист уже, а почти офицер», — замер в растерянности Аким, встретившись с жёлтыми глазами румяной от прогулки и улыбающейся Натали.
— Сударыня! — произнёс он, и дальнейшие слова вылетели из головы.
«А глаза у неё цвета танго», — подумал он, и зажмурился от счастья.
Натали женским чутьём поняла его состояние, и тоже задохнулась от радости… От радости встречи, от радости видеть этого застенчивого, смущённого юношу в военной, и почему–то в пятнах влаги, форме.
