— Невелик наш нынешний консилиум, господа, — начал царь, — но обсудить нам надлежит вельми срочное и важное: как ускорить движение армии. Оттого я и не звал сюда генералов с маршей, дабы не замедлить ход полков. Мне очень хотелось бы опередить турок у Дуная, не дать им перейти на сю сторону, бить их на переправах. Что морщишься, Борис Петрович?
— То, что сомневаюсь, поспеем ли мы к Дунаю вперед их.
— Надо поспеть, фельдмаршал. Надо.
— Мы потеряли время, государь. Я, например, два месяца впустую проездил в Польшу и обратно. А ведь если б не в Польшу, а сюда сразу…
— Так ведь объявили османы войну много позже, словно с цепи сорвались. Толстой писал, что-де мирны они, и вдруг война. Самого Толстого тут же в Семибашенный замок бросили клопов кормить.
— За ними трудно уследить, — заметил Головкин. — У них семь пятниц на неделе. Вот и Толстой обмишурился, хотя о их воинственности и приготовлениях чуть ли не в каждой реляции писал.
— Опередить турок надо еще и. для того, — продолжал Петр, — чтобы они, придя первыми в Молдавию, не заставили молдаван и валахов встать на их сторону. На нашу сторону только что перешел господарь Молдавии Кантемир {247} и обещал нам большую помощь в провианте хлебом и мясом. А если первыми явятся турки, в каком положении он окажется? Поэтому надо поспешать, Борис Петрович, поспешать.
— Но как, государь?
— Меньше отдыхать и дневать.
— Мы солдатам и так почти не даем передышки — Полтава, Рига, Ревель, а чума, прокатившаяся по полкам, а тут еще бросок из Прибалтики в Молдавию, по бездорожью, в Непогоду, в разливы. А рекруты-новобранцы?
— Что «рекруты»?
— Когда их обучать? Они согнаны у Припяти, их надо обмундировать, вооружить, выучить. А когда? И кто? Если офицеров гоним на юг, всех без изъятия. А провиант?
— Вот за провиант я с вас спрошу, Борис Петрович.
— Вот, вот. На Украине ныне все погорело, я имею в виду прошлое лето. У крестьян, по донесению Голицына, ни хлеба, ни соли. Спрашивается, с чего армии кормиться?
— Но я же только что сказал, Борис Петрович, что провиант обещан нам в Молдавии, надо только опередить турок.
— Обещание еще не значит дача. Я вон своим солдатам обещал передых после Риги. А что дал? Тяжелейший, изнурительный марш, дырявые сапоги, тощее брюхо. Что после этого они обо мне думают?
— Они про тебя песни сочиняют, — усмехнулся царь. — Ни про кого не поют, а про тебя — пожалуйста. Мне ведь светлейший рассказывал.
— Это к делу не относится, — сразу помрачнел фельдмаршал.
— Эх, Борис Петрович, я во всем с тобой согласен, ты кругом прав. А что прикажешь делать? Не маршировать?
— Я этого не говорю. Но маршировать в доброй справе, на сытое брюхо и не до упаду с высунутым языком. Иначе приведем мы к Дунаю не солдат — скелеты, которых янычары в первой же атаке разнесут в пух и прах. Я к бою должен привести бойцов, а не тени от них, государь.
— Зачем спорить с очевидным, — недовольно сказал царь и обернулся к Алларту: — Вам, Людвиг Николаевич, придется идти в авангарде, а генерал Вейде при мне будет.
— Вейде? — удивленно вскинул брови Борис Петрович. — Адам Адамыч? Но он же в плену.
— Был. Освободился Адам Адамыч. И сразу в седло.
— Я рад за него. Почти десять лет плена… Я очень рад, — молвил искренне старый фельдмаршал.
— …Так вот, господа начальники, — продолжал Петр, — с молдаванами обращайтесь как можно ласковей, чтоб они в нас друзей видели. Никаких насилий, никаких реквизиций. Кого заметите в грабеже, расстрел на месте. Это касается не только авангарда, Борис Петрович, а всей армии.
— Я понял, государь. Зело нужны деньги, покупать у молдаван продукты.
— Деньги будут, деньги есть.
— Ох-ох-ох, — вздохнул Долгорукий {248}. — И союзники наши без денег никак воевать не хотят.
— Ты про Августа, Григорий Федорович? — спросил Петр.
— Кабы только он. Король датский, государь, тоже в ваш карман заглядывает. Говорит, не на что флот снаряжать, а деньги у него есть. За чужой счет хочет в рай въехать.
— Ничего не попишешь, деньги есть артерии войны. Но ныне эти обождут, надо с султаном разобраться.
— Вот то-то и оно, Петр Алексеевич, со шведами один на один разбирались, теперь вот с турками тож.
