Во время этого разговора во двор вошел Алеша. Оглядевшись, он увидел Харламова, который сидел под тутом рядом с Кузьмичом и Сачковым.
— Товарищ старшина, выручайте! — попросил ординарец, подходя к Харламову и глядя на него с надеждой.
— Что, Алеша?
— Чисто беда! Гимнастерка совсем изорвалась. Нет ли у вашего каптера хоть бы стираной какой?
— А что у него когда было… Зачем тебе гимнастерка-то?
— Да, не мне, комбригу. Ехать к начальству нужно, а у него один воротник.
— А ты у портных был?
— Был. Нету. Кругом обошел. Нигде ничего подходящего.
— Гм… Мою разве?
— Что вы! Вы же в два раза шире его, — сказал Алеша, кинув взгляд на заскорузлую от пота гимнастерку Харламова.
Сачков внимательно слушал разговор.
— Постой, — произнес он, увидев, что Алеша собрался идти. — Пойду посмотрю. Может, у меня что найдется.
Он поднялся, прошел в казарму и тут же вернулся с фанерным сундучком.
При виде новой, щеголевато перешитой гимнастерки с тремя широкими синими клапанами на груди у Алеши загорелись глаза.
— На, — глухо сказал Сачков. — Отдай ему. Нехай носит.
— Вот спасибо так уж спасибо! — благодарил Алеша, сам себе не веря, что держит в руках такое богатство. — Выручил, товарищ взводный! Вовек не забуду. А то Еедь чисто беда. Вы не сомневайтесь, я вечером принесу.
— Нет, я насовсем, — сказал твердо Сачков. — Нехай пользуется. Для такого человека не жалко…
Алеша, счастливый, пошел со двора.
Спустя некоторое время группа командиров подходила к глинобитной крепости — курганче, бывшей резиденции сары-ассийского бека. Теперь тут размещался этапный батальон и находилась проездом диктаторская комиссия.
Впереди шел Лихарев. Рядом с ним, опираясь на палку, шагал Бочкарев, которого Кудряшов поддерживал под руку. Остальные командиры, несколько поотстав, шли следом за ними.
По обе стороны стрельчатых ворот курганчи, терявшихся вверху в зелени талов, стояли два караульных красноармейца в обмотках.
— Смотри как на парад, — сказал Кондратенко, обращаясь к Вихрову и кивком головы показывая на караульных стрелков.
Действительно, их новое обмундирование с малиновыми клапанами на гимнастерках и такими же суконными звездами, нашитыми на летние шлемы, придавало им нарядный вид.
— Ну, а что ты хочешь? — отвечал Вихров, пожимая плечами, — В горы не ходят. На месте стоят.
Не успели Лихарев и Бочкарев с Кудряшовым пройти арку ворот, как перед остальными командирами скрестились штыки.
— В чем дело, товарищи? — спросил Вихров.
— Вам сюда хода нет, — отвечал высокий караульный. — Тут только для командиров.
— А мы кто? Мы и есть командиры! — возмутился Кондратенко.
Караульный усмехнулся.
— Что я — слепой! Видали мы таких! — Он с ироническим видом оглядел обтрепанное обмундирование столпившихся. — А ну, идите отсюда. Я ж по-хорошему говорю.
Услышав гул возмущенных голосов, Лихарев вернулся.
— Что тут происходит? — спросил он.
— Да, вот, товарищ начальник, — отвечал высокий боец, беря винтовку к ноге. — Эти вот товарищи хочут пройти. А нам приказано пропускать одних командиров.
— Н-ну, и что же? — протянул Лихарев, запинаясь, как всегда при волнении, — Они и есть мои командиры. П-пропустите.
Сопровождаемые недоумевающими взглядами караульных Вихров и остальные прошли в ворота.
В большой длинной комнате с обрамленными голубой мозаикой нишами находилось несколько человек в полувоенной одежде. Двое были в золоченых халатах. Кудряшов даже ступил шаг назад, увидев Шарипова, который, сидя на ковровых подушках, беседовал о чем-то с Маймуном.
При звуке шагов Шарипов поднял голову и, перехватив взгляд командира полка, быстро поднялся с подушек.
— У-у! Кого я вижу! Товарищ Кудряшов! — заговорил он, подходя к нему и разводя руки в стороны, словно бы хотел обнять командира. — Сколько лет, сколько зим, как говорится!.. Ну, как живете? Как дела, успехи?.. — Он огляделся. — А где товарищ Федин? Как он?
Пожимая протянутую ему руку, Кудряшов отвечал, что живет он ничего, а что касается товарища Федина, то он с отрядом в боевой операции, но, по всей вероятности, скоро вернется в Юрчи.
