Кондратенко рубил, колол, с молодой удалью сыпал ловкие удары вокруг. Здоровенный басмач, кружа шашкой, бросился на него, но Кондратенко тут же опрокинул его и погнал свою лошадь в толпу басмачей. Увлекшись, он не слышал, как Сачков, рубя встречных, кричал ему вслед: «Товарищ командир, оглянись!» Но не оглянулся Кондратенко и рухнул на землю, опрокинутый копытами поднятого на дыбы жеребца. Тут бы ему и конец, если б не пулеметчик Мисюра, молодой казак из станицы Беломечетенской и его дружок, такой же молодой казак Чернолихов. Несмотря на то, что вокруг кипел бой и каждый шаг грозил смертью, они решили спасти командира. Первый дал по басмачам длинную очередь, а второй забросал их гранатами.
Оглушенный Кондратенко пришел в себя, чувствуя, что кто-то сильно трясет его за плечо.
— Здараст ваша, товарищ командир! — говорил Ташмурат, склонившись над ним. — Ваш лошад мало-мало убит. Моя ваша на свой лошад тащу, — С этими словами таджик взял Кондратенко на руки, взвалил на седло, вскочил на лошадь и галопом понес командира на перевязочный пункт.
Бой продолжался.
Но несмотря на то, что сводный отряд Лихарева дрался отчаянно, огромное превосходство сил противника начало сказываться. Отряд нес большие потери. Уже был убит командир эскадрона Молчанов, врубившийся в скопище басмачей. Один за другим пали комэск и военком второго полка. «Крючники», уволокли в плен командира взвода Пахомова. Выбыл тяжелораненый Крюченкин — помощник командира полка из третьей бригады, приведший свой отряд в помощь Лихареву, сам изрубивший одиннадцать басмачей. И много, много бойцов смертью храбрых уже пали в этом бою.
Теперь Ибрагим-бек вел наступление обоими флангами, приняв древнее арабское построение «Утро псового лая». Басмачи яростно атаковали фланги отряда, видимо, намереваясь сбросить Лихарева в бурный Сурхан. Развязка близилась…
Но тут в стороне Ходжа-Малика показалось высокое облако пыли. В нем что-то сверкало.
Лихарев посмотрел в бинокль. К месту боя стремительно приближалась большая колонна. С трудом превозмогая волнение, комбриг смотрел на бесконечные ряды всадников в белых, драсных и синих чалмах.
— Что такое, товарищ Лихарев? — спокойно спросил Федин, исполнявший обязанности комиссара отряда.
— Очевидно, Рахман-Датхо, — отвечал Лихарев, не отрывая глаз от бинокля. — Хотя нет… постойте, постойте, Андрей Трофимович… — Комбригу показалось, что фигура командира с седой бородой знакома ему. Не его ли он обнимал тогда, в памятный день, под кишлаком Пайзавой?.. Да, несомненно, командир с седой бородой был Шариф-аксакал.
Лихарев облегченно вздохнул, опустив бинокль и сияющими глазами посмотрел на комиссара отряда.
— Наши, — сказал он, — таджики. Шариф-аксакал.
В рядах басмачей произошло замешательство. Прекратив атаки, часть их выстраивалась в том направлении, откуда все слышнее доносился грохочущий конский топот.
Таджики приближались, развертываясь из колонны в стороны большими черными крыльями.
Послышался не крик, а могучий вопль.
— Чарярью!!! Чарярью!!!
Таджики пустили лошадей во весь мах. В лучах солнца ослепительно засверкали клинки.
Отряд с ходу обрушился на басмачей. Тучи пыли закрыли окрестности…
Солнце садилось. В горах ложились длинные тени. С долины доносился шум боя.
Держа в поводу захромавшую лошадь, Доктенек подошел к Шоу-саибу.
— С вашего разрешения, сэр, — сказал он, тщетно пытаясь сдержать дрожание челюсти. — Я должен передать вам неприятную новость. Со стороны Сурхана подходит большая колонна. Она движется прямо сюда. Это красные.
Шоу-саиб недоверчиво посмотрел на него.
— Красные? — спросил он. — А вы в этом твердо уверены?
— Ставлю сто против одного, сэр. Посмотрите в бинокль. Вот они, — сказал Доктенек, показывая в сторону долины.
В окулярах бинокля отчетливо обозначились всадники. Они скакали галопом по три в ряд. По подстриженным хвостам лошадей, по тому, как колонна шла в строгом порядке, Шоу-саиб убедился, что Доктенек не ошибся. Это был сводный отряд второй бригады. Вел его командир бригады Петров.
Шоу-саиб быстро убрал бинокль в чехол и подошел к своей лошади.
— Сэр, вы уезжаете?! — отчаянным голосом спросил Доктенек.
— Да, — сказал Шоу-саиб. — Здесь мне больше нечего делать. Большевики оказались сильнее, чем я предполагал. Игра кончена. — Он разобрал поводья и опустился в седло.
