Помолился я усердно Господу, разрешение его получил и грамотки те тайно извлек. Лучше бы не доставал! Так они меня расстроили, особенно одна, из самых первых, в которой был прямой призыв к низложению Ивана и уничтожению опричнины. Ай да князь Симеон! Не ожидал я от тебя такого!
Кто такой князь Симеон, спросите вы. Железный господин, Бекбулат, новый глава земщины. Даже не хочу ничего здесь о нем рассказывать, узнаете в свое время, уж его-то мы никак не минуем. Одно скажу: очень меня обеспокоило его появление на небосклоне нашей русской жизни после стольких лет, да что там лет — десятилетий забвения. Видел я в нем противника сильнейшего, это вам не конюший Челяднин-Федоров, и уж тем более не князья Шуйские, Вельские, Мстиславские иже с ними, не простой князь и не боярин, у него голова по-другому мыслит. Я уже начал думать о том, как бы Ивану эту грамоту передать и его об опасности предупредить, но тут он сам пожаловал.
* * *
Напрасно мы с княгинюшкой надеялись, что в Ярославле будем мы с ней в безопасности. Стоял этот город первым в списке очередных завоеваний Ивановых, стоило лишь на карту посмотреть, чтобы это понять. Вклинивался он во владения опричнины, препятствуя свободному проезду по Волге и перекрывая прямой путь к Вологде. Да и богат был очень, лакомая добыча.
Это был последний блестящий поход великого в ратном деле Алексея Басманова, как видите, я и врагам своим по заслугам воздаю. Так он все хитро сделал, что появления рати опричной под городом никто не ожидал и посему к обороне не готовился. Хотя о походе, конечно, знали. Войско с большим треском выступило из Москвы сразу после светлого праздника Рождества Христова и направилось на запад, в сторону Клина, Торжка, Твери, сопровождая свой путь обычными грабежами и погромами. Соглядатаи земские, убедившись в этом, гонцов во все стороны разослали, в том числе и к нам, в Ярославль. Тех гонцов Басманов нарочно пропустил, а после этого дороги все надежно перекрыл и больше уже никого не пропускал, сам же развернул рать на север и на рысях двинулся к Ярославлю. Туда же скрытно и заранее были отправлены из Слободы тяжелое снаряжение, пушки и весь запас огненный. В первых числах января передовые отряды опричнины появились под Ярославлем, народ в ужасе бросился под защиту стен городских. А какая от них защита? Город внутри Земли Русской находится, до него, почитай, двести лет никакие нашествия не доходили и волнений никаких в округе не было, так что стены ветшали за ненадобностью, мхом зарастали, ров мусором разным засыпали, и теперь на нем куры да свиньи разгуливали. Только кремль мог какое-то время устоять, но и для его обороны сил явно не хватало. Рассудив это, власти городские решили отдаться на милость царя, послали навстречу ему архиепископа Пимена и депутацию от всех сословий городских во главе с князем Одоевским. Уговаривали и меня с ними идти, но я убоялся.
Иван встретил их нелюбезно, Пимен хотел его по обычаю крестом осенить, но Иван к кресту не подошел и принялся поносить святого старца последними словами: «Ты, злочестивый, держишь в руке не крест животворящий, а оружие, и этим оружием хочешь уязвить мое сердце. Ты вкупе с горожанами удерживаешь вотчину мою в неповиновении мне и предаешься богопротивной земщине. Ты не пастырь и не учитель, но волк, хищник, губитель, изменник, нашей царской багрянице и венцу досадитель!»
— Да в чем же наша вина, царь православный? — вступился за Пимена князь Одоевский. — Не мы себя в земщину определили, а ты сам по договору с боярами, и договор тот на Соборе Земском утвержден, и все мы на нем крест целовали.
— Ваша вина мне ведома! — вскричал Иван. — И доказательство ей здесь! Эй, послать всадников в храм Софии, пусть за иконой Богоматери пошарят, а что найдут, сюда доставят!
Это не я Ивана навел! Ну это вы знаете. У него, видно, другие доброхоты были.
Князь Одоевский и многие из депутации, в дело посвященные, побледнели и уже молились тихо в ожидании казни неминуемой, но, к их изумлению, посланники Ивановы вернулись с пустыми руками. Иван тоже был этим немало раздосадован и в гневе отпустил городских, сказав, что их вины и свой приговор он им завтра объявит.
На следующий день приговор стал ясен без всякого объявления. Вокруг города встали крепкие заставы, так что никто не мог уж из него выбраться, а на всех пригорках опричники принялись устанавливать пушки, к осаде изготавливаясь.
