Только что он получил долгожданную почту из Палермо от Нельсона. Секретный пакет доставил лейтенант, который передал на словах, что не сегодня-завтра в Неаполе должна объявиться русская эскадра, а турецкие корабли ушли домой.
Англичанин вскрыл пакет. В нем оказалось два письма Нельсона. По мере чтения самодовольная улыбка расплывалась на лице коммодора. Прочитав письма, он сказал лейтенанту, что приказ адмирала понят отлично и принят к исполнению.
Троубридж вызвал командира корабля и приказал послать на берег двух офицеров, немедленно собрать всю команду. На остальные корабли так же вернуть всех матросов с берега. Необходимо на всякий случай проверить кабаки и притоны. Завтра здесь могут оказаться русские, они не должны встретить на берегу ни одного английского матроса и солдата. Самое главное — изготовить корабли к походу. Как только прибудут русские, сразу же в тот же день уйти в Чивита-Век-кию. План Нельсона был прост, но коварен.
Рим обороняли 2500 отборных французских солдат и офицеров во главе с генералом Гарнье. Они надежно обороняли город, неаполитанцы и австрийцы бежали, разбитые в пух и прах. Но Гарнье знал, что Суворов наголову разгромил на севере генерала Макдональда, а совсем недавно — храброго Жубера. А Бриндизи, Манфредония, Неаполь взяты штурмом десантом адмирала Ушакова, Анкона и Генуя блокированы русскими кораблями. Последними обстоятельствами и воспользовался Нельсон.
Через Троубриджа при содействии кардинала Руф-фо вступил в тайные переговоры с Гарнье. Вот-вот русские, мол, захватив Неаполь, двинутся на Рим, и тогда французам несдобровать.
Англичане предлагали почетные условия — французы сдают Рим англичанам и со знаменами, оружием и всем имуществом беспрепятственно пропускаются через Чивита-Веккию на транспорты и отправляются домой.
Нельсон жаждал быть первым хотя бы в Риме, не важно какой ценой. За счет русских, конечно. И главное, боевой отряд французов укреплял гарнизон Генуи, куда слишком быстро приближался фельдмаршал Суворов.
7 сентября русская эскадра вошла в Неаполитанский залив. Первым прибыл с визитом к русскому флагману коммодор Троубридж. После привычных приветствий и любезностей, объяснив обстановку в Неаполе, коммодор попытался откланяться.
— Каков план действий господина коммодора против французов? — Ушакову не внушали доверия и слишком скоропалительный визит, и явно нервозное поведение англичан.
— Я имею цель идти на север, — коммодор несколько медлил, он был не совсем готов к ответу, — в акваторию Чивита-Веккия, там крейсируют два моих фрегата.
— Как долго и где будете продолжать плавание? — спросил Ушаков.
— В Палермо, сэр.
Ушаков в упор смотрел в бегающие глаза коммодора, сказал:
— Чивита-Веккия не должна упустить неприятеля. Союзные обязательства надобно выполнять.
— Да, сэр, мы будем принимать все меры, по возможности…
Ушаков кивком дал понять, что визит окончен: «Из этого союзника ничего не вытянешь».
Спускаясь в шлюпку, Троубридж облегченно вздохнул.
С наступлением темноты английские корабли выскользнули в море и взяли курс на Чивита-Веккию.
После коммодора прибыл с докладом капитан 2-го ранга Белли.
Ознакомившись с рапортом, Ушаков смотрел в упор:
— В капитуляциях, кои мы подписывали, усматриваю упущения немалые и по странности, — Федор Федорович не спускал глаз с Белли, — все они написаны на пользу англичан.
Краска медленно залила лицо англичанина на русской службе.
— Но не на славу и честь российскую и государя императора, — закончил Ушаков.
Он отпустил Белли. «Сколько можно россиянам сих прихвостней терпеть? А вот, поди же, орден генеральский получил от государя, не чета мне, а я не был в ходатайстве за него».
Вошел адъютант, лейтенант Балабин. Ушаков пригласил его к столу, вестовой только что принес чай.
— Повеление государя ныне имеем и доверенность корон Обеих Сицилии послать войска в Рим в Чивита-Веккию и прочие места Римской области освобождения для оных от французов, — Федор Федорович отпил чай, с кормы тянуло ночной прохладой. — Даю вам, Петр Иванович, доверенность полную о заключении капитуляции. Надлежит не позже послезавтра выехать к Риму, дабы войска наши упредить.
