В этом безмолвии принц Дуань опять говорил громко и много похвалялся, заявляя, что боксеры подготовили свои тайные заклинания, и когда иностранные войска достигнут рва, окружающего стены города, то не смогут его пересечь: они упадут в воду и утонут.
На это Жун Лу закричал неожиданно сильным голосом:
— Боксеры — это не более чем пушок чертополоха, и когда иностранные враги приблизятся, они улетят как пушок!
Его слова сбылись. Однажды днем герцог Лань ворвался в библиотеку, где императрица читала книги, в которых лишь одних она черпала утешение, и закричал, без приветствия и ' преклонения колен:
— Старый Будда, они здесь… Иностранные дьяволы ворвались в ворота, словно огонь сквозь воск!
Она подняла взгляд, и кровь отхлынула у нее от сердца.
— Значит, мой родич был прав, — сказала она слабым изумленным голосом. Она закрыла книгу и поднялась и, стоя, размышляла, зажав полную нижнюю губу между большим и указательным пальцем.
— Вы должны бежать, ваше высочество, — вскричал старый герцог, — вы и Сын неба вместе! Вы должны бежать на север.
Она покачала головой, все еще раздумывая, и видя, что ее никак не уговорить, герцог Лань поспешил прочь, чтобы найти Жун Лу, который один мог убедить ее. Меньше чем через час Жун Лу прибыл. Он вошел, опираясь на палку, все еще чувствуя себя плохо, но ему придавало силы желание сделать для нее все, что он сможет.
Он подошел к ней близко и заговорил тихо и нежно:
— Любовь моя, ты должна послушать меня. Ты не можешь оставаться здесь. Ты — символ Трона. Там, где ты, — сердце страны. Сегодня после полуночи, когда луна растает, а звезды еще не будут гореть ярко, ты должна бежать.
— Снова, — прошептала она. — Снова, снова…
— Снова, — согласился он. — Ты знаешь дорогу, и ты не поедешь одна.
— Ты…
— Нет, не я. Я должен остаться, чтобы собрать наши силы. Ведь ты вернешься назад, как ты делала раньше, и я должен сохранить для тебя Трон.
— Как ты сумеешь без войска? — прошептала она. Ее голова опустилась, и он увидел, как на длинных прямых ресницах повисли тяжелые слезинки. Они падали одна за другой и скатывались по гладкому тяжелому атласу ее серебристо-серого халата.
— Что я не смогу сделать силой, я сделаю мудростью, — сказал он. — Трон будет ждать тебя. Это я обещаю.
Она подняла лицо, и он увидел, что она уступила. Если не ему, то ужасу, страху. С любовью он взял ее руку и прижал к своей щеке, затем, мягко ее опустив, он отступил назад.
— Ваше величество, — сказал он, — нельзя терять ни минуты. Я должен выбрать тех, кто займет мое место в качестве ваших охранников. Пусть служанки вымажут ваше лицо и причешут, как китайскую крестьянку, вы покинете дворец через потайные ворота. Возьмите с собой только двух фрейлин. Император отправится с вами, переодетый крестьянином. Наложниц вы должны оставить…
Она слушала, не говоря ни слова. Когда он ушел, она села к столу и открыла книгу, и ее глаза упали на странные слова, написанные много веков назад мудрым Конфуцием: «Из-за недостатка широты ума и понимания была потеряна великая цель».
Она неотрывно смотрела на эти слова и слышала, как их произносит какой-то голос. Из прошлого они долетели до ее ума и сердца, и она смиренно их приняла. Ее ум оказался недостаточно широк, она не поняла суть времен, и великая цель была погублена — цель сохранить страну. Враг победил. Она медленно закрыла книгу и сдалась духом. Отныне она не будет управлять ходом времени, она будет только ему подчиняться.
Все дивились ее гордому спокойствию. Она давала каждому приказания относительно надежного сохранения ее книг, картин, свитков, драгоценностей. Для того чтобы спрятать сокровища, она велела Ли Ляньиню возвести ложную стену в спальне, и за этой стеной спрятали сокровища. Когда все было готово, она призвала сначала императора, а затем наложниц и сказала наложницам, почему она не может взять их с собой.
— Я должна сохранить императора и себя, — сказала она, — не из-за нашей ценности, ибо, и в самом деле, мы таковой не представляем, но мы должны охранять Трон. Я несу с собой императорскую печать, запомните: там, где я, там государство. Вы же останетесь здесь, и вы не должны бояться, ибо сам Жун Лу, чудесным образом поправившийся, соберет все наши войска. Я не верю, что враг проникнет в эти дворцы. Продолжайте жить так, как если бы я была здесь. Евнухи останутся прислуживать вам, кроме Ли Ляньиня, который отправится со мной.
