что она тоже красивая, что у нее черные как ночь глаза и пышная грудь, а когда она идет по улице Сперанцелла, бедра так колышутся под одеждой, будто обтягивающее платье на ней нарисовано, и все оборачиваются ей вслед. Даже святые – и те высовываются из своих ниш, чтобы ее рассмотреть.
– Ты представляешь, Тезео? – с грустью замечает Скуарчалупо. – Капитан-лейтенант погиб, а его жена и не знает. Узнает, только когда ей скажут. Сейчас она возится с ребенком, или сидит в кафе или в кино, или слушает новости Королевских военно-морских сил по радио: «Наши военно-морские силы успешно атаковали базу противника на Гибралтаре…» И все равно она ничего не знает.
Тезео Ломбардо отвечает не сразу:
– Это война, Дженна.
– Да пошло оно все…
Неаполитанцу охота поговорить с товарищем о другой женщине, об испанке, но он не осмеливается болтать об этом при охранниках. С тех пор как они попались, их много раз спрашивали о ней – и военные, и этот тип в гражданском с нашивками полицейского. Испанка, все повторяли они, особенно малый в гражданском. Каковы их отношения с испанской женщиной, что они делали вместе и так далее. Но неаполитанец все время отрицал, что знаком с какой-нибудь женщиной. Кроме нескольких проституток в Альхесирасе, наконец добавил он с раздражением. Так же себя вел и Ломбардо, у которого были куда более веские причины не раскрывать рта.
– Ее наверняка взяли, – цедит сквозь зубы Скуарчалупо, искоса поглядывая на охранников.
Его товарищ кивает, не произнося ни слова. Его лицо будто сведено судорогой, желваки ходят ходуном. Скуарчалупо знает его хорошо и понимает, какое напряжение кроется за этим видимым спокойствием. И, возможно, предчувствие беды. Если делаешь то, что делаем мы, думает неаполитанец с горечью, не надо иметь настоящие привязанности. Любое чувство – это пробоина в корпусе. Трещина, из-за которой ты уязвим.
– Ты думаешь, она?.. – настаивает он.
Ломбардо размышляет.
– Не знаю, – заключает он. – Но если бы она проговорилась, нам бы это предъявили.
– Согласен. Они бы размазали нам это по лицу, так ведь?
– Вне всякого сомнения.
Скуарчалупо довольно жмурится.
– Короче, эти педики ничего не знают. Слышали звон, да не знают, где он.
Он умолкает, улыбается через силу, снова поднимает голову и подмигивает товарищу.
– Она выпутается, вот увидишь, – добавляет он. – Она сильная девушка.
Потемнев лицом, Ломбардо соглашается:
– Ей ничего другого не остается… Ее ставки выше наших.
В кабинете военно-морской разведки Гарри Кампелло застает Тодда и Моксона, а также капитана второго ранга, низкорослого и худого человека, которого полицейский знает в лицо, – шотландца по имени Кёркинтиллох. За окном видно, как в порту дымятся останки нефтяного танкера, подожженного накануне; а подальше, в центре внутренней гавани, виднеется «Найроби», наклонившийся на правый борт, утопленный по планширь, с торчащими из воды трубами и надстройками. По словам Тодда, который утром обследовал корпус со своими водолазами, крейсеру нанесен огромный ущерб – пятиметровая пробоина под ватерлинией. Даже если его удастся оттащить в ремонтный док, «Найроби» еще долго не восстановит мореходные качества. Возможно, до конца войны.
– Каких-то несколько человек пустили на дно почти двадцать тысяч тонн, – сожалеет Кёркинтиллох, – и при этом легко отделались.
– Вообще-то, двоих мы убили, насколько мне известно, – напоминает Моксон.
Шотландец смотрит на него осуждающе:
– Не пытайтесь меня этим утешить. – Он поигрывает красно-синим карандашом, постукивает им по папке с надписью «Совершенно секретно». – На «Хайбер-Пасс» двое убитых и один пропал без вести.
– А на крейсере? – интересуется Кампелло.
– Ни одного, там даже нет тяжелораненых. Предупреждение итальянцев пришло вовремя, и все собрались на палубе. Внизу никого не было, когда раздался взрыв.
– Слава богу.
– Лучше не скажешь.
Звонит телефон, и Кёркинтиллох отвечает. Внимательно слушает, вешает трубку и поднимает брови.
– Сейчас придет капитан «Найроби», – объявляет он. – Его зовут Фрейзер. Он хочет посмотреть в глаза итальянцам, до того как мы их увезем.
– Мать вашу. – Моксон свистит сквозь зубы. – Предвкушаю.
– Поставь себя на его место, ну?.. Корабль, которым ты командуешь, взорвали, и отнюдь не во время героической битвы. А когда он печально болтался в порту, пришвартованный к бую.
Ройс Тодд, не говоря ни слова, задумчиво поглаживает бороду. В отличие от других офицеров, одетых в безупречную военную форму, командир британских водолазов сидит в мятых брюках и в грязной рубашке цвета хаки.
– Это не его вина, – наконец произносит он.
Кёркинтиллох смотрит на него холодно и с упреком:
– Если ты командир и твое судно потопили, это всегда твоя вина, пока военно-морской трибунал не докажет обратное.
Моксон злобно кривится:
– Он им глаза выцарапает, этим сукиным сынам.
– Надеюсь, что нет, – строго перебивает Кёркинтиллох. – Он правила знает.
– Они так ничего и не говорят? – спрашивает Кампелло.
– Ни полслова.
– Вы их совсем никак не прижимаете?
– Что значит «прижимаете»? – усмехается Моксон.
– Вы меня поняли.
– А ты уже прижал испанскую девицу?
– Не сильно, насколько могу.
– Вот и мы – насколько можем… Причем мы можем гораздо меньше. Ты не представляешь, как мы завидуем гражданским службам.
– Ее надо привести сюда, – требует Кёркинтиллох. – ВМФ желает задать ей несколько вопросов, хотя бы для порядка.
Полицейский соглашается:
– Нет проблем, я приведу. Но вы только потеряете время.
– Она не призналась в связях с итальянцами?
– Ни в этом и ни в чем другом… Елена Арбуэс даже кусается, не раскрывая рта.
– А ты действительно был настойчив? – не унимается Моксон.
– Боюсь, недостаточно. Но вы, в таких красивых мундирах, с этими вашими знаками различия, вряд ли хотите узнать подробности…
Офицеры переглядываются, и Кёркинтиллох досадливо откашливается.
– Абсолютно не захочется, – подтверждает он. – Надеюсь, однако, она в состоянии…
– Презентабельном? – уточняет Моксон.
Кампелло саркастически улыбается и закуривает сигарету.
– Она нетронута и чиста, аки голубка.
И почти слышит, как остальные вздыхают с облегчением. Все вы заслуживаете поражения в
