— А потом? — спросил тихим голосом Теймураз.
— А потом того же молодца вздернули на виселице перед коломенским дворцом.
— Этого уж делать не надобно было.
— Не так-то просто дело обстояло, дедушка. Покинув Коломенское, толпа вернулась в Москву, разбойно налетела на хоромы бояр и давай разорять все окрест, дворцы да все состояние Шорина, Задорина и других пеплом развеяли. На том, однако ж, не остановились — снова двинулись на Коломенское, грозились разнести в пух и прах царский дворец, куда к тому времени успели и стрельцов согнать несметно, они-то и встретили смутьянов.
— Да, нелегко обуздать разъяренную толпу.
— А что с медными деньгами? — спросил Чолокашвили, поощряя своего подопечного.
— Бунтовщиков истребили поголовно, однако же и медные деньги изъяли из обращения.
— Тяжела судьба монарха; царю — властвовать, подданному — покоряться, но как же быть, когда посредник меж ними криводушен да на руку нечист, — Теймураз вздохнул и принялся вышагивать по палате.
…Было за полдень. В палате по-прежнему слышалось лишь шарканье валенок Теймураза да веселое потрескивание огня. Ираклий умолк, поняв, что дедушка счел рассказ его законченным и теперь шагает взад-вперед, предавшись своим думам. Чолокашвили, тоже думая о чем-то своем, подошел к печи и начал подбрасывать дрова.
Теймураз вдруг остановился и прислушался к легкому шороху, доносящемуся из дверных щелей. Ираклий и Чолокашвили последовали его примеру, но тут же на их лицах отпечаталось спокойствие, посудилось, мол.
— Эти шорохи, дедушка, обычны для кремлевских палат да светлиц…
Не успел он досказать свою мысль, как дверь отворилась с легким скрипом и в палату пожаловал царь Алексей Михайлович, кивнул всем, мягкими шажками приблизился к Ираклию и уставился ему в глаза. Юноша не знал, что предпринять, куда отвести взгляд. Прошло изрядно времени, прежде чем царь опустил веки, костлявой рукой взял его за подбородок, потом похлопал отечески по плечу, улыбнулся благосклонно и присел к столу, дав Теймуразу знак занять место рядом.
Теймураз сел.
Ираклий встал подле государя Алексея Михайловича.
— Знаю, интересуют деда твоего радости и невзгоды моего государства, как и меня интересуют ваши владения. Однако передай ему, что никто лучше меня не поведает ему ни про государство мое, ни про медный бунт.
Ираклия словно подбросило, на лице Теймураза изобразилось изумление, у Чолокашвили глаза чуть ли не на лоб выкатились, когда они услышали о медном бунте из уст Алексея Михайловича, упустив из виду, что в разговоре употребляли русские слова, а во всех дворцах и стены слышат… Государь же, будто ничего и не случилось, продолжил степенно:
— Скажи деду своему, что завтра чуть свет тронемся на Коломенское, а оттуда желаю на волчью охоту с ним отправиться.
* * *
В Коломенское прибыли к рассвету. Здесь обоих государей с их свитами встретили с царскими почестями.
После легкого завтрака Алексей Михайлович повел гостей в особую палату, отведенную в нижнем этаже дворца для охотничьих ружей и снаряжения, Огромная палата была заполнена луками и стрелами, пиками и копьями, мечами, саблями, шпагами, кацавейками, шубами, седлами да сбруями, шлемами да щитами. Тут же лежали выделанные шкуры оленей, лосей, волков, медведей и всевозможных других зверей, чучела голов и цельные чучела крупных и мелких зверей. Все это изобилие предназначалось для подношений и даров гостям.
Алексей Михайлович произнес, обращаясь к Ираклию:
— Выберешь по четыре шубы из каждого, меха и преподнесешь деду своему, пусть с собой в Грузию возьмет. А выберешь после охоты, сейчас же с ним про охоту: надобно потолковать, — присел на покрытую шкурами деревянную кровать и Теймуразу дал знак садиться. Ираклий, Чолокашвили и пятеро из свиты, что вошли вместе с царем в палату, остались стоять.
— На этой самой кровати, — лукаво улыбнулся государь, — иной раз шалил я, когда силушка была да сердце повиновалось. Хорошая девица, гладкая, яко поросеночек — не только для царя, а и для простого смертного бальзам сущий, утешение душе и телу, иной раз получше затянувшейся обедни.
Потупив голову, Ираклий перевел сказанное Теймуразу, у которого обозначилась улыбка на лице, а один из придворных не сдержался, растянул рот до ушей.
