Наконец-то первая долгожданная весть полетела из Петербурга к отставному майору Мартынову, истомившемуся от неизвестности.
В печати не появлялось никаких сообщений, никаких подробностей о дуэли, на которой был убит Лермонтов.
В этом молчании чувствовалось что-то зловещее, какая-то тайна.
В то время особенно много писем шло из Пятигорска в Москву и в Петербург. В потоке всевозможных догадок о дуэли окончательно тонула правда. Но были и такие письма, в которых звучали проклятия не только Мартынову. Самые слухи о дуэли, противоречивые, смутные, напоминали о таинственных обстоятельствах, при которых произошло убийство Пушкина. А ведь прошло всего четыре года! Многое оставалось непонятным, но трагическую связь событий было трудно скрыть, и это было, конечно, самое опасное.
Газеты и журналы по-прежнему хранили молчание, а кто-то нарочито распускал все новые и новые слухи, уводившие от правды.
Мартынов пошел с верного козыря. В столицах наперебой повторяли, будто сговорившись, о забубённой головушке Лермонтова, который если не сегодня, так завтра сам напросился бы на дуэль. Это был одновременно и первый ход в защиту убийцы: не он, так другой неминуемо оказался бы вынужденным защищаться от приставаний отчаянного сумасброда.
Самые откровенные, но наименее осторожные считали, что пришло время покончить заодно и с поэтической славой убитого поручика.
В Москве кавказское происшествие было обстоятельно обсуждено в Английском клубе.
– Ну что ж такое, что оный поручик писал стихи? – рассуждал воинствующий вития. – Кто не грешил в молодости стихами!
– Да ведь и стихи-то бывают разные, – отвечал ему собеседник. – А что было у этого Лермонтова? Одно подражание…
В Английском клубе, в котором собиралась вся знатная Москва, охотно держались по некоторым вопросам мнений «Москвитянина». А именно на страницах «Москвитянина» профессор Шевырев доказал, что на долю Михаила Юрьевича Лермонтова в русской словесности пришлось только подражание иным, более счастливым поэтам. Собственно, вопрос о поручике Лермонтове можно бы считать исчерпанным. В Английском клубе клокотали подлинные страсти, здесь умели ненавидеть, но излишне откровенное проявление чувств всегда считалось признаком дурного тона.
Из гостиной уже стали расходиться по карточным комнатам, когда в собрание приехал почт-директор, он же живая московская газета.
Вокруг него тотчас образовалась кучка любопытных. Почт-директор Булгаков всегда имел новости, которые щедро черпал в гостиных, а еще больше из писем, проходивших через московский почтамт.
– Да правда ли, что говорят о Лермонтове?
– Сущая правда! Сам читал в письмах, прибывающих из Пятигорска, – с полным простодушием отозвался Булгаков. – Пишут, господа, прелюбопытные вещи… А, Николай Федорович! Давно ли вернулись, из деревни?
Николай Федорович Бахметев, только что приехавший в клуб, подошел, слегка прихрамывая, и присоединился к беседе. Тут и узнал он важную для себя новость. По многим обстоятельствам, известным в Москве, он не хотел тотчас покинуть клуб. Подобное поведение могло снова возбудить толки, преследовавшие его многие годы. По той же причине Николай Федорович должен был, несмотря на крайнее любопытство, удержаться от подробных расспросов. Побыв в гостиной приличное время, он прошел в карточную. Составилась обычная партия. Но играл сегодня господин Бахметев не в пример плохо.
Николай Федорович ехал из клуба к себе на Арбат и размышлял: пойти к жене с известием о смерти Лермонтова тотчас или обождать до утра? Обычно после клуба он не заходил к Варваре Александровне. Она рано ложилась спать. Стало быть, отложить? Но от этой мысли ревнивому супругу сделалось совсем не по себе. Отложить, а утром жена узнает от людей. Историю Лермонтова уже таскают, конечно, по всем гостиным… И новая мысль растревожила Николая Федоровича: вдруг все уже знает Варвара Александровна и только притворяется перед ним по своему обыкновению? «Пустяки! – сам себя уверил господин Бахметев. – Она после деревни еще не выезжала».
Итак, нужно немедленно явиться к жене, поглядеть, как примет известие притворщица, застигнутая врасплох, и выведать наконец тайну ее отношений с Лермонтовым. Вырвать эту тайну было давним, едва ли не самым заветным желанием господина Бахметева, можно сказать – навязчивой идеей. Николай Федорович не ревновал. Давно прошли для него годы, когда бушуют страсти. Ревность плохо уживается с подаграми, ревматизмами и прочими невзгодами, которыми награждает человека всеразрушающее время. Да для ревности и не было, пожалуй, причин. Варвара Александровна безупречная жена. Но прошлое! Прошлое!
