— Думаю, тебя. — И немного погодя Дата Туташхиа сказал — Точи-браток, если кто тебя ударит без причины, а ты ему не ответишь, он пойдет своей дорогой и непременно пожалеет о своем поступке: врагом твоим этот человек не станет — помни это. Но если и ты его ударишь — он уже враг тебе. Ты оттого попал в абраги, что дал сдачи тому, кто ударил тебя без всякой причины. Он и стал твоим врагом. Власть и закон — твои враги. Поразмысли как следует, откуда взялась эта ловушка с маузером, и тогда поймешь, кто твой враг. Понял ты меня?
— Понял, дядя Дата. И теперь-то уж знаю.
— Вот и хорошо. Пусть господь пошлет тебе мир и победу над врагом. А я пойду.
Дата Туташхиа обнял меня и пошел вниз по склону. Тогда я не знал, что за холмом его ожидали двое. Мои братья выследили. Видно, Дата Туташхиа пришел в Мухурский лес, чтобы встретиться с друзьями…
— Куда ты идешь, дядя Дата? — Вопрос мой, конечно, был наивен.
— Огород прополоть мне надо! — ответил он.
Стояла поздняя осень.
— Нашел время полоть, — рассмеялся я. Откуда было мне знать, что скрывалось в его словах?
— Еще не поздно. Огород и поле, которые мне отведены, надо полоть-мотыжить и зимой, и летом.
Мы расстались.
— Кто это сделал? — крикнул я ему вдогонку, когда он был уже далеко внизу.
— Ража Сарчимелиа или Поко Качава… Их рука. Больше некому. И не пошел бы никто на такое дело, кроме этих крыс. Расскажи все Максиму и Платону. Они поймут.
Теперь осталось рассказать вам, что мы с ними сделали, и пора кончать.
Ражу Сарчимелиа мы подстерегли на дороге. Я сидел возле большого мешка с кукурузой. Максим и Платон засели в кустах. Идет Сарчимелиа. Подумал: сидит себе парнишка возле мешка — чего бояться? Он подошел, и мы сделали с ним то, что делал он сам, когда грабил народ: заставили поднять руки, ссадили с лошади, отобрали оружие и повели в лес. Платон сказал: «Ты засунул маузер в колодец на поляне Буху, а теперь давай вытаскивай. Мы знать не знаем, что ты там накрутил, нам вода нужна, без колодца нам нельзя». Он — отпираться. Слыхом не слыхал ни о колодце, ни о маузере. Мы связали его покрепче и пустили вперед. Шли целый день и всю ночь, привели на поляну Буху.
— Входи! — сказал Максим.
Он в ноги нам, и чего только не сулил — один бог знает. Мы стояли на своем. Негодяй, однако, никак не хотел входить в хибару. Мне стало жаль его, я выстрелил и снес ему череп.
Спустя две недели мы пошли искать Поко Качава. Но опоздали. Кто-то прикончил его дней за пять до нас.
ГРАФ СЕГЕДИ
Вскоре выяснилось, что наши опасения вполне основательны. В ответ на одну из наших докладных записок мы получили от полковника Сахнова письмо, исполненное негодования. Он был возмущен примирением с борчалинским абрагом Яхья Ибрагим-Оглы, — велено же было, по словам Сахнова, его уничтожить! Ничего похожего он не писал.
Приехавший из Петербурга штабс-капитан Нарейко доверительно сообщил Мушни о том, что Сахнов не раз уверял министра и шефа жандармов в том, что граф Сегеди и Зарандиа якобы провалили переманивание Туташхиа. Сомневаться не приходилось, началась закладка динамита. Разумеется, можно было на каждую атаку Сахнова отвечать контрударом, но тогда складывалась весьма сомнительная ситуация: одно нападение — одна попытка оправдания, несколько нападений — уже несколько попыток оправдаться, а поскольку ты все время оправдываешься — значит, виноват, пусть не полностью, но отчасти — наверняка. Полковника такое положение вполне устроило бы, к тому же оно давало ему повод для постоянных жалоб своему высокому покровителю: кавказцы не оставляют меня в покое, постоянно подстрекают против меня министра. Безрассудно было давать ему такую возможность, надо было действовать, а мы сложа руки ждали, когда наша крепость взлетит на воздух.
В одном из очередных своих посланий Сахнов обвинил меня в том, что Туташхиа жив лишь потому, что я попал под влияние Мушни Зарандиа. Зарандиа же обвинялся в пренебрежении служебными и государственными интересами из ложно понятого родственного долга. В то же самое время одному из моих заместителей стало известно, что Сахнов на заседании чрезвычайного совета министерства потребовал увольнения Сегеди и Зарандиа или же перевода их в другое ведомство. Чрезвычайный совет Сахнову, естественно, не внял, но Сахнов рад был и тому, что первое зерно сомнения было брошено. В остальном он уповал на будущее.
