Ночью моросил дождь, приятно стуча по натянутой парусине.
Вспомнились стихи сочинённые великим князем Константином.
Снова дежурю я в этой палатке.
Ходит, как в прежние дни, часовой.
Взад и вперёд по песчаной площадке,
Стелется зелень лугов предо мной.
Вот отчего мне так милы и любы
Эти стоянки под Красным Селом.
Говор солдатский, весёлый и грубый,
Шёпот кудрявых берёзок кругом.
Потом вспомнил Натали. Взгрустнул и провалился в сон.
В шесть утра трубач заиграл побудку.
Быстро собравшись, полк отправился на тактические учения. Придя на место и разделившись, одна часть полка атаковала стоящую на пригорке вторую часть.
Навоевавшись, стали ожидать прибытие государя и обед.
Походные кухни, с утра прибывшие на место битвы за пригорок, как и положено, деловито дымили.
Со стороны Красного Села показался кортеж автомобилей.
— Подравняйте людей, — велел ротным Ряснянский, волнуясь и вглядываясь в приближающиеся машины: «Как неудобен этот воротник–стойка на кителе», — подумал он, повертев шеей и напрягся, увидев выходящего из «мотора» государя. — По–олк! Слушай, на кра–аул! — отдал команду и поспешил с докладом к императору.
Оркестр грянул «Боже царя храни».
Николай, в форме лейб–гвардии Павловского полка, один, без свиты, направился вдоль строя, здороваясь с каждой ротой, и после бодрого её ответа благодарил за службу.
Затем вернулся к правому флангу 1‑го батальона, где стояла знамённая группа в составе унтер–офицера знаменщика и двух офицеров–ассистентов.
При приближении монарха знамя полка склонилось перед ним, а полковые барабанщики ударили дробь.
— В строю ещё, Евлампий Семёнович? — обратился к знаменосцу.
— Так точно, ваше величество, — радостно гаркнул тот.
— Молодец! Служи дальше, — улыбнулся ему император, благосклонно окинув взглядом молодых офицеров–ассистентов.
Ляховский забыл дышать, стоя у знамени и восторженно глядя на императора: «Нет! Не мог этот невысокий человек с погонами полковника на плечах, приказать стрелять в свой народ в тот злосчастный январь пятого года. Не Мог! Мог его дядя, великий князь Владимир, но только не он…»
Такими добрыми показались подпоручику серые глаза государя.
У Рубанова уже не было в душе того внутреннего трепета, что испытывал, будучи юнкером. Государь — это Россия! А Россию следует защищать, не жалея жизни.
Барабаны смолкли. Всё замерло вокруг. Стих даже лёгкий ветерок и перестали шелестеть листья деревьев. Лишь удары сердца в груди подпоручика и нарушивший торжественность тишины весёлый голос знаменосца:
— Рад стараться, ваше величество.
Замерший в четырёх шагах позади барабанщиков оркестр заиграл марш полка.
Раздалась команда: «Вольно», и император соблаговолил отведать «пробную порцию» из солдатского котла, которую торжественно преподнёс ему фельдфебель 1-ой роты.
— Спасибо, Пал Палыч, — поблагодарил его император и принял серебряную чарку с водкой, что поднёс другой ветеран, фельдфебель 2-ой роты Иванов.
— Прими, Василий Егорович, царский рубль, — отблагодарил его император, по–солдатски занюхав «винную порцию» ржаным хлебом и закусив. — Орлы! — похвалил «полковую аристократию».
После рюмочки настроение стало отменным.
— Пал Палыч, глаз ещё остёр и рука крепка? — оценивающе оглядел фельдфебеля, задержав взгляд на георгиевском крестике.
— Так точно, ваше величество, — в волнении разгладил седую, на две стороны, бороду.
— А вон в ту ворону попадёшь? — усмехнулся государь, кивнув головой в сторону высоко летящей птицы.
— Постараюсь, ваше величество. Дайкось сюда, — забрал винтовку у камчадала и быстро прицелившись, чтоб не успела далеко улететь, выстрелил.
Ворона камнем упала на землю.
Ряснянский с облегчением выдохнул воздух, а Пал Палыч, вернув винтовку владельцу, вновь разгладил бороду.
— Герой! Есть ещё порох в пороховницах, — восхитился государь, обернувшись к свите.
Правильно всё понявший флигель–адъютант, подошёл и протянул часы с выгравированным российским гербом на серебряной крышке.
— Прими, Пал Палыч мой подарок за верную службу и меткую стрельбу.
— Ваше величество, — нарушив все пункты устава, только и смог произнести ветеран, не стесняясь побежавших из глаз слёз. — Да я–я… За Вас и Россию…
Расчувствовавшийся Николай, которому тоже, почему–то, захотелось плакать, поспешил в машину.
