– Кто? О ком вы говорите, ваша светлость? – Я спрашивал мягко, терпеливо.
– Пацци. Сальвиати. Монтесекко. Сын старого Барони – Марко, флорентиец, ты знаешь, грязный педераст, как вы все… Женился на своей мачехе.
– Что? Что Марко Барони? На ком он женился?
Моя терпеливость вмиг испарилась. Я обнаружил, что мой кулак сжимает изрядный жгут волос Риарио.
– Ой! Старый Бартоло, старая тухлая Кровяная Колбаса… Его жена. Его вдова. Что он делал с этой грязной маленькой сучкой, а? Затрахала его до смерти, я уверен. А? И Марко… Бросился, как хорек. Хороший парень этот Марко. Он все сделает.
– Марко женился на Тессине Барони? – Я дернул графа за волосы, и он попытался оттолкнуть меня.
– И что с того? Что мне до шлюх – чертовых флорентийских шлюх! – когда мы говорим о смерти государей? А? Пацци, Сальвиати, Монтесекко – они это сделают. Все они приглашены на чертову виллу Медичи. Я их послал: подружиться. Ага. Они подружатся, поверь мне. Скоро, скоро.
– До майского праздника?
– О, задолго до него. В двадцать шестой день апреля. Вот в какой день. В день… Риарио! – опять завопил он и начал бурно кашлять.
Я встряхнул его, совсем не мягко. Его лоб отскочил от стола, и граф затих.
Я выпустил его, спиной вперед вышел из кухни, не сводя глаз с пьяного на столе.
– Я хочу долбаную женщину! – промычал Риарио в дерево стола.
Слуга ждал меня прямо за дверью.
– Прошу прощения, мессер Нино, я бы ни за что не сказал подобную вещь в обычных… – Он подергал себя за пальцы и прикусил губу. – У вас есть… как бы это сказать… женщина. Наверху. Извините меня, но она проститутка…
Внезапно на меня накатило желание разрыдаться. Вместо этого я нетвердо потрепал слугу по руке:
– Я посмотрю, что можно сделать. А пока давайте ему все, чего пожелает. Если повезет, он уснет. В любом случае уложите его в постель. А я… все устрою.
– Вы уверены?
– Беру всю ответственность на себя.
Слуга неохотно кивнул, но я уже шагал к своим комнатам. Правда, мои ноги, казалось, скользили над полом, а шаги получались непривычно длинными, но я знал, что делаю. Наконец-то я точно знал, что делаю.
Пятый поворот колеса Фортуны:
«Regnabo» – «Я буду царствовать»
Когда я проскользнул обратно в свои комнаты, пьяный все так же орал внизу, выкрикивая имена великих людей, восторгаясь грядущим убийством – или уже совершенным. Мне не было дела ни до кого из них: Сальвиати, Пацци, Медичи – до этого уж меньше всех, наверное. Все, что я слышал, – имя Тессины на этих мерзких, пузырящихся слюной губах.
Не разбудив храпящую женщину в своей кровати, я оделся как следует: в серую котту, дублет и штаны, натянул дорожные сапоги. Это заняло много времени. Возня с каждой ленточкой и кружавчиком казалась задачей, посильной только для маэстро Брунеллески, но в конце концов все получилось. Я сунул несколько пар исподнего и лучший дублет в кожаную сумку, с которой ездил в Ассизи. Ножи Зохана и его деревянная ложка в скатке; мои ножи. Книга рецептов Зохана и мои собственные заляпанные жиром поспешные заметки. Потом я достал рисунки Сандро из старого деревянного алтарца; Богоматерь убрал в сумку, Тессину завернул в несколько листов жесткого пергамента из письменного стола и спрятал под дублет. Под половицей, приподнятой мною месяцы назад, прятался мешок с золотом и серебром: там я хранил свое жалованье. У меня никогда не было времени сколько-нибудь заметно его потратить, и мешок оказался куда тяжелее, чем я ожидал. Я оглянулся на женщину.
– Просыпайся, – сказал я, мягко тряся ее. Она открыла мутные глаза. – Одевайся.
– Ты же не вышвырнешь меня на улицу? – проскрипела она. – Сейчас чертова середина ночи!
– Тебе нельзя здесь оставаться.
Женщина протерла сонные глаза, моргнула, увидела, что я одет, а с пояса свисают меч и кинжал. Это ей, очевидно, все объяснило. Без единого слова она скатилась с кровати и начала натягивать тунику и чулки. Когда она застегнула длинный неприметный плащ дешевой брошью, я порылся в сумке и вытащил добрую горсть монет. Пять дукатов – больше моего заработка за пять месяцев – и еще немного серебра и меди. Я взял женщину за запястье и высыпал деньги в ее ладонь:
– Возвращайся в Веллетри.
– Не будь идиотом, – ответила она, глядя на деньги широко раскрытыми глазами.