Полковник торопился — он явно нарушал темп, приличествующий избранному им методу. Отчасти эта торопливость была вызвана и нашим поведением — самолюбие Сахнова страдало от того, что его советы и попреки мы пропускали мимо ушей и по существу ни во что не ставили его кураторство в «Киликии». Не мог не знать он и о том, что хоть немного, но мы осведомлены о его интригах, и наша пассивность не могла не тревожить этого вояку.
Затем посыпались письма, в которых Сахнов требовал немедленного уничтожения Туташхиа, будто для этого достаточно было одного выстрела. Министру он представил пространный доклад, где во всех деталях описывалось, как мы потакаем Туташхиа.
Спустя полтора-два года после того, как Туташхиа ушел в абраги во второй раз, я получил из Петербурга предписание немедленно уволить Мушни Зарандиа. Подписано оно было шефом жандармов и Сахновым. Мотивировки остались прежними: невыполнение неоднократных приказов об уничтожении Туташхиа и родственная связь Зарандиа с абрагом, будто и до того, и все это время Дата Туташхиа не оставался дворюродным братом Мушни Зарандиа. Письмо имело гриф канцелярии министерства, а это означало, что оно послано с согласия самого министра внутренних дел! Это меня и обрадовало — дело в том, что и в управлении и в министерстве Зарандиа и еще несколько провинциальных чиновников считались людьми неоценимыми. Более того, Зарандиа даже числился официальным консультантом министра. Был случай, когда в беседе со мной министр сказал о Зарандиа: этот абориген — дядька, наставник-и духовник сатаны. Меня не раз просили уступить Зарандиа, я всегда отказывался, и, наконец, меня оставили в покое. От Сахнова же все хотели избавиться, как от запущенной язвы, но придумать ничего не могли, — и тут курица начала точить на себя нож. У меня создалось впечатление, что Сахнова исподволь, долго и настойчиво настраивали против Зарандиа, манипулируя документами и сплетнями, а затем стали подводить его к мысли избавиться от Зарандиа. Министр и шеф жандармов заставил Сахнова создать положение, при котором в увольнении Зарандиа был повинен сам Сахнов — и только он. Что разъяренный Зарандиа проглотит Сахнова, как пилюлю, — в этом не сомневались ни министр, ни шеф.
Для меня все было ясно, но не мешало все — таки проверить свои впечатления. Министра и шефа — каждого в отдельности — я известил шифрованной телеграммой о том, что отказываюсь уволить Зарандиа, тем не менее отстраняю его от «Киликии» и перевожу на вакантную должность начальника политической разведки!.. Возражений не последовало, и я незамедлительно это осуществил. Назначение было согласовано со всеми инстанциями, и был издан приказ…
Сахнов ликовал, хотя победа была не совсем полной. Меня же интересовало лишь одно — что предпримет в этих обстоятельствах «дядька, наставник и духовник сатаны»?
— Мушни, вы не забыли свой старый принцип — не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? — спросил я его однажды.
— Существует и другой принцип, граф: не спеши сегодня с тем, что лучше сделать завтра, — ответил он, отлично понимая, о чем идет речь.
Впоследствии я не раз вспоминал этот краткий диалог. Что двигало мною? Зарандиа пошел на повышение, для Сахнова стал недосягаем и никакой опасности со стороны бывшего своего куратора ждать не мог.
О себе я уже сказал: мелкие интриги — самое большее, чем мог донимать меня Сахнов. В этой ситуации, если быть верным стереотипу, от меня требовалось терпение и терпение — сахновы и так сворачивают себе шею, без чужой помощи. Но тогда зачем было мне подстрекать Зарандиа? Может быть, в привычной линии моего поведения возникло что-то новое, неизвестное мне самому.
План уничтожения Сахнова в голове Зарандиа тогда еще не сложился, да и не было у него для того времени. Заботы нового назначения — знакомство с делами и переосмысление их, проверка и перестановка людей, укрепление связей и расширение их сети — надолго поглотили его время, энергию, талант. Но это не значило, что Сахнов забыт или прощен Зарандиа.
Судьба Сахнова очутилась в папке документов, кропотливо и блистательно подобранных Зарандиа.
Наверное, можно было бы найти способ куда более краткого и емкого изложения всего, что тогда произошло, но я этого способа не нашел. Поэтому поведу свой рассказ самым обычным порядком, тем более, что некоторые факты требуют особого пояснения. Дело в том, что во всей истории существовал еще целый ряд обстоятельств, внешне совершенно не зависимых и от проблемы Сахнова, и даже друг от друга. В пору, когда все это начиналось, трудно было предположить, что обстоятельства эти когда-нибудь вдруг сойдутся, чтобы лавиной обрушиться на Сахнова и унести его с собой. Итак, приступлю к своему повествованию.
