В своих уроках по философии Гамач наставлял Нуцала, что воины, провалявшиеся снежную зиму на теплых шкурах, поедая вдоволь хинкалы с сушеной бараниной, к лету становятся значительно грузными и ленивыми… Чуть помашут мечом – уже одышка! А ведь бывает, что воину, потерявшему в бою коня, приходится ловить другую лошадь, мечущуюся по полю без хозяина. Разжиревший воин в кольчуге и двух сотен шагов не пробежит – свалится на землю без сил. Вот если бы выбирать лучших из лучших воинов, да кормить их из амбаров, заполняющихся от податей, обучая военному низаму24 зимой и летом, то казна Престола стала бы быстрее пополняться серебром и золотом. Затраты на армию возвратятся сторицей…
* * *
Все три ворота замка были открыты настежь, но приставленная к ним стража из самых рослых воинов с большими мечами и острыми секирами зорко наблюдала за всеми входящими и выходящими.
Самые большие – железные – ворота, обитые бронзовыми листами, вели в просторный внутренний двор замка, где росли широколиственные платановые деревья, вдоль дорожек зеленели низко стриженые кусты жасмина, горели огромные красные розы и синели маслянисто-пахучие цветы лаванды. Вокруг большого круглого бассейна, в котором плавала форель, возвышались каменные львы, быки, драконы и волки-скульптурные работы раба из далекой страны, купленного на тифлисском рынке еще дедом Мухаммад-Нуцала Андуником25 Третьим.
Этот прекрасный сад со множеством беседок, забранный с четырех сторон каменными стенами замка, сегодня был полон народа. Гости Нуцала из самых разных уголков Дагестана гуляли по нему, сидели на лавочках или в беседке на коврах, а стройные кроткие невольницы порхали, словно бабочки, с подносами, полными яств, – ешь и пей, что хочешь, но не забудь воздать хвалу Богу, с пожеланиями здравия новорожденному царевичу. В этот поистине прекрасный сад выходили галереи террас со второго и третьего этажей буквой «П». Четвертый же этаж тянулся только над главным корпусом замка, собственно дворцом аварских правителей. А еще с двух сторон замка, с фасада и тыла, возвышались семиэтажные башни с бойницами.
Кроме просторного сада, в замке было еще три двора, куда вели черные ворота, которые находились за левым углом от площади.
Один двор отводился нуцальским нукерам и дворцовой страже, где они круглый год упражнялись на мечах, топорах и копьях, а также состязались в борьбе, по правилам которой можно было наносить удары ладонью по лицу и телу. Здесь получали свои воинские уроки все нуцалы, родившиеся после 1424 года, когда Чархи-Нуцал выстроил этот большой неприступный замок, разрушив полуязыческий-полухристианский храм, оставшийся от Владыки Сарира по имени Баар-бер, что значит «Красный глаз». Баарбер правил Хунзахом задолго до появления здесь великого миссионера Абулмуслим-шейха аль-Курейша.
Второй двор был отведен для лошадей Нуцала и его дорогих гостей. Конюшня при замке вмещала до ста коней.
Третий двор был самым замкнутым и зловещим. Им пугали взрослые хунзахцы непослушных детей. Здесь и находилось печально знаменитое подземелье и богатый зверинец…
В каменном подземелье было множество ниш, закрытых толстыми решетками. Дым от горящих факелов выходил из вытяжек в стенах. Здесь содержались преступники и прочие злодеи, а также приговоренные к смертной казни разбойники. В одной рукописной книге говорится, что сам знаменитый Хочбар взмолился о пощаде, когда его впервые заточили в это мрачное подземелье. И не мудрено: подземелье было страшное, навевающее невольные мысли о всех адах мира, какие только повествуются в религиозных учениях. Хочбар же, будучи как-никак мусульманином, решил, видно, если уж попадать в ад, то только в мусульманский, и повинился перед Андуником Третьим. Но, как сохранилось в преданиях, дерзкий гидатлинец все равно не смог расстаться с привольной жизнью, опять начал угонять хунзахские стада и похищать яснооких красавиц, за что и был в конце концов казнен…
Ворота, отлитые из чистой бронзы, прямо с площади вели в Тронный зал, где Нуцал проводил важные собрания, на которых решались вопросы войны и мира, сложные суды по тяжким преступлениям, когда приходилось казнить или миловать, или принимал дорогих гостей и иноземных купцов.
Когда Гамач подошел к бронзовым воротам, стражники-великаны подтянули к себе сверкающие в лучах солнца секиры, пропуская в тронный зал придворного философа.