— Иной ли раз? — лукаво переспросил Теймураз, Алексей Михайлович не ответил, лишь благосклонно улыбнулся и приступил к главному:
— Мы с дедом твоим выедем на одних санях, в которые впрягут четырех лошадей. Вся сбруя на них будет в коротких обоюдоострых пиках. Шубы с такими же пиками будут на мне, твоем деде и вознице, дабы волки на нас не вскочили, а коль уж вскочут, так на пики напорются. А ну-ка, Иван, — обратился к одному из прислужников, — принеси нам те шубы.
Тот мгновенно подскочил к стене, снял шубы с вправленными в них наконечниками пик, не уберегся и нечаянно поранил руку.
— Осторожней, болван! Не для тебя эти пики вправлены, а для волков.
Рослый слуга раскинул обе руки, и при свете лампад заблистали две шубы с вделанными в них кинжально заостренными наконечниками пик длиною в пядь и на таком же расстоянии друг от друга. Как видно, они прочно были вшиты в шубы раздвоенными концами, потому и торчали в меху, как иглы у ежа.
Алексей Михайлович продолжил:
— И шапки такие же будут на нас. На широкие сани положим эти стрелы, — указал на принесенные другим слугой колчаны, в которых было по полусотне стрел. — И еще про запас прихватим. По два тех лука возьмем, по одному в руках держать будем, а два наготове будут в санях… — Государь платком вытер выступивший на лбу пот. — К саням привяжем за передние ноги поросят. На их визг устремится волчья стая, а мы — ты да я — волков не только к себе, но и к поросятам не должны подпускать, так перебьем всех.
Теймураз проникся интересом к охоте на волков, требовавшей смелости, быстроты, ловкости и выносливости, понял всю ее привлекательность, и даже взгрустнул в душе — где, мол, мои молодые годы, а вслух поблагодарил государя за приглашение на столь интересное состязание.
— Ираклий, сын мой, — повернулся Алексей Михайлович к Ираклию, — поясни деду, что свита с нами будет, поодаль, волки к ней не поворотят, но люди наши будут от нас недалече, пока не выпустим дух из последнего зверя. Приконченных мной серых Иван подберет да посчитает, а за дедовыми сам присмотри со своими молодцами. Чолокаев здесь останется, во дворце. Тут много девиц без присмотра, — подморгнул он Чолокашвили, — а нам пора за дело приниматься.
Сказал и первым облачился в ощетиненную пиками шубу, покрыл голову такой же ощетиненной шапкой, потом сноровисто приладил на боку запасной лук, другой взял в руки и, поглядев на так же без посторонней помощи облачившегося в охотничьи доспехи Теймураза, перекрестился и вышел вместе с ним из палаты. Остальные пошли следом.
Великолепное зрелище открылось Теймуразу во дворе: четыре разряженных бубенчиками породистых жеребца были впряжены в устланные медвежьими шкурами сани с такими же бубенчиками. Закутанный во встопорщенную пиками шубу возница с усердием натягивал рукавицы и в то же время сдерживал готовых сорваться с места коней.
Два лоснящихся поросенка, привязанных к саням, замерли, уткнувшись друг в друга мордочками. Они были поставлены на сплетенные березовые ветки, тоже привязанные ремешками к саням. Теймуразу сразу же стало ясно, что «взнузданные» таким образом поросята останутся целы и невредимы при движении саней и устать не устанут, скользя по снегу на своих салазках. Чуть ли не целое войско слуг уже было готово оседлать коней и ожидало, пока государь со своим дорогим гостем усядутся в сани. В стороне скулили своры борзых, чуявших близкую охоту.
Русский мороз пощипывал лицо Теймуразу, но, как и Ираклий, он не обращал внимания на холод, лишь время от времени прятал нос в поднятый ворот шубы.
Укрывший все кругом снег приглушал людской гомон, скрадывал скулеж собак.
Из лошадиных ноздрей, будто из кузнечных мехов, волнами выкатывался густой пар.
Под низкими сводами портика коломенской церкви придворный священник осенил крестом государя и его гостя. Взбудоражённо носились над куполами храма голуби. Над высоченными соснами во дворцовом саду кружили старые вороны, редкое карканье которых словно повисало в застывшем синеватом морозном воздухе.
Домочадцы прильнули к льдистым окнам, пялясь скорее сплющенными от оконных стекол носами, нежели глазами.
Алексей Михайлович степенно приблизился к саням, изловчась, удобно устроился спиной к вознице, слуги подали ему колчан со стрелами. Как только Теймураз подсел к хозяину, ему тоже поднесли стрелы.
Государь едва слышно свистнул.
Сани сорвались с места, и поросята завизжали дружно, изо всей мочи.
