один человек, тем самым гарантируя ее целостность, либо она распадается, по мере того как легионы в провинциях объявляют о поддержке любого генерала, которому кажется, будто его честь оскорблена, разумеется, в обмен на обещание дать им лучшую землю.
И если такое случится, мы либо полностью уничтожим себя посредством гражданской войны, и тогда наши земли на Востоке захватит Парфия, а на севере варварские племена, либо генералы будут сражаться друг с другом до последнего, и тогда империя развалится на части, например, на Италию, Иллирию и Грецию. Затем от нас отколется Галлия, Испания, возможно, Африка, Азия и Египет, и так далее. Иными словами, произойдет то же, что и с империей Александра.
Как и в случае с преемниками Александра, править ими останутся римляне, но между ними будут постоянно случаться войны. И так до тех пор, пока их не поглотит кто-то другой, точно так же, как мы с Парфией поглотили осколки империи Александра.
— С каких это пор ты стал так хорошо разбираться в истории? — удивился Сабин.
— С тех самых, дорогой брат, с каких ты стал проводить почти все свое свободное время в постели молодой жены. Я тоже не терял времени зря — изучил библиотеку, и бабушкину, и дяди Гая. И хотя физически я уставал наверно не так, как ты, удовольствие получал ничуть не меньшее.
Сабин хмыкнул.
— Но что бывает, когда тот, в чьих руках бразды правления империей, впадает в безумие? — спросил Корбулон. — Как то случилось с Тиберием и как то наверняка произойдет с Калигулой?
— Именно об этом я и размышлял, — признался Веспасиан. — Если исходить из того, что империи нужен император, невольно задаешься вопросом: как его выбирать? Как ни симпатизирую я Калигуле, его поведение вчера вечером развеяло все мои надежды. Его неспособность видеть границы дозволенного делает из него наихудшего кандидата на роль того, в чьих руках будет сосредоточена абсолютная власть. Тем не менее он в числе наследников, ибо принадлежит к императорскому роду.
— В таком случае в задницу императорский род! — весело предложил Магн.
— Все верно. Почему императорский пурпур может наследовать лишь родственник? — поддержал его Корбулон.
— Вот и я о том же. Посмотрите, кого мы имеем в качестве будущих наследников: Калигулу, Клавдия и Тиберия Гемелла. Кого из троих вы бы хотели видеть своим повелителем?
— Никого, — хмуро ответил Сабин.
— Поэтому император должен выбрать себе в наследники самого достойного мужа и усыновить его — ради Рима, а не ради верности императорскому роду. И тогда само понятие императорского рода — и вся династическая грызня — исчезнут сами собой, а если выбор будет сделан правильно, то нами будет править тот, кому мы можем со спокойной душой доверить абсолютную власть.
— Звучит довольно убедительно, господин, — заметил Палл, — но каким образом ты заставишь императорскую семью уступить власть чужаку?
— В этом-то и вся загвоздка. Я не знаю, — честно признался Веспасиан.
— Будет еще одна война, — мрачно произнес Корбулон. — Рим долго не потерпит такого императора, как Калигула.
— Даже если и будет, — произнес Веспасиан с надеждой в голосе, — тот, кто выйдет из нее победителем, наверняка вынесет для себя урок: забудь о том, что такое династия, и усынови в качестве преемника самого достойного.
— Но что будет, господин, — мудро рассудил Палл, — если окажется, что самый достойный муж в Риме — это родной сын императора?
Увы, Веспасиан не успел ответить на этот вопрос, потому что дверь распахнулась, и в зал вошел Клемент.
— Император призвал вас к себе в кабинет, — сказал он с едва ли не виноватым видом. — Боюсь, это означает, что твое присутствие здесь недолго будет оставаться секретом.
***
— Какие у нее доказательства? — требовательно спросил Тиберий, размахивая письмом Антонии, как только под конвоем германца-телохранителя Веспасиан и его спутники вошли в просторный кабинет. Калигула сидел у окна, блаженно зажмурив глаза и подставив лицо солнечным лучам, как будто ничто в этом мире его не тревожило.
Как только дверь за ними закрылась, первым заговорил Палл.
— Принцепс, этот список сделан рукой самого Сеяна.
Тиберий поднял свиток, пристально на него посмотрел и бросил на мраморный стол.
— Это всего лишь перечень чьих-то имен, а не доказательство.
— Дядя, — подал голос Калигула, не открывая глаз, — если бы все, кто значится в этом списке, были мертвы, кто стал бы императором? Явно не родственник, а кто-то чужой.
Но Сеян скоро станет членом нашей семьи. Я дал ему разрешение обручиться с моей невесткой Ливиллой.
— Знаю, дядя, и ты был совершенно прав, — проворковал Калигула, — разве что слегка поспешил. Ты сам сказал мне, что у тебя имелись на его счет сомнения, именно поэтому ты отправил его в Рим в качестве консула.
— Верно, отправил, — Тиберий перевел взгляд на огромную непристойную картину, украшавшую стену между его рабочим столом и окном, и как будто вернулся в то состояние, в котором пребывал, когда впервые посмотрел на Веспасиана. — Но я должен быть уверен, совершенно уверен, что он охраняет меня и берет на себя часть ноши, которую я тащу на своих плечах.
— Принцепс, можно мне сказать? — нервно спросил Сабин.
Тиберий ответил не сразу, однако спустя несколько секунд обратил свои старческие глаза на Сабина и почти что выкрикнул:
— Тит Флавий Сабин, из Девятого Испанского легиона, хороший солдат. Да-да, говори!
Сабин поведал Тиберию, как обнаружил недостачу денег и как сундуки с денариями оказались во Фракии.
Казалось, Тиберий его не слушает, но как только рассказ Сабина подошел к концу, император вновь оживился.
— Кто еще видел эти деньги во Фракии? — спросил он, обводя взглядом присутствующих.
— Я, принцепс, — подал голос Корбулон.
На какой-то миг Тиберий растерялся, как будто до этого не замечал присутствия Корбулона.
— Ты кто? — бросил он ему. — И когда ты сюда прибыл?
— Гней Домиций Корбулон, принцепс, — гордо ответил тот.
— Помню, ты в начале моего правления был претором, но до консула так и не дослужился, — ответил Тиберий.
— То был мой отец, принцепс, — ответил Корбулон, явно довольный тем, что Тиберию знакомо его имя.
— Отец, говоришь? А ты его сын? Никогда про тебя не слыхал, — заявил Тиберий. Корбулон поник. — Ну, расскажи мне, что ты видел.
Корбулон поведал ему свою историю, рассказав про Гасдрона и Ротека, однако, как ему было велено, умолчал про Поппея.
Когда он закончил, Тиберий хмуро посмотрел на него.
— И что же ты делал во Фракии?
— Служил трибуном при штабе Поппея.
Похоже, эту фразу Тиберий пропустил мимо ушей.
— И кто еще это видел? — спросил он, как будто рассказ Корбулона его не убедил.
— Я, принцепс, —