— Жаль, что мы с ним не увидимся, — сказал Шарипов с искренним огорчением в голосе и злыми огоньками в глазах. — Завтра мы уезжаем. Ведь я теперь в Чрезвычайной комиссии по борьбе с басмачами, — пояснил он. — Столько работы, столько работы… Ну, что же мы? Давайте присаживайтесь, товарищ Кудряшов, будем обедать.
Но Кудряшов решил сначала представить Шарипова Бочкареву и Лихареву, которые не знали его, так как во время вторичного прихода бригады в Каттакурган Шарипова там уже не было.
Перезнакомившись, все присели вокруг ковра с расставленным на нем угощением. Завязался разговор о последних событиях.
Председатель комиссии, спокойный пожилой человек с благообразным лицом, сразу же понравившийся Бочкареву, заявил, что в борьбе с басмачеством он возлагает большие надежды на само население. Летучие отряды, организованные почти всеми племенами Восточной Бухары, уже показали себя в деле. Но самое главное в том, что на последнем курултае представители племен единодушно заявили, что Советская власть единственно справедливая власть.
Конечно, искренности баев, приветствовавших земельную реформу, доверять особенно не приходится. Тем не менее их заявления показательны в том смысле, что баи осознали свое полное бессилие…
Кондратенко ел и, поглядывая на подаваемые блюда, подталкивал локтем Вихрова.
Когда разговор зашел о героическом подвиге восьми связистов, тянувших провод из Душанбе в Каратаг, атакованных крупной бандой и дравшихся до последнего патрона, вошедший ординарец штаба бригады вручил Лихареву пакет.
— Что там, Всеволод Александрович? — спросил Бочкарев, увидев, что лицо комбрига, читавшего полевой бланк, приняло озабоченное выражение.
— Прочти, — Лихарев подал бланк комиссару.
Это был приказ командира дивизии. Лихареву надлежало в ночь выступить в Бабатаг, объединить под своим командованием действовавшие там отряды обоих полков и разгромить вновь появившегося в среднем Бабатаге Ибрагим-бека.
— Тебе надо взять с собой хорошую охрану, — сказал Бочкарев, возвращая бумагу.
— Я вот и думаю, — взгляд Лихарева скользнул по сидевшим. — Возьму взвод Кондратенко, — решил он. — Кондратенко — командир боевой. Один пятерых стоит.
Он извинился перед председателем комиссии, взял с собой Кондратенко и покинул курганчу.
Вечерело. Лихарев сидел за столом в своей кибитке и набрасывал план окружения Ибрагим-бека. Он решил выступить сначала в предгорья Бабатага, в кишлак Ходжа-Малик. Аксакалом там был преданный человек, от которого Лихарев неоднократно получал точные сведения о нахождении басмаческих банд.
Чьи-то пальцы осторожно легли ему на глаза.
— Лола? — спросил он.
Девушка нежно прижалась щекой к его голове.
— Ну что? — ласково спросил он, отводя ее руки.
— Мне стало так скучно.
— Лола, дорогая, сколько раз я уже тебе говорил, чтобы ты вечером не ходила одна, — с укором произнес Лихарев. — Знаешь, как это опасно?
Диковатый огонек блеснул в больших глазах девушки.
— Я не боюсь, — сказала она.
— Пойми. Нельзя этого делать!
— Я ничего не боюсь, — упрямо повторила она.
Лихарев пристально посмотрел на нее.
— Сядь. Мне нужно поговорить с тобой серьезно, — сказал он, нахмурившись.
Девушка опустилась на стул и вопросительно посмотрела на Лихарева.
— Вот что мы сделаем, — заговорил он. — Мы не будем ждать осени. Ты поедешь в Ташкент и будешь учиться.
Некоторое время Лола молча смотрела на Лихарева. Сильная бледность разлилась по ее лицу.
— Нет, нет! — со слезами в голосе вскрикнула девушка. — Я не хочу! Я никуда не поеду!
— Значит, ты не хочешь учиться?
— Я не хочу расставаться с вами!
Лихарев почувствовал, как словно теплая волна прошла по его сердцу. Но надо было выдержать характер, и он твердо сказал:
— Ты поедешь в Ташкент. Пойми, это необходимо.
— Вы требуете этого?
— Да. И это уже решено.
Лола обиженно молчала. Но постепенно ее лицо принимало кроткое выражение.
— Я знаю, что вы хотите мне только добра;— тихо заговорила она, — и спорить было бы неблагоразумно с моей стороны. Хорошо. Я поеду. — Она соглашалась, подчиняясь воле любимого человека, но вместе с тем все ее существо протестовало.
— Так вот, — сказал Лихарев, — сейчас я ухожу в горы, вернусь, и мы решим, когда тебе ехать.
— Как, вы опять уходите в горы?! — встревожилась Лола. — Но ведь вы только вернулись!
— Лола, я солдат, и мое место в бою, — сказал он. — Ты сама хорошо это знаешь.