— Да-а! — только и смог произнести Ряснянский, рассматривая царский подарок. — Павел Буре… И портрет императора в нашей форме и гренадёрке на циферблате, — позавидовал фельдфебелю. — На всю жизнь тебе память, Пал Палыч, — возвратил ему часы. — По два пива нижним чинам 1-ой роты.
— Э-эх! Ну почему император меня не попросил стрелять? — сидя на травке рядом с конкурентом, страдал Василий Егорович, грея своими стонами душу товарища. — Я бы этой вороне в глаз попал, — скорчив завистливую гримасу, наблюдал, как приятель, открыв серебряную крышку с гербом, вслух сказал — который час, хотя никто его об этом не просил.
Прибыв на место постоянной дислокации в Главном лагере, полк получил из штаба приказ готовиться к Высочайшему объезду лагеря и «заре с церемонией».
— В прошлом году пропустил этот прекраснейший ритуал в жизнедеятельности императорской армии, — делился мыслями с подпоручиком Рубанов, глядя, как рота пилит, колет и строгает, помогая семёновцам воздвигать арку, под которой из Красного Села проедет государь.
Неподалёку от неё солдаты возводили высокий помост из досок для музыкантов.
Не успели ещё доделать, как подвезли несколько бочек с зелёной краской, и солдаты–маляры тут же стали красить арку с помостом в зелёный цвет.
— День солнечный, высохнет быстро, — радовался капитан–семёновец.
— Господин капитан, — обратился к нему Рубанов, — флагами, цветами и гирляндами из зелени без нас украсите строения? В полку тоже дел хватает…
— Да, да, конечно, поручик. Благодарю за помощь, — козырнув, побежал приглядывать, как ставят напротив помоста, среди берёзок и тополей, большую царскую палатку.
В Павловском полку во всю кипела работа, коей руководил сам полковник Ряснянский.
Нижние чины, мокрые от пота, посыпали переднюю линейку, по которой проследует государь, просеянным песком. Затем, отбивая по шнуру, устилали по краям дёрном. Другие солдаты ставили на передних линейках пёстрые мачты, развешивая на них государственные и полковые флаги, украшая свободные места зеленью.
Объезд лагеря, согласно давней традиции, начинался полшестого вечера.
Император, в форме Семёновского полка, несколько минут постоял на крыльце простенького деревянного Красносельского дворца, любуясь липами и берёзами. Глянув вдаль на зелёные холмы, полого спускающиеся к станции, направился к возку — на авто ехать не захотел.
Два конюха с трудом удерживали бьющую копытами тройку породистых лошадей. За ней выстраивалась свита.
Тройка рысью пошла по утопающим в садах улицам Красного Села, вдоль которых выстроились кирасиры и конная артиллерия. Спустившись с пологого холма вниз, возок покатил между штабных бараков, где построились и кричали «ура» полки 2-й гвардейской кавалерийской дивизии.
«Когда–то ей командовал Максим Акимович Рубанов, — видимо по ассоциации с конными полками вспомнил её командира. — Следует как–нибудь встретиться с ним и побеседовать», — выехал к правому флангу авангардного лагеря.
Усмехнулся, услышав молодые голоса дневальных:
— Все–е на линию–ю!
«Уже часа два, наверное, там стоят».
Тройка замедлила ход, а за ней и ехавшие позади коляски с императрицей и свитой. Войска кричали «ура», когда император проезжал мимо их строя.
Два часа длился объезд. И столько же времени не смолкало «ура» и гимны полковых оркестров.
Затем государь вернулся к палатке, что разбил Семёновский полк, и стоя во фрунт и держа руку у козырька фуражки, выслушал российский гимн.
Солнце медленно заходило, скрываясь за поросшими лесом холмами.
Оркестр умолк и наступила тишина.
В 9 часов вечера со свистом прочертила небо сигнальная ракета, показав, что настало время вечерней зори.
Тут же раздались артиллерийские выстрелы, а после них по всему лагерю послышалась дробь барабанов и звуки труб.
И вновь — тишина.
У императора счастливо замерло сердце от мысли, что подобные минуты, стоя на этом же месте, переживали его отец, а до этого — дед. И ему даже показалось, что они где–то здесь, рядом, только растворились в вечернем воздухе и листве.
К помосту с музыкантами вышел старый седобородый барабанщик лейб–гвардии Гренадёрского полка. Сурово осмотрел построенные войска, и неожиданно молодым и звучным голосом скомандовал:
— Музыканты, барабанщики и трубачи. На молитву–у… Шапки долой!
