Оттенок озадаченной натянутости на лице Рахманинова постепенно улетучился и раздался простоватый раскатистый гусарский хохот.
— Ну, вы и плут, поручик, — решил свести к шутке своё предложение полковник.
Отсмеявшись, вновь расправил усы и произнёс:
— Пожалуй, это разумно. Но за ваше нахальное поведение ни только по отношению к даме, но и ко мне, даю сутки гауптвахты на размышление… И два билета в Большой театр на послезавтра. Одна семейная пара отказалась идти. Не пропадать же добру…
«Конечно, не пропадать, — вертел в руках, проводя время в размышлениях на гауптвахте, Рубанов. — Натали идти в театр почему–то отказалась…А предложить даме руку и сердце я пока не решился… Сплошные условности. Кругом и везде, — убрал билеты в карман мундира. — Даже поход в театр для офицеров нашего полка обставлен традициями: если идёшь один, то должен сидеть в первом ряду; ежели с дамой, то в третьем. Самые демократичные — Большой и Малый театры. Можно занимать места в первых семи рядах. Нет, с традициями следует бороться», — по выходе с гауптвахты отдал билеты уступившему ему пролётку еврею, неожиданно для себя вспомнив стихотворение Некрасова «Балет».
Стоит только на ложи взглянуть,
Где уселись банкирские жёны –
Сотни тысяч рублей, что ни грудь…
В этих ложах мужчины — евреи.
Произошедший от этого доброго поступка эффект поразил всех офицеров и даже командира полка, тоже посетившего храм искусств в тот злосчастный для Рахманинова день.
Сосед по креслу, поглаживая пейсы, обращался к нему с какими–то каверзными, на его взгляд, вопросами. Громко смеялся отнюдь не раскатистым гусарским смехом, а каким–то жидовским смешком… В полный голос читал программку и спорил со своей женой.
Кое–как досидев до антракта, Рахманинов в негодовании умчался домой.
На следующий день его вызвал на ковёр командир полка.
— Таким соседством и дружбой с евреем вы опозорили полк, господин пока ещё полковник, — бушевал Нилов.
— Иван Дмитриевич, — уподобившись картинам импрессионистов, краснел, бледнел, серел и зеленел Рахманинов. — Чистая случайность, а также грубое и постыдное интриганство… Билеты Рубанову отдал, — окрасил в синий оттенок кожу лица. — Вызовите его и спросите.
Вызвали и спросили.
«Душевные поступки и добро — всегда наказуемы», — подумал тот и безо всякого зазрения совести соврал, что билеты, обретя свободу, выбросил за ненадобностью.
— В урну следует бумажки бросать, — не найдя в поступке криминала и злого умысла, отпустил его Нилов. — Инцидент исчерпан, господин полковник, но осадок остался…
Отважившись наконец, Глеб решил просить руки Натали.
«Прежде следует купить романтичные цветы, — вдруг испугался он. — Лучше всего — розы. А как она их получит, появлюсь и я», — разработал диспозицию и направился в цветочный магазин.
Выбрав прекрасные розы, кои приказчик живописно расположил в плетёной корзинке, сунул в лапу подрабатывающего разносчиком хмурого мужика трёшницу, корзину и записку с адресом. Сам решил выждать некоторое время, а дабы оно быстрее летело, посетить синематограф.
Хмурый разносчик выстроил в похмельном своём мозгу другую диспозицию, средоточием коей являлась не квартира, а симпатичная портерная. Совершив небольшой зигзаг в сторону от нужного адреса, владелец прекрасной зелёной трёшницы очутился в нужном ему месте, где и приткнулся на довольно приличное время.
Перестав владеть прекрасной зелёной бумажкой и пригорюнившись от этого, случайно опрокинул со стола корзину с романтичными розами. Матюгнувшись, кое–как запихнул их обратно, и нелицеприятно отзываясь о колючих стеблях и цветах в целом, поплёлся по нужному адресу.
Отсидев в синематографе несколько сеансов, Глеб с уверенностью, что цветы благополучно дошли до адресата, нанял извозчика и, в свою очередь, тоже направился по нужному адресу.
На звонок дверь раскрыла Натали.
— Господин поручик, — с трудом скрыла улыбку, — благодарю вас за пахнущий пивом веник, что вы изволили послать с нарочным благородной даме.
— А с чего, собственно, вы взяли, что я? — растерялся бравый офицер.
— Ну не тот же пьяный мазурик, что пять минут назад принёс их в дом, — пропустив его в прихожую, и не в силах скрывать более смех, указала на пахнущую вином корзину с перевёрнутыми вверх тормашками цветами.
— Завтра к чёртовой матери сожгу этот цветочный магазин, — став таким же хмурым, как давешний разносчик, пообещал Натали, поцеловав руку подошедшей Вере Алексеевне.
