сиятельство. Но поскольку, как верно замечено, он был не крестьянином, а бароном, я оказал ему честь: повесил негодяя на воротах его собственного замка. А еще внял его последней просьбе.
— Какой? — снова влезла любопытная графиня.
— Он просил не вешать его за… — еще одна пауза, — … шею. Мол, у вас, в Лотарингии, шевалье за шею не вешают. Как по мне — довольно странный обычай. Как я уже сказал, шея имеется у каждого человека. И на любую можно накинуть петлю.
Длинная Шея проглотил уже готовые вырваться слова негодования. Попытался сообразить, что это: пустая болтовня юнца, который никогда не слышал мерзкого прозвища графа, или прямая угроза представителя короля?
— Что именно ты с ним сделал? — процедил граф.
— Разве я не сказал? — Сергей изобразил удивление. — Прошу меня простить. Я повесил его за ноги. Да, это заняло немного больше времени, но что поделаешь. Последняя воля… Не исполнить ее было бы несправедливо.
— Ты повесил за ноги, как бродягу, человека старинной благородной крови? Его прадед был рыцарем самого Карла Великого! Что же это за земля, где благородных казнят так же, как чернь? — Граф все-таки отыскал подходящие слова. Вернее, ему так показалось.
— Северяне называют нашу землю Страной Городов, — ответил Сергей. — И через наши земли пролегает наиболее удобный путь в Восточную империю римлян. И далее, в страны муслим. Так что бывают у нас самые разные люди. И поверь, твоя светлость, разницу между благородной и презренной кровью мы знаем очень хорошо. Могу тебя заверить: благородный человек не стал бы воевать с вдовой и младенцем, чей муж и отец погиб, сражаясь за своего сеньора. Добавлю лишь, что, когда этого разбойника вешали, я был неподалеку и слышал, как он визжит. Как свинья, которую режут. Не сомневайся, твоя светлость, Айзенх был ничтожеством. Думаю, его мать согрешила с конюхом… Или с псарем. — Сергей ухмыльнулся. — Думаю, я совершил благое дело. Избавил старинный род потомков прославленного воина от паршивой овцы.
— Выказать слабость перед лицом неминуемой гибели — простительно, — заметила графиня.
— Позволь с тобой не согласиться, прекрасная сеньора. Именно перед лицом смерти истинное благородство и является. Если бы враги пленили тебя, или меня, или его, — кивок на Стевнира, — стали бы мы умолять? Те, у кого благородство в крови, не унизятся перед победителем. Они примут свою участь, любую участь, с достоинством.
Графиня благосклонно кивала. Какой пожилой даме не понравится, когда ее назовет прекрасной этакий юнец?
— Когда мы, люди Севера, — еще один кивок на Стевнира, — видим истинное благородство, то мы сажаем такого человека за свой стол и обращаемся с ним как с равным. Ведь мы знаем, что слово такого человека — не свинячье хрюканье. И он непременно заплатит за свою свободу, дав нам обоим возможность снова сойтись с ним в битве.
«… И снова содрать с него выкуп», — мысленно продолжил Сергей. Но вслух добавил:
— Кстати, вот документ, о котором я говорил.
Сергей достал пергамент с лицензией на захват баронства Дамье.
Граф кивнул, метнувшийся кабанчиком придворный цапнул документ и доставил сеньору. Тот ознакомился и посмурнел. Все обстояло именно так, как сообщил Сергей.
Но печалился его светлость недолго. Вспомнил, что в его замке прямо сейчас находится посольство французского короля. Следовательно, если он поведет себя правильно, то бодаться в одиночку с Гебхартом и его патронами из Восточно-Франкского королевства [38], может, и не придется.
И немедленно поинтересовался у Стевнира, известно ли тому содержание документа.
— Мне его прочли, — с невозмутимым видом сообщил Стевнир.
— Это хорошо, и каковы твои мысли о том, что нам следует делать? — произнес Длинная Шея, выделив тоном слово «нам».
— Нам? — Стевнир нахмурился…
А потом, после короткого раздумья, морщины на его челе разгладились, а лицо тоже обрело выражение просветления.
— Я думаю, нам следует поужинать! — решительно заявил глава французской делегации.
Глава сороковая
Последняя ночь на земле франков
Замок баронов Дамье
— Ты такой сильный… — Чуткие тонкие пальчики пробежались по груди, перебрались на шею, за ухо, зарылись в волосы. — И такой храбрый… С самим графом Ренье так говорил…
Сергей не вслушивался в слова. Половина лица Маргред тонула во тьме, другая светилась, как лунная дорожка на море.
Сергей млел. Эти пальчики и этот голос… Слова не важны. Какая разница, что сказано. Важно — как. Хотя…
— Серж… Любимый…
Шепот, тепло дыхания, губы, невесомо касающиеся лица…
Может, это и есть настоящая близость? Не влажное жаркое выгибающееся тело, не колени, стиснувшие тебя судорожным крепчайшим капканом: глубже, да, да-а-а…
Не яростная страсть, а вот этот шепот, эта невесомая ласка? Все, что после, все то, что может длиться бесконечно… Нежность той, кто любит, и той, которую любишь…
Сергей стиснул зубы. «Не смей! — велел он себе. — Не смей в нее влюбляться! Это не любовь, это все волшебство ночи, волшебство полной луны! Она не твоя и твоей никогда не будет! Она — не Слада! Не Слада!»
Воспоминание помогло. Отрезвило.
Нет, Маргред оставалась такой же прекрасной, юной и желанной, но не той, которая — одна. За которую сразишься хоть с самим императором. С самой Смертью… Потому что без нее — никак.
Той, которая навеки. Как его Сладислава. Та, кого ты ищешь в каждой женщине. Ищешь и не находишь, потому что невозможно. Потому что ее нет в этой жизни. Она осталась там, в прошлой…
Вот настоящая боль, которую не утолить никакой страстью. Разве что притупить на время…
Сергей мягким толчком сбросил с себя Маргред, опрокинул, навис сверху и очень медленно вошел во влажные ножны, увидел, как сужаются огромные темные зрачки… И тут, откуда-то извне, может, даже из глубины этих блестящих лунных глаз внутри Сергея, образовалась огромная, вмиг переполнившая его мысль: а вдруг? Вдруг — возможно?
Встретил же он в этой жизни и в этом мире нового Машега? Так почему бы не быть в нем и…
* * *
… Серж застыл. Он был словно огромная птица, раскинувшая над ней крылья. Не касался ее ничем, кроме того, что внутри. Маргред вдруг показалось, что это не он в ней, а она — в нем, такая маленькая, совсем крохотная… А то, что внутри, даже не двигаясь, движется, вырастает, проникает глубже, но