Суворовские войска выходили к Генуэзскому заливу, Мальта упорно сопротивлялась. Король обеих Сицилии домогался у Павла всяческой помощи в установлении порядка и взятии Рима.
В конце июля миновала опасность нападения франко-испанского флота. Соединенная эскадра, приведя себя в порядок и пополнив запасы, покинула Ионические острова.
Двое суток дрейфовали корабли при полном штиле в южном проливе между Корфу и Видо. Наконец ветер «пошел», и корабли легли на курс к Мессине. В начале августа с салинга флагмана увидели клубившуюся шапку Этны. Корабли, лавируя при противных ветрах, бросили якоря на рейде Мессины. Наконец-то прибыл курьер от генерал-фельдмаршала Суворова.
Командующий сообщал о недавних победах и просил:
«Милостивый государь мой, Федор Федорович! 06-ратя теперь виды свои на Геную, выступил я теперь в поход. Мне надлежит осилить некоторыми крепостями; трудности, препоны отнимут у меня довольно времени, как и изготовление к горному походу…»
Ушаков взял письмо, продолжая читать, подошел к висевшей на переборке карте:
«Главные силы неприятельские около Генуи, субси-стенцию они получили водою из Романии… генуэзцы кормятся сами из чужих мест, то есть особливо, и в большом виде припасы свои получали они из Африки и Архипелага. Союзные флоты нынче господа моря и легко в том препятствия утвердить могут…»
Просьба Суворова была предельно ясна.
На следующий день Ушаков наставлял перед походом вице-адмирала Пустошкина. В подчинение ему выделялась эскадра из семи кораблей.
— Генерал-фельдмаршал просил о крейсерстве у генуэзских берегов. Смотри сам, Павел Васильевич, по обстоятельствам и в тех местах, где сочтешь нужным, действуй по своему усмотрению.
Флагман не любил слишком опекать своих командиров.
— Ваше высокопревосходительство, — обратился Пустошкин к Ушакову, тот кашлянул. Два месяца, как он получил известие о присвоении ему звания адмирала, а все еще не привык к подобному обращению. Пустошкин продолжал: — Полагаю, сноситься с вами буду через Сорокина.
Федор Федорович сообщил Пустошкину, что Сорокин следует в Неаполь, а затем с эскадрой направится в Палермо. Неаполитанский король усиленно желал иметь подле себя русских моряков. Видимо, одного Нельсона ему маловато. Перед расставанием Ушаков поделился мыслями, что в Петербурге про Корфу помалкивают, и о том, что целое Неаполитанское королевство освобождено нашими моряками. Анкона блокируется, Венецианский залив весь очищен.
— До Бога высоко… — Пустошкин кивнул на восток, — туда далеко…
— Коли бы так, еще полбеды. — Ушаков махнул рукой. — Свои же союзнички в тоску вгоняют. С Кадыр-беем одна морока, австрийцы норовят водить за нос, англичане обманом обойти… Ну, да Господь с ними, он им и судья. Нам службу, Павел Васильевич, править надобно, Отечеству с пользой, авось внуки нас в небрежении не оставят, — закончил Федор Федорович.
Пустошкин встал.
— Уведомляй меня, Павел Васильевич, рапортами обо всех случаях. Прощай, с Богом.
Они обнялись.
Всякий раз расставаясь со старым товарищем, хоть и ненадолго, Федор Федорович не мог наверняка предполагать, увидится ли он с ним или нет. На суше, перед боем, друзья расстаются в надежде, что пуля их пощадит. В боевых походах моряков подстерегает вдобавок не менее опасный противник — стихия морская: сколько кораблей и людей сгинуло безвестно в морской пучине. Не знаешь, не ведаешь, когда обрушатся на тебя сатанинские силы. Однако эскадра целый год в Средиземноморье, а потерь в кораблях не было…
Проводив Пустошкина, Федор Федорович обошел корабль.
Солнце вовсе успело скрыться за складками гор, а на востоке уже зажигались первые звезды.
Сумерки в этих широтах коротки даже летом, ночь подкралась незаметно и быстро вступила в свои права. На баке матросы коротали время перед отходом ко сну, перекуривали у фитилей, балагурили, пересмеивались, затягивали песни.
«Да, лихо служителям, — адмирал остановился у фальшборта. Вот и турецкие матросы из повиновения выходят. Кадыр-бей докладывал, не ровен час, взбунтуются. Домой рвутся, не дает им русский флагман ни покутить, ни ограбить, оттого и удрать думают. Ан русачки-славяне недоедают, недопивают, а на вантах да брасах в шторм не робеют. Не говоря уже про канониров — хоть на корабле, хоть на берегу… а штыковой бой… Всю Италию прошли, поди, на Рим скоро…» — Ушаков вздохнул, продолжая размышлять: «Полгода миновало, как овладели Корфу, живота не жалеют на благо Отечеству, а Санкт-Петербург особо не жалует. Вон турецкий султан и то прислал перо с бриллиантом… А свой император помалкивает. — Федор Федорович спустился в каюту. — Сколько писем отослал в Константинополь посланнику Томаре; и корабли худы, и провианта нет, и денег нет. Тайный советник ответы шлет, а о том ни слова».
