Вадим отступил перед этой грустной правдой и, нахмурившись, следил, как все упорнее наступал на него посадник.
- Не мне тебе голову морочить, - снова заговорил Гостомысл, видя, что на время сломил сопротивление князя, и, пользуясь моментом, решил высказать ему всё до конца: - Ты вспомни, что сказал их верховный жрец о необходимости! О не-об-хо-ди-мо-сти, слышишь? - по складам произнёс он это слово, рассекая в такт рукой воздух и тыча пальцем князю в грудь, туда, где была вышивка на сустуге, - за-щи-щать наши словенские племена друг перед другом; во имя спасения, а не во имя уничтожения объединяться. Не ровен час, когда другой народ воспользуется нашей бранью и побьёт всех нас! беспощадно изрёк посадник и, недобро усмехнувшись, добавил: - Тогда уж неколи будет думу думати, кто с чем и на чью землю приидоше.
Вадим хмуро молчал. Да, истина крылась в многословье старого хитреца, но открыл-то он её не всю. Не всю! Вроде бы всё гладко, но чего-то явно не договаривает этот старый бес. Чего же? Вадим смотрел на посадника и ждал, когда тот коснётся самого больного места. Но посадник отвернулся от князя, подошёл к очагу, подбросил в него несколько сухих поленцев, пошвырял щипцами угли, раздул огонь и, полюбовавшись на игру вспыхнувшего пламени, повернулся к предводителю ратников.
- И нынче, - как бы спохватившись, со вздохом заговорил посадник, и Вадим застыл, почуяв, что разговор приобретает особую остроту, - и нынче, я думаю, невозможно заставить Рюрика подчиняться тебе! - медленно и тяжело проговорил Гостомысл и, предупредительно подняв руку в сторону вскочившего Вадима, хмуро добавил: - Тем более что они разгадали твоё заклинание.
Вадим задохнулся от злости.
- Это… всё ты! - хрипло проговорил он. - Ты! - закричал он с нарастающей силой в голосе, но Гостомысл решительно перебил его.
- Не я, а ты! - крикнул он, схватившись снова за сердце. - Ты никак понять не можешь, что привели мы в этот раз, - неожиданно голос его ослаб из-за острой боли в груди, - силу, которая не чета тем, прежним, запомни это! - предупредил он и снова, не дав Вадиму возразить, глухо, превозмогая боль, заговорил: - В этом наша первая беда. Ведь те жили сами по себе, а эти… - он поднял указательный палец левой руки вверх и погрозил им Вадиму, - а эти с нашим людом скрепляются! Ну, а что вы с Рюриком друг другу кланяться не хотите, - горько вздохнув, изрёк Гостомысл, - и, как я чую, никогда не захотите, в сем наша другая беда! - Он передохнул немного, взглядом умоляя Вадима не мешать, подождать чуть-чуть и дать ему договорить, и, когда тот чудом повиновался, хрипло продолжил: - И в том, что вы оба с Рюриком зело молодые, зело крепкие головою и телом - со-пер-ни-ки, - в сём наша третья беда! - Вадим хотел было возразить, но Гостомысл, словно разгоняя перед собой невидимую пелену, помахал левой рукой в разные стороны, не дал ему ничего сказать и снова тихо молвил: - Вы никогда друг другу ни в чём не уступите, и кто из вас кого опередит, один Святовит ведает!
Он поднял обе руки вверх, обращаясь к божеству, и тяжело вздохнул, зная, что новгородский князь не сразу переварит сказанную им правду.
Вадим вскочил и метнулся к выходу. У самой двери светлицы князь остановился, оглянулся на Гостомысла и хотел было что-то ему сказать, но посадник вдруг быстрым суровым взглядом приковал его к порогу, и князь не посмел ослушаться.
- Боле меня, старика, в дела Рюриковы не впутывай! - грозно прошептал он. - И людей моих своим шатанием не прельщай! - тихо, но строго наказал Гостомысл и отвернулся от разгорячённого князя.
Вадим быстро оценил всё и, стоя у порога светлицы, вдруг угрожающе проговорил:
- Об одном прошу, старейшина: не мешай мне, коль чего заподозришь. Не мешай!
Гостомысл вздрогнул, с гримасой ужаса на лице обернулся к князю и не смог произнести в ответ ни звука. Резкая боль пронзила грудь, и посадник вновь схватился за сердце.
- Я Словении! - как будто издалека услышал он голос Вадима. - И дозволь мне до конца испить свою чашу!
Князь рванул на себя тяжёлую дверь светлицы и быстро вышел.
Гостомысл безнадёжно махнул рукой вслед ушедшему, горько вздохнул, согнулся в три погибели и мрачно задумался.