Наложницы тихо плакали и вытирали глаза рукавами. Никто не заговорил, кроме Жемчужной наложницы, которую евнухи осмелились привести из заточения. Она стояла бледная, щеки ее обвисли, красота ушла, а тело прикрывали выцветшие лохмотья. Но она все еще была непокорной. Ее ониксовые глаза, словно драгоценные камни под бровями, подобными мотыльку, лучезарно горели. Она закричала императрице:
— Я не останусь, Священная мать! Я заявляю о своем праве отправиться с моим повелителем и прислуживать ему.
Императрица взвилась как разъяренный феникс.
— Ты, — вскричала она и пронзила воздух двумя мизинцами. — Ты осмеливаешься говорить, ты, навлекшая на его голову половину бед! Смог бы он придумать столько зла если бы ты не нашептывала ему на ухо?
Она повернулась к Ли Ляньиню и, поддерживаемая силой своего гнева, дала приказание:
— Возьми эту женщину и брось ее в колодец у Восточных ворот!
Когда она произнесла это, император упал на колени, но императрица даже не позволила ему говорить. Она, которая могла быть самой мягкостью и очарованием, когда ее окружали мир и красота, во время опасности была безжалостной.
— Ни слова, — вскричала она, тыча пальцами над головой императора. — Эта наложница вылупилась из яйца совы. Я привела ее сюда, чтобы вскормить и чтобы она меня поддерживала, а она восстала против меня.
Она посмотрела на Ли Ляньиня, он немедленно сделал знак евнуху, и вдвоем они схватили наложницу и утащили ее, безмолвную и бледную, словно камень.
— Садись в свою повозку, — приказала императрица стоявшему на коленях императору, — и опусти занавески, чтобы тебя не увидели. Принц Пу Лунь поедет верхом рядом с тобой, а я поеду впереди в своей повозке. Мул — для Ли Ляньиня, хотя он самый худший из всадников. Если кто-то остановит нас, то говори, что мы бедные крестьяне, спасающиеся бегством в горы. Ах, но прежде проедем мимо Летнего дворца!
Когда несколько часов спустя повозки проезжали мимо Летнего дворца, она снова дала приказание.
— Остановите, — сказала она. — Мы останемся здесь ненадолго.
Она сошла с повозки, хотя не позволила сойти больше никому, и одна в сопровождении только евнуха, отправилась бродить по мраморным коридорам, по пустым дворцам и по берегу озера. Здесь жило ее сердце. Здесь она мечтала о том, как будет доживать свои спокойные преклонные годы среди мирных и процветающих людей. И сюда, возможно, она никогда не сможет вернуться. Что, если иноземный враг снова разрушит это прибежище, как сделал это много лет назад? Но тогда она вернулась, она отстроила все заново и, отстроив заново, укрепила и прославила прошлое. Но в то время она была молодой, а теперь она старая. Возраст победил ее.
Она стояла в безмолвии, оглядывая свои владения последним долгим взглядом, а затем повернулась, — ее стройную, изящную фигуру не попортили грубые голубые одежды китайской крестьянки, — и взошла в повозку.
— На запад, — приказала она, — на запад, в город Сиань.
Путешествие длилось девяносто дней, и что бы ни происходило в сердце императрицы, лицо ее оставалось спокойным и решительным. Она никогда не забывала, что двор смотрел на нее как на солнце, хотя она и спасалась бегством. Когда они покинули одну провинцию и въехали в другую, больше не было необходимости прибегать к переодеванию, и императрица снова смогла надеть свои великолепные одежды. От этого она почувствовала прилив сил, и ее мужество окрепло. В провинции Шаньси народ не боялся войны, но был озлоблен ужасным голодом. Тем не менее в самый же первый вечер ее любимый генерал, который пришел с севера со своими войсками, преподнес императрице корзину свежих яиц, пояс, украшенный дорогими камнями, и атласный кисет для ее трубки и табак. Это также ее ободрило, это было добрым знаком любви, которую ее подданные по-прежнему испытывали к ней. И действительно, шли дни, а жители, как они ни голодали, приносили императрице корзины пшеницы и проса и тощих домашних птиц, и она все более и более утешалась их любовью, и наслаждалась окружающей красотой.
На перевале, называвшемся перевалом Летящих гусей, она приказала остановиться, чтобы насладиться чудесным зрелищем. Насколько хватало глаз, поднимались голые горные склоны на фоне неба царственного пурпурного цвета. В долинах тени были черны. Ее любимый генерал, который ехал вместе с ней как охранник, отдалился на небольшое расстояние и нашел луг, полный желтых цветов. Он нарвал охапку и принес императрице, говоря, что боги разложили этот живой ковер как высочайшее приветствие. Императрица была тронута такой любезностью и велела евнуху налить генералу чашку пахты, чтобы восстановить его силы. Такой маленький знак внимания снял тяжесть с ее сердца. Она хорошо спала ночью и с аппетитом ела грубую пищу.