— Позвольте, сэр, а как же я? — закричал Доктенек, прислушиваясь к доносящемуся до него мощному топоту, — Что мне делать? У меня лошадь хромает! Пусть сойдет с лошади ваш ординарец.
— А где ваш ординарец?
— Я послал его за водой.
— Ну, когда он вернется, вы сможете взять его лошадь. До свиданья, Томас. Догоняйте меня! — Пригнувшись к луке, Шоу-саиб пустил лошадь в галоп.
— О, будьте вы прокляты! — закричал Доктенек, грозя вслед ему кулаком…
20
Маринка радостно вскрикнула. В дверях стоял Дмитрий Лопатин и, улыбаясь, смотрел на нее.
— Митя! Митенька! — Она бросилась к нему и, чувствуя себя рядом с ним совсем слабой и маленькой, потянулась и обхватила руками его крепкую загорелую шею.
— Ты что, совсем? Теперь скоро никуда не поедешь? — спрашивала она. — Да садись же, рассказывай. Или, может быть, есть хочешь? Я разогрею?
— Нет, есть я не хочу. По дороге курдюком закусил, — отказался Лопатин, опускаясь на стул, — А вот рассказывать — даже не знаю, с какого конца начинать, столько было событий…
— А ты по порядку.
— Прямо не знаю, с чего бы начать?.. — Лопатин задумался, — Во-первых, мы там баню построили. Приучили людей мыгься в бане. Во-вторых, медпункт организовали. Я там был за главного врача.
— Надо же!
— Там одна женщина была, Фульгара. У нее в прошлом году какой-то бандит бурдюк с катыком порубил. Ну, а мы у нее сына спасли. Раненый. Так она у нас первым агитатором была против антисанитарии. А сын ее Абильджан поехал по разнарядке учиться на фельдшерские курсы. Он у меня на медпункте лучшим помощником был. Очень смышленый.
— Нет, ты совершенно невозможен, Дмитрий! Неужели ты не можешь рассказывать по порядку?! — возмутилась Маринка.
— Могу. Только ты мне не поверишь, Мариночка, что я тебе скажу.
— Что такое?
— Я у одной роженицы ребенка принимал.
— Да ты что, смеешься?!
— Очень даже просто. И ничего смешного нет.
— Нет, серьезно, Митя. Как ты это мог?
— А вот послушай. — Лопатин взял папиросу, закурил и, посматривая на жену, начал рассказывать.
После излечения Абильджана слава о нем, — как о знаменитом враче, разнеслась в горах. Однажды ночью к нему прискакал молодой дехканин. Заливаясь слезами, он стал умолять спасти его жену, которая никак не может разродиться.
— Нет, ты понимаешь мое положение? — пожал широченными плечами Лопатин. — Человек верит в меня. Мог ли я ему отказать?
— Но какое ты имеешь отношение к повивальному делу?
— Сам не знаю. Но я все же поехал. Конечно, сначала заглянул в медицинский справочник. Приезжаем. А она и вправду кончается. И глаза под лоб уже закатились.
— А бабки где были?
— Какие бабки?
— Повивальные. Которые детей принимают.
— Были там какие-то суматошные бабки. Только друг другу мешали. Одним словом, полная паника. Я дал ей понюхать нашатырного спирта. Она глаза открыла, посмотрела на меня и, видно, здорово испугалась. Все же я дядя здоровый. Стою — рукава засучил. Совсем как разбойник. Только что ножа за поясом не было. Вот она испугалась и родила. Гляжу — мальчишка. Петух. И такой, знаешь, хорошенький. Только на старичка немножко похожий.
— Ну, знаешь, это тебе просто случай помог.
— Какой там случай… Нет, случай у меня действительно был. Один боец на словесных занятиях зевнул, да так с открытым ртом и остался. Вот было волынки! Кричит, мычит что-то. Хорошо там нашелся один костоправ и вправил ему челюсть на место. Ну, а в остальном все в порядке. И если ты ничего не имеешь, то я немного засну. Всю-ночь ехали. А дороги-то, сама знаешь, какие…
В этот же день, возвратившись из очередной боевой операции, эскадрон Вихрова получил неожиданный отдых при тыловой части полка.
Бойцы наконец-то вымылись в бане, пообчистились, подлатали обмундирование и теперь отдыхали в ожидании концерта, подготовленного полковым клубом.
Несколько человек, в том числе Харламов, Сачков и Кузьмич, сидели под тутом и покуривая тихо беседовали.
Разговор шел об отставшем в походе красноармейце Козлове. Собственно, тот был сам виноват, потому что нарушил приказ не выезжать из рядов. Все же бойцы были уверены, что высланные по дорогам разъезды наймут потерявшегося.
— А я вот что скажу, — заговорил хмуро Кузьмич. — Поделом вору и мука. Факт, сам виноват. Не надо было своевольничать: Пусть теперь походит, поищет. Из-за одного человека сколько всем беспокойства! — он скомкал старые портянки и, размахнувшись, бросил их в сточную яму.