Вестовой зажег свечи, принес чай. Адмирал пододвинул бумагу.
Напомнить надо посланнику:
«Крайне беспокоит меня, столько много писем я к вам переслал, пишу беспрестанно, но по вашим письмам кажется, что вы их совсем не получали… За всем моим старанием и столь многими неусыпными трудами и речением из Санкт-Петербурга не замечаю соответствия, вижу, что, конечно, я кем-нибудь или какими облыжностями расстроен». — «Пусть Томара пробуждается, уяснит действо наше».
«Я душою и всем моим состоянием предан службе, не только о собственном каком-либо интересе, но себе ничего не думаю… Зависть, может быть, какая против меня действует. За Корфу я и слова благоприятного никакого не получил, не только того, как вы предзнаменовали, рекомендованные мною так же не получили; что всему причиною — не знаю. После сего целое Неаполитанское королевство нами освобождено…» — «Авось отпишет ко двору, пришлют кого-нибудь, хотя тому надежды мало, однако отписать надобно, сколь мочно терпеть».
«За всем тем не замечаю из Петербурга приятного виду и благоволения, чтобы одно военных людей оживлять может и приводить в то, что всякий рвением употребил свои силы и возможность, напротив того, замечаю в подчиненных моих уныние. Столь славные дела, каково есть взятие Корфу (что на будущее время эпохою служить может), принято, как кажется, с неприятностью, а за что, не знаю. Мальта ровесница Корфу, она другой год уже в блокаде, и когда возьмется, еще неизвестно, но Корфу нами взята и, словом сказать, безо всего, при всех преимуществах…»
«…За всем тем надеюсь я на благость и милосердие всемилостивейшего нашего монарха…»
Ушаков перечитал, вызвал флаг-офицера:
— Павел Богданович, у Кадыр-бея шебека завтра поутру идет в Константинополь, — протянул ему письмо, — отправьте к Томаре.
Запечатав письмо, вновь задумался.
Но невольно думал о том, что дела на островах могли обернуться иначе, если бы туда вмешался Нельсон. Уж он-то устроил бы расправу с жителями, набравшимися «вольного французского духа», установил торжество патрициев над народом и «порядок», поддержанный пушками англичан…
Палило солнце, корабли замерли, готовые к переходу в Палермо.
Федор Федорович ожидал лишь известия о возвращении туда Нельсона и короля…
Палермо встретило соединенную эскадру разноголосым шумом, пестрой толпой, усеявшей набережную. На рейде стояла английская эскадра Нельсона и русская эскадра вице-адмирала Петра Карцова, которая по указу Павла I недавно прибыла из Северного моря для усиления эскадры Ушакова.
Русские и турецкие корабли по сигналу флагмана становились на якоря. Прибывших семью залпами салюта приветствовали стоявшие в гавани корабли.
Первым на борт «Святого Павла» прибыл флаг-офицер Нельсона.
— Контр-адмирал Нельсон передает искренние поздравления вашему превосходительству с благополучным прибытием.
Ушаков слегка наклонил голову, а флаг-офицер продолжал:
— Их превосходительство, контр-адмирал Нельсон с нетерпением ждет возможности завтра поутру засвидетельствовать свое уважение вашему превосходительству.
Федор Федорович отвечал в том же тоне.
Вслед за английским офицером на борт флагмана поднялись граф Мусин-Пушкин, его помощник Ита-линский, вице-адмирал Карцов.
Допоздна сидели в адмиральском салоне гости. Обсуждали события минувших месяцев, говорили о предприятиях будущих.
Мусин-Пушкин поведал Федору Федоровичу о том, что происходит при дворе короля Фердинанда, о происках англичан. Явственно проступала линия Гамильтона-Нельсона, не допускать усиления России в Средиземноморье, а для этого все средства хороши. Русские ни в коем случае не должны появиться на Мальте. Если уж русским хочется сражаться с французами, то королю известно, что Павел I всегда готов ему помочь как брат. А посему русским крайне желательно высадиться в Неаполе и изгнать отовсюду французов, в том числе и из Рима. Только не из Генуи, вот уж где русским появляться не следует, там разберутся сами англичане и австрийцы. Все эти замыслы исходили в большей степени не от Гамильтона, а от Нельсона. Посланник Гамильтон на деле являлся тенью Нельсона. Адмирал не только частенько высказывался и подавал советы дипломату, но и удовлетворял свои интересы, вплоть до исполнения супружеских обязанностей посланника.