Зачем осада, спросите вы, если город и так сдавался? Это мне неведомо, как и то, зачем задумал Иван разгромить богатейший город. Быть может, ближние его, Захарьины с Басмановыми, хотели примерного наказания, такого, чтобы содрогнулась Русская Земля и больше уж никто помыслить даже не мог сопротивляться воле царской. Есть и более простое объяснение. Ивану ведь такой большой город впервые на пути попался. Москва не в счет, ее он захватил ударом быстрым и неожиданным. А тут можно в настоящую, большую войну поиграть, повеселить себя потехой огненной и взлетом стремительным на стены. Я ему много о штурме Казани рассказывал, вот и захотелось ему наяву увидеть и представить подвиг отца его.
А чтобы жителей Ярославля раззадорить и хоть к какому-нибудь сопротивлению их подвигнуть, приказал Басманов переловить жителей окрестных деревень и бить их в виду всего города с утра до вечера. Но крестьяне у нас сметливые, давно все разбежались, поэтому опричники, недолго думая, набрали игуменов и монахов из подгородных монастырей, числом более пятисот, и поставили их на правеж. Даже во вкус вошли, потому что монахи для избавления от муки долгой платили по двадцать рублей с седалища.
* * *
Семь дней безостановочно летели ядра в город. Не знаю, что там Иван с любимцами своими снаружи видел, я же зрил въяве гибель мира, последний день, преддверие Страшного суда. Камни с неба, дождь огненный, стены пламени вокруг и люди, потерявшие всякую надежду на спасение и в безумии мечущиеся по улицам.
Никто не помышлял об отпоре и защите, и лишь немногие пытались как-то помочь другим людям, облегчить их невыносимые страдания. И княгинюшка моя, бесконечно добрая и храбрая, была первой из них. Ходила с другими женщинами, подбирала раненых и увечных, обмывала их раны, утешала в скорби от потери родных. А я — я не мог ей помочь, ибо большую часть времени в подземелье кремля скрывался. Нет, не от страха, а если и от страха, то не за себя. Не надеялся я живым выйти из этой передряги, так хотел хотя бы главное свое богатство спасти — книги. Оно ведь не только мое богатство, оно всего человечества богатство, пройдут годы, десятилетия, быть может, века, придут новые люди на пепелище, в которое мы своими руками землю нашу цветущую превратили, найдут эти книги и прочитают их. Узнают они, как мы жили, и, скорбя о нас, постараются уж впредь наших ошибок не допускать.
Никому я это дело доверить не мог, потому как слабы люди, от боли великой или из корысти мелкой могут любую тайну предать, только в себе я был уверен, я любую муку претерпеть смогу, мне Господь непременно силы даст. Ведь дал же Он мне сил, чтобы пятнадцать возов книг и свитков в дальний подвал снести. И ведь вразумил Он меня, неумелого в трудах черных, как три двери подряд замуровать и так стены новые заляпать, что даже глаз придирчивый ничего не заметит. Себе же оставил я немногое, да и то в копиях, и даже это в отдельный тайник схоронил, чтобы огонь до свитков не добрался.
Так и проводил я все дни, лишь вечерами выбирался в город и шел княгинюшку мою разыскивать, а найдя, обнимал крепко за плечи и домой уводил, умоляя хоть немного себя пожалеть и сил на завтрашние труды скопить.
Я уже наносил последний мазок на последний тайник, когда в палату ворвался дикий визг, перекрывший даже вопли ужаса горожан, — то рать опричная в город ворвалась. Я бросился вон, громкими криками призывая княгинюшку. Но разве же что услышишь в таком шуме! Я обежал весь наш дворец, ранеными заполненный, весь кремль — нет милой моей! Я на улицу.
А уж навстречу мне летел конь белый и на нем всадник с луком, кричащий победно. А за ним конь рыжий и на нем всадник с мечом, убивающий всех вокруг. А за ним конь вороной и на нем всадник с кистенем, коим он отмеривал каждому по грехам его. А за ним конь бледный и на нем всадник с саблей кривой, как с косой смерти. А за ним следовал весь ад кромешный, все прислужники сатаны — опричники в одеждах черных. Но не им было испугать меня! Я был в таком волнении душевном, что и в ад бы сошел, если бы надеялся там разыскать княгинюшку мою ненаглядную.
До поздней ночи метался я по городу, спрашивая у всех встречных, не видели ли они княгини Иулиании, но они лишь смотрели на меня дикими глазами и качали непонимающе головами.
* * *
Опричников я не замечал, да и они не обращали на меня никакого внимания, занятые первейшим делом — грабежом. Утолив временно жажду убийств, они никого не трогали, разве что тех, кто им прекословил, но таких немного было, люди сами отдавали им все ценное. Лишь детей прижимали к себе да девицам юным чернили лицо грязью и переодевали их в обноски, чтобы не привлекали взглядов похотливых.