Нуцал уже восседал здесь на своем троне – огромном кресле тоже отлитом из чистой бронзы и начищенном до золотого блеска. Трон стоял на десятиступенчатом престоле, выстроенном из белого точеного гранита. От входа в зал до трона было ровно сорок шагов. Сводчатые резные потолки поддерживали два ряда круглых каменных колон. Во время военных советов набивалось сюда до тысячи человек. А вот сейчас, как мимоходом прикинул Гамач, судя по расставленным дубовым столам, Нуцал собирался принять здесь не менее трехсот гостей.
По обе стороны от Трона, куда зачем-то забрался Нуцал, стояли придворные и рассказывали о чем-то веселом. Все смеялись, когда к Трону подошел философ.
– Ассаламу алейкум! – как ни в чем не бывало приветствовал их Гамач и, подойдя к Трону, по обыкновению блеснул красноречием: – Да возгорится новая неугасаемая звезда над Домом нуцалов и ниспошлет Аллаху Тааля множество славных побед будущему нашему Владыке, чтобы многие века им гордились благодарные потомки…
На минуту повисла пауза, никто не решался поздороваться с придворным философом раньше Правителя.
– Ва алейкум салам, светлый мудрец, – ответил Нуцал, поднимаясь из кресла. Спустившись с трона, он пожал Гамачу руку и поинтересовался: – Как прошла ночь после выпитого вина? Не тяжело ли тебе сегодня думается о вечности, о древних и будущих народах?
Серо-зеленые глаза философа блестели ясным взором – ни малейшей скорби, ни гнева Нуцал не мог в них заметить, только ровные цепи бесконечных мыслей, направленных на служение Престолу аварскому.
– Тяжело, мой Повелитель, – ответил философ своим обычным тоном. – Вечность не желает мне сегодня открывать свои тайны, а потому и остаюсь я в неведении о судьбах грядущих поколений…
– Во каков мудрец, каково красноречие! Видали? – искренне восхищаясь, похвалил его Нуцал, но и себя не забыл: – Никто из дагестанских правителей не может похвастаться таким философом! Даже на самый глупый вопрос у Гамача всегда готов мудрый ответ… A-а, постой-ка, постой, – вдруг спохватился Нуцал, что-то соображая. – А почему тебе вечность сегодня не желает открывать свои тайны? Может, книг древних не хватает или инструменты еще нужны, чтобы звезды разглядывать? Говори, не стесняйся, сегодня я буду щедрым, как никогда…
– Да, немного денег на эти цели мне бы не помешали… Но меня сегодня беспокоит другое…
– Так скажи мне об этом!
– Тайну вечности, как сказано в священном Коране, охраняет сам Аллах, а вот родственников моих, если не защитит Владыка страны, могут порубить завтра за Белыми скалами, когда будут хоронить Чармиль Зара…
– Что-о?! – со светлобородого лица Нуцала разом слетела улыбка, и его серые глаза так сузились, что сразу отлегло от сердца философа. А ведь были черные страхи, навеянные мыслью, что Нуцал одобрил убийство язычника. – Чармиль Зар мертв?
– Убит…
– Кем?! – вскрикнул Нуцал, посуровев лицом.
– Не знаю, мой Повелитель, должно быть, это кто-то из хунзахцев, – на сей раз философ позволил себе слукавить и сменить безмятежное выражение гладко выбритого лица на недоуменное.
Он был уверен, что присутствующие в Тронном зале визири и алимы прекрасно знают об убийстве старого воина, а коли об этом не знает Нуцал, значит, не известили. Плох тот Правитель, от которого приближенные могут утаить убийство его вассала; негож также и мудрец, не способный распознавать ложь в словах собеседника, будь он даже полновластным Правителем, могущим казнить и миловать. Но Гамач, знающий от двоюродных братьев имя убийц, солгал Нуцалу, рискуя попасть в немилость. А сделал он это только лишь для того, чтобы убедиться, в самом ли деле визири и алимы смеют не извещать Нуцала о происходящих в городе делах.
– О, Владыка правоверных! – не дожидаясь высочайших вопросов, заговорил диван-визирь Абурахим, ведающий судебными тяжбами страны. Он шагнул поближе к Правителю, отвесил легкий поклон и продолжил: – Мне хотелось бы спросить у красноречивого книжника, купающегося в щедротах ваших, как форель в волнах Каспийского моря, что же это он: заглянул к Чарамам, поплакал над телом несчастного язычника и ушел, не спросив их имя убийцы? Или язычники уже не признают его за своего?
– Ничего не понимаю, – Нуцал начинал раздражаться. И если раздражение перерастет в гнев, он не посмотрит на праздник, бросит кого-нибудь в подземелье и вспомнит о нем лишь через неделю или месяц.
