Следом за ним украинизированный батальон тоже поднялся и с криком «слава», перекатившись через штрафников, устремился дальше.
И тогда «ура» и «слава» смешались: бежали все вместе, как в прошедшие три года войны.
Это была атака, какой давно уже не знали, — бой, где ведет вперед солдатская отвага, братство, чувство плеча.
Заняв последнюю линию вражеских окопов, штрафной полк и украинизированный батальон в азарте боя врезались клином во вражеские тылы…
Пилот Драгомирецкий и моторист Королевич наблюдали эту атаку с воздуха.
Драгомирецкий обернулся и что–то крикнул через плечо. Королевич по движению губ понял:
— Герои!
И Королевичу показалось, что у Драгомирецкого за стеклами лётных очков блеснули слезы.
Но Драгомирецкий тут же обернулся снова — и глазах у него был ужас. Он указывал рукой вниз.
Королевич видел теперь и сам. По дороге от Львова и Стрыя двигалась колонна: австрийская пехота, венгерская конница, немецкая полевая артиллерия.
Драгомирецкий заложил крутой вираж, и аэроплан лег на обратный курс. Теперь авиаторы увидели: со стороны Болехова и Долины во фланг группы прорыва спешила неприятельская конница.
Враг подтянул крупные резервы. С юга и с севера они выходят но фланги группе прорыва, с хода они отсекут оторвавшийся от тылов штрафной полк, возьмут его в кольцо. И тогда…
Поручик Драгомирецкий дал полный газ — и аэроплан устремился назад, на восток, к Тарнополю, в штаарм. Штрафной полк был осужден на гибель. Нельзя было терять ни минуты!
4
Командующий Восьмой армией, генерал Корнилов, стоял у аппарата с трубкой в руке, когда адъютант ввел пилота авиаразведки. Генерал приказал впускать пилотов без предупреждения и рапортовать ему непосредственно — дорог был каждый миг!
И все–таки генерал подал знак, маленькой, почт женской рукой останавливая рапорт: он говорил со ставкой фронта, и на проводе был сам министр. Керенский прибыл на позиции, чтобы лично руководить наступлением, которому надлежало войти в историю как «наступление свободы» и которое вошло как… «авантюра Керенского».
— Неслыханный энтузиазм! — тихо говорил генерал, и его туго обтянутое морщинистой кожей скуластое лицо сияло, в зеленоватых глазах, за узенькими щелками век, поблескивали веселые искры. — Фронт прорван на протяжении семидесяти километров. Поздравляю вас, господин министр!
В калмыцких чертах Лавра Корнилова было что–то от овеянного степными ветрами сурового наездника–гуртоправа, но фигура отличалась неожиданной грацией и элегантностью. Он больше походил на изящную фарфоровую статуэтку наездника–степняка, чем на живого наездника и на живого степняка.
Генерал учтиво выслушал ответ министра, вероятно слова благодарности и поздравления, и сказал:
— Простите, Александр Федорович, я на минуту прерву разговор. Должен принизь рапорт с передовой. Немедленно вам доложу. Докладывайте, — обратился он к пилоту, продолжая держать в руке трубку полевого телефон.
Поручик Драгомирецкий рапортовал;
— Во фланги группы прорыва заходят крупные резервы противника: пехота, кавалерия, полевая артиллерия… Наступающий в центре гвардейский полк значительно оторвался от второго эшелона…
Корнилов бросил на него короткий, но острый взгляд:
— Итак? Вы полагаете?
У поручика Драгомирецкого пересохло в горле. Командарм спрашивал его мнение! Он через силу глотнул и сказал:
— Вражеская конница заходит в тыл полку штрафников. Возможно полное окружение — полк погибнет…
Это было слишком. Корнилов положил телефонную трубку на стол и прикрыл микрофон маленькой, женской ладонью. На безымянном пальце тускло поблескивало широкое обручальное кольцо.
— Трус! — не закричал, а точно свистнул Корнилов. Это была одна и тех интонаций генеральского голоса, от которых бледнели даже адъютанты. — Вы вылетели поручиком, а вернулись рядовым… Немедленно в воздух, две зеленые ракеты вниз моим гвардейцам! Запомните, — просвистел он, — условлено: две зеленые — продолжать наступление, две красные — отступать! Две зеленые! Отрапортуете через двадцать минут — снова станете поручиком…
Он отвернулся — Драгомирецкому была видна только его спина, тонкая в талии, будто затянутая в корсет, — и скачал в трубку так же тихо и учтиво, как две минуты назад:
— Наступление развивается, Александр Федорович! Мои гвардейцы неудержимо катятся на запад. В частности — штрафной полк, который кровью смоет свой грех перед родиной…
Королевич ждал у машины, держась рукой за пропеллер.
