будет взять на себя такую задачу.
Ясин набрал в грудь побольше воздуха, затем выдохнул, с явным замешательством поигрывая кончиками пальцев, и пробормотал:
— Наш отец очень вспыльчив, и не согласится пересмотреть своё мнение. Меня он не считает ребёнком, я сам стал взрослым и ответственным, как ты утверждаешь, но больше всего боюсь, что если он взорвётся от гнева, тогда и я больше не совладаю с собой, и тоже могу вспылить!
Несмотря на то что нервы их были напряжены, на печальных лицах заиграла улыбка, а Аиша чуть не рассмеялась, и прикрыла лицо ладонью. Возможно, само это напряжение располагало их к улыбке — временному прибежищу от мучения, как иногда они говорили себе, если ещё больше грустили от того, что приходится смириться и радоваться даже по самым пустячным поводам, чтобы облегчить тяжёлую ситуацию чем-то прямо противоположным. Потому они и сочли слова Ясина подобием шутки, достойной смеха. Он и сам лучше остальных знал, что ни в коей мере не способен даже подумать о том, чтобы разгневаться или сопротивляться отцу, и лучше остальных ему было также известно, что сказал он это только за тем, чтобы избежать столкновения с яростью отца. Увидев, как они глумятся над ним, он и сам не сдержался и тряся плечами, засмеялся, словно говоря им: «Да оставьте вы меня в покое наконец».
Один лишь Фахми сдержанно улыбался, ибо чувствовал, что жребий выпадет ему ещё до того, как улыбка исчезнет с его губ, и это чувство оправдалось, поскольку Хадиджа с пренебрежением и отчаянием отвернулась от Ясина, и с надеждой обратилась к нему:
— Фахми… Ты у нас мужчина!..
Он в смущении вскинул брови, и уставился на неё с таким взглядом, будто говоря: «Но ты же знаешь о том, какие могут быть у этого последствия!» На самом деле он и впрямь получал удовольствие от своих преимуществ, как никто другой в этом доме — он же был студентом юридического института, и самым умным и влиятельным из них, с самообладанием в крайних ситуациях, что говорило о его отваге и мужественности, однако очень скоро он утрачивал все эти преимущества, оказываясь, к примеру, перед отцом, когда знал только слепое подчинение ему. Казалось, он даже не знает, что и сказать. Хадиджа кивком головы подтолкнула его взять слово, и он в смущении заговорил:
— А ты считаешь, что он удовлетворит мою просьбу?… Нет и ещё раз нет… Он лишь прогонит меня криками «Не вмешивайся в то, что тебя не касается!» И это в том случае, если он не закипит от гнева, уж тогда-то он скажет мне что-то пожёстче и погрубее!
Ясин сделал вздох облегчения, услышав этого «мудреца», который тоже нашёл способ защитить себя, и словно заканчивая слова брата, сказал:
— А может быть и так, что наше вмешательство приведёт к тому, что нас снова призовут к ответу за тот день, когда она вышла из дома, и мы откроем перед собой ту дверь, которую не будем знать потом, как закрыть.
В раздражении девушка повернулась к нему, и задыхаясь от злости, с горькой насмешкой произнесла:
— От тебя нам ничего не требуется, и так уже достаточно бед с тобой!..
Подталкиваемый инстинктом самосохранения, Фахми сказал:
— Давайте уделим этому делу всё наше внимание… Я не думаю, что он удовлетворит мою просьбу или просьбу Ясина, раз он всё ещё считает нас соучастниками преступления. И если каждый из нас станет защищать маму, тогда это вообще пропащее дело. Но если с ним поговорит одна из вас, возможно, ей и удастся вызвать у него сочувствие, или, по крайней мере, спокойное возражение, не выходящее за рамки строгости. Так почему бы одной из вас не поговорить с ним?… Вот ты, например, Хадиджа?!..
Сердце девушки при этих словах сжалось и словно попалось на крючок. Она сердито посмотрела на Ясина и Фахми и сказала:
— Я-то полагала, что такая задача больше достойна мужчины!
Продолжая свой мягкий натиск, Фахми произнёс:
— Правильнее будет сказать наоборот — мы всё ещё стремимся к успеху предприятия, но не забывай: вы обе ещё не сталкивались с его гневом за всю свою жизнь, разве что в редчайшие моменты, но и это несравнимо, а он привык, чтобы с ним обходились мягко, также как привык сам применять к нам силу!..
Хадиджа опустила голову и с нескрываемым волнением задумалась над этими словами. Она словно боялась, что если будет молчать слишком долго, то нападки на неё усилятся, и тогда это опасное задание ляжет бременем на её плечи. Она подняла голову и ответила:
— Я?!.. Но почему?!..
Тут в разговор вступила Аиша — в страхе, словно человек, вдруг оказавшийся в шаге от опасности, хотя был давно уверен в том, что он является лишь посторонним зрителем, не имеющим никакого отношения к теме. Но из-за её юности и обуревавшим её ещё детским чувствам никаких серьёзных поручений ей не давали, что уж говорить о такой сверхопасной задаче, которая выпала им. Здесь даже сама Хадиджа не нашла ясной причины для оправдания своего же предложения, хотя с горьким упрямством продолжала настаивать на нём. Она ответила сестре:
— Потому что с помощью твоих светлых волос и голубых глаз нужно убедить его ради успеха всех наших усилий!
— А какое отношение имеют мои волосы и глаза к противостоянию с отцом?!..
В этот момент Хадиджу не столько заботило уговорить сестру, сколько найти любым средством выход для себя, пусть даже путём перевода всё в шутку, больше похожую на подготовку к отступлению. Ей нужно было увильнуть от этого задания самым простым по возможности путём, как человеку, что попал в тупиковую ситуацию, которого нужда заставляет обороняться, вот он и прибегает к шутке, чтобы облегчить себе побег под весёлый шумок вместо злорадства и насмешек. Она сказала:
— Я знаю, что они обладают какими-то колдовскими чарами, и могут подействовать на любого, кто общается с тобой… Ясина…, Фахми… и даже Камаля… Так почему бы им не подействовать с тем же успехом и на отца?