Вадим стрелой слетел с крыльца дома посадника и пересёк просторный двор. Меховая сустуга на князе широко развевалась, длинные полы трепал сырой холодный ветер, но Вадим не замечал ни холода, ни сырости. Отворив рывком калитку, он едва не сшиб с ног известного новгородского волхва-кудесника, которому, наверное, было не меньше ста лет, но держался этот мудрый словенский жрец ещё прямо, был седоголов и длиннобород. Уступить бы дорогу Ведуну, не лететь бы буйным ветром навстречу, но зло кипело так бурно в душе новгородского князя, что даже заветы, усвоенные с детства, о почитании мудрой старости не приостановили его бега.
Ведун посторонился, уловил безумство взгляда новгородского князя и прошептал ему вслед:
- Идёть, словно леший, а душа горить, яко огонь! Совы… правду, ведаю, глаголили…
Вадим убежал, не слыша Ведунова пророчества, а кудесник неторопливо переступил порог Гостомысловой светлицы.
- Доброго тебе духа, новгородский владыка! - старческим голосом произнёс он и поклонился главе объединённых словен.
- А-а! - хрипло протянул новгородский посадник, тяжело разгибая спину и поднимаясь навстречу кудеснику. - Ведун, глашатай судьбы, идёт! - с грустной улыбкой поприветствовал он волхва и с трудом договорил: - А я только что хотел послать за тобой. Учуял ты мой зов. - Пряча усталость и превозмогая боль, всё ещё державшуюся в груди, Гостомысл подошёл к старцу и печально проговорил: - Что молвишь, мой мудрый советник?
Он обнял старика и усадил рядом на широкую беседу за стол.
- Цежи отведаешь? Али киселька гречишного? - Гостомысл подвинул Ведуну два глиняных блюда. Старик поклонился благодарно, осторожно взял в руки блюдо с гречишным киселём, отпил немного и проницательно оглядел посадника.
- Что-то ты не бойкой нонче, - нерешительно произнёс кудесник, но Гостомысл махнул рукой.
- Бывает! Поведай лучше, с чем пришёл, - попросил посадник и подсел поближе к Ведуну. - Сказывай, о чём душа болит!
- Поведаю тебе совиную бойню, - неторопливо проговорил волхв и отпил ещё немного киселя.
- Что-о? - недоверчиво протянул Гостомысл и уставился на Ведуна. - Ты молви суть, а не… совиную бойню, - заторопил он его, поглаживая правой рукой грудь.
- Не гори, яко шарлахе! - предупредительно остановил старик посадника, настороженно наблюдая за беспокойными его руками.
Гостомысл, морщась от скованности в груди, засмеялся.
- Сколь красных красок ты ведаешь! - удивлённо воскликнул он. - И со всякими меня равняешь! - снисходительно заметил посадник.
- А ты зришь себе, коли злобою кипишь? - терпеливо спросил Ведун, шутливо ткнув пальцем в лоб посадника.
- Нет, - ответил Гостомысл и смеяться перестал.
- Коли злобою мучишься, толи яко алый маки бывают, - проговорил Ведун и испытующе глянул на посадника: - Сказывать ли о совиной-то бойне? Али всё сам учуял? - тихо спросил он.
- Почти, - грустно начал посадник, - сам всё учуял, но твою лесную весть не ведаю. Сказывай о совах! Николи они вроде и не дрались меж собой. Когда сие было?
- Этой ночью, - ответил старец, снова вглядываясь в обеспокоенное лицо посадника.
- Это… намёк на… близкие события? - быстро спросил явно испуганный Гостомысл. - Ныне полнолуние, - рассеянно произнёс он и со страхом поглядел старцу в его ещё удивительно голубые глаза.
- Да, - ответил Ведун, не привыкший скрывать свои приметы от новгородского владыки.
- Тогда сказывай скорее, - живо потребовал тихим голосом посадник.
- Давно я этого не видел, - дивясь, начал старец, а Гостомысл уселся поудобнее и приготовился слушать.
- К ночи все твари лесные уснули, и нигде не было ни шороху, ни писку, - как дивную сказку, сказывал Ведун своим тихим, заговорщическим голосом недавнюю лесную быль. - Я оглядел небеса и не нашёл ни облачка; а луна, яко Лель, блисташе, - заворожённо воскликнул он. - Вдруг слышу: летит и крылами близко-близко машет, я аж согнулся от страху, - сознался, улыбнувшись, старец, посмотрев на сосредоточенное лицо посадника, и, передохнув, таинственно продолжил: - Перелетела чрез меня одна сова, села на молодую сосну и ждёт. Немного погодя летит другая и прямо на первую, в лоб! Я аж ойкнул! Давно ведаю, что совы к дому прилетают ко смерти, а к чему совы бьются, боюсь и думу думать, - горько признался мудрец и оглядел согнувшегося посадника.
Гостомысл нахмурил лоб и призадумался.
- Ну, и все? - удивился он.
- Нет, не все, - мягко возразил мудрец. Он, казалось, думал: продолжить или нет - и, решившись, тихо добавил: - Яко зло бились две совы и молча! Прилетела третья тогда, когда вторая заклевала первую. И опять без писка, без карканья, молча, клювами друг друга, с остервенением стуча то в лоб, то в глаз, я аж затаил дыханье…