Балабин понимающе кивнул головой. Прощаясь, адмирал назидал:
— Полковник Скипор с войсками и с неаполитанцами выйдут не ранее трех дней спустя, а вы поспешайте…
Федор Федорович еще в Палермо усмотрел в поведении англичан притворство. Разговор с Троубриджем утвердил его в том, что союзники замышляют за его спиной неладное.
На следующий день рано утром на берег свозили десант, пушки, амуницию. Для марша на Рим Ушаков выделил 820 офицеров, матросов и солдат под командованием полковника Скипора.
После обеда в сопровождении русского поверенного при короле статского советника Италийского и офицеров Ушаков съехал на берег и осмотрел Неаполь. По улицам он шел открыто, без вооруженного эскорта. Обыватели, узнав, что это «самый главный русский», останавливались и с почтением кланялись. Все осмотрел Ушаков, заглянул и в места, где томились пленные, на душе стало скверно.
Состоялась его встреча и с кардиналом Руффо. Последний на все лады расхваливал русских моряков.
— Признание вашего преосвященства снискали войска наши, сие похвально, — Ушаков с любопытством всматривался в откормленное лоснящееся лицо кардинала, — но, — адмирал сделал небольшую паузу, — усматриваю нынче в градских кварталах беспокойств немало. — Метакса переводил довольно медленно, итальянский он знал хуже турецкого и английского. — Разумею, что казнь виновных начала приводить многих в содрогательство и в сожаление, которое час от часу умножается.
Кардинал прикрыл глазки, ответил:
— Всевышний Господь карает клятвоотступников…
— Милосердие и прощение впадших в погрешность богоугодное благодеяние. — Ушаков не мигая смотрел на Руффо. Невольно всплыл в памяти дядя его, настоятель Санаксарского монастыря преподобный иеромонах Федор, сосланный Екатериной II на десять лет по делу Емельки Пугачева…
«То-то терпели муки за оных бунтовщиков, а ты их в крови топишь. Видимо, слуги Божьи по-разному паству свою ограждают».
Ушаков продолжал:
— Ваше превосходительство, полагаюсь на ходатайство ваше перед его величеством, яко перед отцом, свое отечество и своих подданных любящем; таковое благодеяние восстановит усердие, ревность и повиновение законам и наилучшему исполнению повелениев
способствовать будет…
Пока Метакса переводил, Руффо, подняв наконец веки, прищурившись, вглядывался с любопытством в русского адмирала. С одной стороны, внутри у него нарастала волна гнева. Просили за смертельных врагов Церкви, заслуживающих веревки и костра. Но в то же время этот россиянин достаточно мудр и знает цену своим словам. Поход на Рим еще не начался, а без русских там делать нечего…
— Я передам ваши просьбы его величеству. Церковь всегда милосердна к своей пастве. — Кардинал встал, давая понять, что аудиенция окончена.
Вмешательство русского флагмана возымело свое действие, было спасено много неаполитанских якобинцев.
Два дня спустя Ушаков отправил отряд моряков для взятия Рима. Полковника Скипора перед маршем он поучал:
— Возьмете Рим, блюдите там порядок, старайтесь распространять по всему городу прокламации. — Адмирал взял со стола лист и передал Скипору: — Оповестите в разных местах города, раздайте жителям… Всех их щадить, особенно кто повинится… Когда вступите с войсками в Рим, старайтесь сохранить дома, что бы все имущество жителей не было расхищено; имейте всевозможное старание никого к похищениям не допускать; в город должны войти только регулярные войска. И особо. — Ушаков посмотрел на полковника. — Мирные люди не должны страдать при ведении военных действий, пленные не должны подвергаться насилию.
Выйдя на палубу, Скипор с интересом прочел послание адмирала к населению Рима:
«Российские войска… посылаю в Римскую область для освобождения Рима и всей области Римской от зловредных и безбожных французов, для восстановления мира, спокойствия, тишины и порядка и для утверждения благоденствия всего римского народа, к восчувство-ванию оного приглашаю храбрых римлян и весь римский народ области соединиться единодушно с войсками, мне вверенными… Уверяю при том, что обыватели и все их имения войсками, мне вверенными, будут сохранены, и я все наивозможные способы и старания употреблю всему оному народу доставить тишину и спокойствие при таковых объясненных мною благонамеря-ниях. Имею несомненную надежду, что римляне и весь римский народ, приняв в рассмотрение сущую свою пользу, требование мое выполнят непременно».
