Камаль поспешил ретироваться оттуда, почти не глядя себе под ноги от возбуждения. Отец же пошёл в свою лавку. Мальчик вновь ожил, едва отведя глаза в сторону, и бессознательно закричал:
— Верните маму. Да поможет вам Аллах…
35
Ахмад попивал кофе на полдник в своей комнате, как вдруг вошла Хадиджа и благоговейно, едва слышно сказала:
— Наша соседка, мать Мариам, пришла увидеться с вами, господин…
Отец с удивлением спросил:
— Супруга господина Мухаммада Ридвана?… Чего она хочет?
Хадиджа ответила:
— Я не знаю, папа…
Он велел ей проводить гостью внутрь, сдерживая удивление. И хотя встречи его с некоторыми соседками были связаны либо с его торговыми делами, либо с посредничеством в примирении их с мужьями, которые были его друзьями, несмотря на то, что такие визиты были редки, всё же на этот раз он считал, что соседка вряд ли могла прийти по одному из этих поводов. Ему в голову пришла мысль о Мариам и разговоре с Аминой о помолвке её с Фахми. Но какая связь между тем секретным разговором, который не выходил за пределы семьи, и этим визитом?! Затем Ахмад вспомнил про Мухаммада Ридвана — вероятно, визит его жены связан как-то с ним, хотя они всего лишь соседи, не друзья, и связывают их только добрососедские отношения, которые никогда не перерастали в дружбу. Их взаимные визиты друг к другу ограничивались раньше необходимостью, пока соседа не парализовало. Ахмад приходил к нему несколько раз, а затем стал стучаться в их дверь исключительно по праздникам. Однако мать Мариам была ему знакома: он вспомнил, что она как-то заходила к нему в лавку купить некоторые товары, где он лично познакомился с ней, когда она привлекла его внимание, и расточал перед ней всю свою щедрость, достойную, по его мнению, добрососедских отношений. Ещё раз он встретился с ней у дверей своего дома, когда он выходил оттуда, а она пришла навестить его жену. Тогда она поразила его своей смелостью, так как поприветствовала его, и сказала:
— Добрый вечер, господин.
В общении с друзьями он узнал, что среди них были такие, кто проявлял терпимость к своим семьям и не требовал от них столь же ревностно соблюдать нормы этикета, как он сам; они не видели ничего плохого в том, чтобы их жёны выходили из дома в гости или за покупками, и без всякого стеснения относились к невинным приветствиям, вроде того, каким почтила его мать Мариам. Хотя сам Ахмад строго придерживался ханбалитской школы [39], порицавшей всё то, что его друзья одобряли для себя и своих жён, он не думал плохо даже о некоторых своих друзьях-вельможах, которые выезжали вместе с жёнами и дочерьми в колясках на уединённую прогулку или посещали самые невинные увеселительные места, ограничиваясь лишь в подобных случаях только тем, что повторял что-то вроде:
— У вас своя религия, а у меня своя [40].
То есть при этом он не стремился слепо применять собственные убеждения к другим людям, ибо хорошо умел отделять хорошее от плохого, хотя и не отдавался всему тому, что есть «хорошо», склонный по своему традиционному нраву к строгости, и даже считал посещение его женой гробницы Хусейна преступлением, заслуживающим самого жестокого наказания, которое он вынес только во втором своём браке.
Вот почему приветствие Умм Мариам вызвало у него такое удивление, сопряжённое с какой-то тревогой, хотя он не думал ничего плохого о её нравственном облике. За дверью послышалось лёгкое покашливание, и он понял, что посетительница так предупреждает его о своём приходе. Она вошла в комнату, закутанная в чёрную вуаль, закрывающую её лицо, из которой проступали лишь подведённые сурьмой тёмные глаза. Тело у неё было дородное, мясистое с покачивающимся задом. Она подошла к Ахмаду. Он встал, приветствуя её, и протянул руку со словами:
— Добро пожаловать, вы почтили этот дом и его обитателей.
Она протянула ему руку, обмотав её краешком своего покрывала, и сказала:
— Да возвысит Господь наш могущество ваше, господин…
Он предложил ей сесть. Она села, а следом и он сам, и угодливо спросил:
— Как поживает господин Мухаммад?..
Вздохнув, она громко ответила, так, словно этот вопрос навевал грусть:
— Слава Аллаху, Которого даже в горе следует благодарить. Да смилостивится Господь наш над всеми нами…
Ахмад с сожалением кивнул головой и пробормотал:
— Да подарит Господь наш ему терпение и здоровье…
За этими учтивыми фразами последовало недолгое молчание, и соседка приготовилась начать серьёзный разговор, ради которого и пришла, словно певица, что готовится исполнить песню после музыкального вступления. Ахмад же скромно опустил взор, но улыбка осталась на его губах, и говорила о том, что он готов выслушать её:
— Господин Ахмад, своим великодушием вы являете образец для всего нашего квартала. Вы никогда не отвергали просьб, с которыми к вам направлялись те, кто просил вас о заступничестве.
Ахмад, задаваясь про себя вопросом: «Интересно, что же за всем этим стоит?!», живо произнёс:
— Да простит Аллах…
— Дело, по которому я пришла сюда в такой час — навестить сестрицу мою, Умм Фахми. Но каков же был мой ужас, когда я узнала, что её нет дома, и вы гневаетесь на неё!..
Женщина замолчала, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели её слова на соседа и услышать, что он об этом думает, однако тот хранил молчание и не произнёс ни слова, будто не найдя, что сказать. Вместе с тем, он почувствовал какой-то дискомфорт из-за того, что она начала эту тему, хотя улыбка по-прежнему оставалась на его устах…
— Найдётся ли более благородная женщина, чем Умм Фахми?! Она такая умная и стыдливая, мы с ней более двадцати лет как соседки, и за всё это время мы не слышали от неё ни одного плохого слова.