— Ну как, господин поручик?
Драгомирецкий не ответил но в этом и не было нужды — взгляд его отвечал сам.
Королевич побледнел.
— Это… убийство! — крикнул он.
Драгомирецкий опять ничего не сказал, только взялся рукой за трос, чтобы влезть на крыло и прыгнуть в гондолу.
Тогда Королевич вытянулся «смирно».
— Господин поручик! — с силой произнес он. — Вы — патриот! Вы любите родину! Но разве на пользу родины эта авантюра, афера? Группу прорыва обходят, а штрафной полк ляжет весь до одного… Мы с вами — солдаты, товарищ офицер!..
— Что ты несешь! — закричал Драгомирецкий, осатанев: все свое возмущение, всю свою боль он, казалось, вложил в этот крик. — Давай винт!
Королевич стоял вытянувшись, неподвижный.
— Винт! — крикнул Драгомирецкий, и это прозвучало уже как рыдание. — Хочешь, чтоб нас расстреляли?
Королевич прошептал:
— Я готов, чтоб меня расстреляли, только бы… остановить штрафной полк…
— Идиот! — всхлипнул Драгомирецкий.
Он взялся за очки на каске, чтобы опустить их на глаза, но, так и не опустив, схватил вдруг флягу, висевшую на боку, и дрожащими пальцами стал отвинчивать крышечку, — глотнуть спирта — и все трын–трава: опьянение — единственная отрада, когда ты ничего не можешь сделать, когда ты — ничто.
Королевич перехватил руку пилота:
— Не надо… поручик!
Драгомирецкий послушно оставил флягу, но расстегнул кобуру и вынул пистолет.
Королевич побелел, однако вытянулся «смирно».
— Стреляйте, поручик!
Но тут же кинулся к Драгомирецкому: поручик целился себе в висок. Королевич был силен, а поручик в эту минуту слаб как ребенок; Королевич сжал ему запястье, и пистолет упал.
— Вы мальчишка… моторист… — заплакал Драгомирецкий, взялся обеими руками за тросы, подтянулся и прыгнул в кабину. — На десятом километре две зеленые вниз! — бросил он через плечо. Словно крикнул: «Будь я проклят!» — Винт!
Он надвинул очки, застегнул каску и приник к приборам.
Когда аэроплан взлетел и рев мотора перешел в ритмичное гудение, Королевич прокричал Драгомирецкому в ухо:
— Если дадите две зеленые, я прыгну с парашютом — предупредить об опасности штрафников!..
Ранцевые парашюты Котельникова — новинка отечественной авиации — были и у пилота и у авиамоториста за плечами, но прыгать с парашютом им еще не приходилось. Созданные Котельниковым в киевских мастерских и принятие на вооружение ранцевые парашюты КР–1 пока что использовались в воздухоплавательных отрядах и на некоторых самолетах только на случай аварии.
5
Солнце уже стояло высоко, и в Киеве в это время началась манифестация.
Мимо Думы церемониальным маршем, гулко печатая шаг, прошли два батальона офицеров: прапорщики, поручики и капитаны. Они были в полной офицерской форме, но, по–солдатски, под винтовкой. С тротуара их приветствовали звонкими рукоплесканиями. Отряд георгиевских кавалеров, выстроенный вдоль тротуаров для поддержания порядка, взял по–ефрейторски «на караул». С балкона Думы сам Оберучев, командующий военным округом, — с сегодняшнего дня уже не полковник, а генерал, — крикнул офицерам:
— Да здравствует победа!
И прапорщики, поручики и капитаны ответили:
— Смерть!
На левом рукаве у каждого офицера был нашит черный бархатный ромб с черепом и скрещенными костями. Это маршировали два «ударных батальона смерти», сформированные из офицеров киевских штабов и военных училищ.
«Батальоны смерти» продефилировали по Большой Bасильковской на станцию Киев–второй, погрузились в эшелоны и двинулись на запад — на фронт.
За «батальонами смерти» пришла по Крещатику гражданская манифестация. Ее организаторы успели учесть петроградский опыт: там манифестация началась еще рано утром, и телеграф уже принес первые сведения о ней.
В Петрограде демонстрация против наступления на фронте, подготовленная большевиками, была запрещена эсеровско–меньшевистским руководством Первого Всероссийского съезда Советов. Вместо антивоенной демонстрации эсеро–меньшевики решили провести патриотическую манифестацию. Транспаранты с надписями: «Доверие Временному правительству!», «Долой раскол, да здравствует единство!», «Война до победы!» — розданы были еще с вечера всем коллективам и организациям.