— Надеюсь, вы не ругаетесь, молодые люди? — поинтересовалась она, но тут же ушла, глянув на корзину с розами.
— Вот и маму твою насмешил, — побрёл за девушкой в её комнату. — Натали, прости меня, но мне совершенно не везёт в последнее время. Только сегодня освободили с гауптвахты, — безысходно развёл в стороны руки.
— Не за дуэль? — отчего–то испугалась она.
— К сожалению, нет! Да ещё этот одиозный разносчик, — жалостливо, по–мальчишески, шмыгнул носом.
Неожиданно Натали стало безумно жаль этого высокого, красивого, но такого несчастного офицера. Хотела поцеловать его, но не решилась.
«Глеб ничуть не виноват, что принесли такие розы. Он хотел сделать мне приятное, и преподнести цветы…. А я подняла его на смех», — подошла, улыбнулась, осмелилась, встала на цыпочки и чмокнула несчастного офицера в щёку.
Внезапно он рухнул на колени, прижал голову к её животу и, заикаясь, произнёс:
— Натали. Будьте моей женой…
Замер, закрыв глаза и ожидая смеха.
Натали тоже замерла, и глаза её набухли от слез, глядя на испуганное лицо этого бесстрашного на войне офицера.
— Я понимаю, что не достоин вас, — перешёл вдруг на «вы». — Как пыльный стоптанный солдатский сапог не достоин хрустальной туфельки… Но я люблю вас!
Она безмолвно рыдала и гладила его волосы: «А я безумно люблю вашего брата…», — мысленно, тоже стала обращаться к нему на «вы».
— Я согласна!
Он вздрогнул и поднял голову, недоверчиво глядя на неё снизу вверх.
— Натали… Прошу вас… Может, я ослышался? Повторите, пожалуйста — что вы сказали…
— Согласна! — тоже встала на колени, потому что ноги перестали держать её, и крепко, но без внутренней дрожи и счастья, поцеловала его в губы. — Всё–всё–всё, — с трудом освободилась из объятий и поднялась. — Я и так перешла все разумные границы поведения.
— Натали! Ну почему на небе нет звёзд?! Я сейчас преподнёс бы тебе вместо роз целую корзину звёзд. Не веришь? Мне всё по силам сейчас, — подхватил её на руки и закружил по комнате, не услышав стук в дверь и не заметив вошедшую Веру Алексеевну.
— Отпусти, отпусти, — увидев мать, заколотила его по спине Натали.
Поставив девушку на ноги и одёрнув мундир, по–рыцарски опустился на одно колено перед удивлённой пожилой женщиной и, задыхаясь от волнения, произнёс:
— Вера Алексеевна, я прошу руки вашей дочери…
Затем вся семья собралась в зале за столом и, тоже от волнения, молча поглощала пищу, мысленно переваривая неожиданное событие.
— Коли Наташенька согласилась, то и я дала на брак своё материнское благословение, — отложив вилку, произнесла Вера Алексеевна.
«В душе я давно мечтала и надеялась, что дочь станет «Рубановой». Оба брата умны, воспитаны и уважительны… Потому неважно, как будущего мужа зовут: Аким или Глеб».
— Да что вы молчите? — обиженно спросила у Кусковых.
— Э–э–э! — надел пенсне, а затем снял его полковник.
Зинаида Александровна фыркнула, и, промокнув салфеткой губы и пальцы, уставилась на супруга.
И тот оправдал её надежды, продолжив:
— За что, смею спросить, Рахманинов отправил вас на губу?.. Гауптвахту, — исправился, глянув на дам.
— Ну–у–у!
Зинаида Александровна вновь фыркнула, но удержалась от смеха — событие было слишком серьёзно, хотя и ожидаемо, дабы хохотать.
— За неуважение к чину, что ли?! Толком и сам не пойму, — скромно опустил взгляд долу жених.
— Ха! — напугал супругу Дмитрий Николаевич.
— Батюшка, мыслимое ли дело так «хакать» за столом? С вами заикаться начнёшь, — развеселила присутствующих.
А может, смеялись от натянутых нервов, а не от шутки Зинаиды Александровны.
— Пардон, мадам, — совершенно не страдая от уколов совести, извинился супруг. — А что за каверзу выкинули с полковником? Весь московский гарнизон… — хотел сказать: «Ржёт по–лошадиному», но подобрал более соответствующее случаю выражение: — … смеётся до колик в животе.
Дамы внимательно смотрели на Глеба, словно видели его впервые.
— Только не произносите своё сакраментальное: «Ну–у–у», — предупредила поручика Натали.
— Хорошо, не стану. Полковник прежде дал мне сутки гауптвахты, а затем — два билета в театр… Ты же отказалась идти, — попенял невесте. — А я, от расстройства наверное, подарил их бедному еврею, что уступил пролётку, хотя остановил её для себя.