— Ничего, ничего, князь. Ко мне не только от молдаван и валахов представители являлись, но и от сербов и болгар: «Начни, мол, государь, и там все христиане тебя поддержат, что под игом у неверных томятся». Они ждут нашего прихода, как освобождения. И я обещал им. Мы же все единой веры, православные. Так что там будет на кого опереться. Успеть бы.
Военный совет постановил: армии Шереметева к 20 мая быть у Днестра, имея при себе трехмесячный запас провианта.
— Постановить легко, — проворчал фельдмаршал и остался в единственном числе со своим мнением: — Не успеем.
— Только попробуй, — пригрозил Петр.
Но Шереметев не испугался на этот раз. В тот же день вручил царю свое письменное мнение: «…к указанным местам мая к 20 числу, конечно, прибыть я не надеюсь, понеже переправы задерживают, артиллерия и рекруты еще к Припяти не прибыли, и обозы полковые многие назади идут».
Царская резолюция на этой докладной была жесткой и безапелляционной: «Поспеть к сроку! А лошадей, а лучше волов купить или взять у обывателей». Петр не ограничился резолюцией. Вызвал к себе гвардии подполковника Василия Долгорукого и Савву Рагузинского.
— Вот что, други, вы заступались за фельдмаршала в прошлый раз? Заступались. Вот теперь извольте отправляться в его ставку и заставляйте его двигаться, двигаться, а не стоять неделями на месте.
— Но он же старается, государь, — сказал Долгорукий.
— Старается, но без погонялки обойтись не может. За умедление с тебя спрошу, Василий Владимирович.
— Два толкача — не много ли на одного? — усомнился Рагузинский.
— Твоя миссия, Савва, при фельдмаршале будет дипломатической. Ты будешь его первым советчиком. Особенно когда встретитесь с господарем Молдавии Кантемиром. Ты ж серб, знаешь молдавский язык, болгарский.
Увы, даже царь Петр с его энергией и бурным темпераментом не волен над природой и обстоятельствами. Шереметев опоздал-таки к Днестру на десять дней. Не помогли и «толкачи» — Долгорукий с Рагузинским, находившиеся при ставке и видевшие, сколь старателен был фельдмаршал, исполняя царский указ «поспешать», и сколь сильнее были против этого обстоятельства.
Носясь то в карете, то в седле от дивизии к дивизии, от полка к полку, от артиллеристов к пехоте, от пехоты к драгунам, Шереметев и сам с лица спал, и «толкачей» своих загонял, неумышленно доказав им свою правоту: «Опоздаем».
И князь Долгорукий Василий Владимирович вместо благодарности получил от царя выговор: «Зело удивляюсь, что вы так оплошно делаете, для чего посланы… Я зело на вас надеялся, а ныне вижу, что и к тебе тож пристала фельдмаршальская медлительность».
Но в отличие от прошлых надзирателей (Щепотьева и Меншикова) с князем Долгоруким у фельдмаршала сложились теплые, дружеские отношения. Возможно, причиной тому была их высокопородность, оба происходили из древних, заслуженных родов {249} и к нынешним выскочкам относились с плохо скрытым презрением и недоверием, хотя, по понятным причинам, скрывали это. Лишь между собой они могли вести откровенный разговор:
— Из кого энтот?
— Из торгашей.
— Ясно. На него нельзя положиться. А энтот?
— Тот из крестьян крепостных.
— Быдло. Надует — и глазом не сморгнет.
А в окружении Петра таких «выскочек» было не счесть. Царь ценил не «породу» человека, а его деловые качества. И в Сенате речи сенаторам запрещал читать по бумажке {250}, объясняя сие просто: «Дабы дурь всякого видна была».
После переправы через Днестр армия направилась к реке Прут, подвергаясь столь тяжким испытаниям, что трудности пути по Белоруссии вспоминались райским временем.
Теперь солдат донимала жара. На небе ни единого облачка, только беспощадное, всеиссушающее солнце. Трава выгорела, кони остались без привычного корма. К довершению несчастий, налетела прожорливая саранча, уничтожая последнюю, где-то чудом сохранившуюся зелень.
Земля зачугунела, растрескалась, пересохли ручьи, речушки. А те, что уцелели, не пригодны были для питья даже животным. Одолеваемые жаждой солдаты, опившись такой воды, умирали в мучениях и корчах.
Рассылаемые во все стороны отряды фуражиров искали не только корм, но и колодцы, и редкие ключи, из которых можно было брать питьевую воду.
Чтобы хоть как-то облегчить добычу корма для коней, фельдмаршал приказал частям двигаться рассредоточенно, захватывая большую площадь, жертвуя, таким образом, безопасностью армии.