– Или еще куда-нибудь. Просто перестань заниматься этим.
– Я буду делать, что захочу.
– Да уж конечно.
Я повесил кошелек на шею, надел дорожный плащ и вышел из комнаты. Женщина последовала за мной, встревоженно озираясь. Как я и надеялся, все, кто не спал, собрались на кухне и разговаривали с графом Риарио. Мы выскользнули через дверь для слуг, мимо храпящего стражника, на улицу. Платная конюшня находилась к северу от нас, ближе к Пьяцца дель Пополо. Я взял ладони женщины в свои и крепко сжал их.
– Извини, – сказал я. – Мне очень, очень жаль.
Потом я бросился бежать. Я не остановился посмотреть, куда пойдет она: на восток, обратно в Монти к хозяину – может, в какое-то место получше, а может, и похуже. Я просто бежал, сумка колотила меня по спине, меч бряцал. А потом я скакал. В какой-то момент после восхода я остановил лошадь. Я оглянулся, но Рим уже утонул в дымке, и я увидел только пустые поля и цветущие деревья: розовый багряник и белый миндаль.
Я проехал еще немного, но тряский бег лошади приводил мои внутренности в расстройство. Нужно что-нибудь принять от этого, немного настойки мака… Я порылся в сумке, будто видя ее в первый раз. Ничего. Ни настоек, ни листьев, ни склянок с порошком. Я думал, что взял их. Должен был! Но где же они? Я рылся снова и снова. Ничего. Даже вина нет. Как я мог уехать без вина? Без каннабиса? Как, во имя Божие, я собирался доехать до Флоренции без орехов кола? Мой желудок екнул, и я остановил лошадь, соскользнул на землю и, перегнувшись пополам, принялся блевать в пыльные кусты шалфея у дороги.
Там я и стоял на коленях, пока лошадь не сунула мягкий влажный нос мне в ухо и не начала меня толкать, мягко, но настойчиво. К тому времени, как мне удалось взобраться в седло, я будто уткнулся носом в стену с яркой фреской. Пейзаж вокруг: деревья, развалины хижин, грачи – все было очень яркое и пульсирующее цветом, но совершенно плоское и нереальное. Чем пристальней я смотрел, тем менее плотным становился мир, и, если бы лошадь не взяла дело в свои руки, я бы, наверное, остался там до ночи. Но она все же двинулась на север. Убедившись, что могу удерживать свой желудок на месте, я пустил ее рысью: мои конечности едва шевелились, но у меня было ощущение, что надо спешить.
Вино, которое я пил, каннабис, мак и прочие снадобья, которые я себе прописывал, улетучивались. Разумеется: таков естественный порядок вещей. Но при обычных обстоятельствах я просто накачался бы опять. После столь беспокойного вечера, как Пиршество Тела, я бы постарался вооружиться против возможных треволнений дня всеми искусными средствами, какие только могут изобрести алхимик и аптекарь. Но теперь они выветривались – уже практически выветрились. Я не допускал этого многие месяцы.
И как это было разумно! Потому что мир вокруг был странно иным, не таким, как я его помнил. Ветер бил мне в лицо, заполняя нос и заставляя рыгать. Крики птиц, стук лошадиных копыт, болтовня и смех других путников на дороге грохотали в моей голове, будто мои барабанные перепонки были из меди. Мою кожу трепали крайности жары и холода, волосы казались проволокой, воткнутой в скальп.
Подъехав наконец к роднику, маленькой мраморной колонне с водой, струящейся из железной трубки, я принялся жадно глотать из сложенных ладоней, так что вода обожгла мне горло и заболели зубы. Но я все равно глотал, лакая, как мастиф, пока моя одежда не вымокла спереди. Вот странность: это оживило меня, хотя жидкость мучительно бурлила в моем желудке, словно расплавленное олово.
К тому времени, как я добрался до приличной деревеньки, моя голова чувствовала себя так, будто невидимый шип вставили в точку, где сходились три пластины черепа. Два горячих пальца засели под глазами, выдавливая их наружу. Горло горело, а зубы казались обломками льда. Желудок саднил, конечности болели, кожа истекала пóтом, хотя и была вся покрыта мурашками. Не будь мысли о Тессине где-то впереди, о Тессине в опасности, я бы свернулся клубочком под деревом и стал ждать конца. Это была единственная мысль, которую мне удалось удержать в голове с прошлой ночи. Тессина вышла замуж за Марко Барони. Марко, в своей безумной гордыне, заключил союз с Пацци и собирается выступить против Лоренцо. Если он преуспеет… Но как это возможно? А если он потерпит неудачу, Тессина будет запятнана его предательством. Ей не спастись от Медичи. Тревожился ли я за Лоренцо и его семью? Едва ли. В моем мозгу рисовалась картина тел, свисающих из окон Синьории. Я задираю голову посреди вопящей толпы и вижу там висящую Тессину…