Когда-то ему удалось вырвать покаянное признание Вареньки в увлечении поэтом. Теперь его смерть могла бы излить целительный бальзам в душу Николая Федоровича, если бы только удалось узнать все, что было у жены с Лермонтовым в этом проклятом прошлом… Нет, господин Бахметев не мог ждать до утра!
Едва остановился у дома экипаж, едва заспанный лакей почтительно высадил вернувшегося барина, Николай Федорович, сильно прихрамывая от быстрой ходьбы, прошел к жене. Раскрыл двери в ее будуар и остановился на пороге – Варенька сидела в спальном капоте перед зеркалом и расчесывала пышные волосы.
Не отрывая от нее глаз, муж сделал несколько шагов и почти закричал отрывисто, резко:
– Лермонтов убит наповал!
Мог бы раздаться ответный женский вскрик – Варенька не произнесла ни слова. Мог бы упасть на пол гребень, который был у нее в руке, – Варенька аккуратно положила его на туалет. Могло бы покрыться мертвенной бледностью ее переменчивое лицо – ничего подобного не случилось. Могли бы, наконец, хлынуть из глаз уличающие слезы – ясные глаза ее оставались совершенно сухи.
Она глядела на мужа с полным недоумением.
– Лермонтов убит на дуэли! Вы меня поняли? – громко повторил Бахметев.
– Ради бога, не кричите! Оленька долго не засыпала и очень беспокойно спит… Что мне надо понять?
Не отвечая, Николай Федорович оглянулся на открытую дверь детской, осторожно прикрыл ее и вернулся к жене.
Он сел на низкий стул, стоявший подле туалета.
Варвара Александровна все так же смотрела на мужа, не понимая, чего он от нее хочет. Но, должно быть, самый важный для наблюдений момент был безвозвратно потерян.
– Он убит, и об этом знает вся Москва. Известие совершенно достоверное…
Варенька вдруг поняла, что на этот раз муж ничего не выдумывает, как нередко бывало, чтобы застать ее врасплох.
– Надеюсь, вы не будете шутить жизнью человека. Если это правда, дайте мне в том слово.
– Клянусь честью, – подтвердил господин Бахметев. – Я всегда говорил, что он плохо кончит…
Варвара Александровна больше не слушала. Обратив взор к образу, перед которым всегда теплилась лампадка, она перекрестилась и внятным голосом произнесла короткую молитву:
– «Господи, упокой душу новопреставленного раба твоего…»
Николай Федорович всегда высоко ценил в жене ее набожность. Теперь голос Варвары Александровны был полон христианского сострадания к грешной душе, покинувшей бренный мир. Но в этом голосе не было ни боли, ни смятения, ничего, что могло бы послужить уликой. Когда она снова опустилась в кресло, Николай Федорович был совершенно сбит с толку. Жена не расспрашивала его ни о чем. Она снова заговорила о дочери: к вечеру Оленька стала кашлять и капризничать, в головке обнаружился жар.
Николай Федорович встревожился не на шутку. Он вернулся в детскую. Его единственная дочь спала, раскинувшись в кроватке, и во сне чему-то улыбалась.
– Она спит спокойно, – сказал нежный отец. – Я надеюсь… – Он смотрел на жену, ожидая утешения.
– Я уверена, что к утру Оленька будет совсем здорова!
Несколько минут прошло в полном молчании.
– Он получил то, что заслужил, – начал Николай Федорович. – Никто в Москве не находит и слова сочувствия к нему…
Только теперь жена стала расспрашивать, что это была за дуэль, с кем и по какой причине. Николай Федорович охотно отвечал. Но стоило произнести имя поэта, даже мертвого, как ненависть к нему вспыхнула с прежней силой.
– Хоть теперь скажите мне всю правду!
– Вы знаете все, – устало отвечала Варенька.
– Все?! – Николай Федорович был вне себя. – Все! А если я, ваш муж, скажу вам, что я ничего, решительно ничего не знаю? Что тогда?
Началась одна из тех семейных сцен, которые в последнее время происходили, по счастью, редко. Но, кажется, сегодня все сызнова должно было повториться.
– Мой друг, отложим наш разговор! Я так устала…
– Нет, сударыня! В последний раз требую от вас ответа по праву мужа, в надежде, что у вас есть понятие об обязанностях супруги…
А Варенька действительно исчерпала все силы. Известие, сообщенное ей, было слишком неожиданным. Но Николай Федорович ни с чем не хотел считаться. Надежды на то, чтобы застать жену врасплох, явно не оправдались. Теперь он требовал признаний, сам не зная в чем.
