На восьмой день девятого месяца она достигла столицы провинции, где наместник Ю Сянь ждал ее с почестями. Этот наместник поверил в волшебные силы боксеров, и по его приказу всякий иностранный мужчина, женщина и ребенок были убиты. Императрица приняла его почтительное преклонение колен и его дары, когда он вышел приветствовать ее у городских ворот, и похвалила его, сказав, что он сделал правильно, очистив провинцию от врага, и что он был честен и верен.
— Тем не менее, — сказала она, — мы побеждены, и может случиться, что иностранный враг, утвердившись в своей победе, потребует вашего наказания, и если это будет так, то я должна буду сделать вид, что наказываю вас, но тайно я вас вознагражу. Мы должны надеяться на то, что в будущем к нам придет победа, несмотря на нынешнее поражение.
Тут Ю Сянь девять раз склонился перед нею в пыль.
— Ваше величество, — сказал он, — я готов принять отстранение от должности и наказание от ваших рук.
Она погрозила ему указательным пальцем:
— Вы ошибались, однако, утверждая, что боксеры невредимы из-за волшебства. Они погибают, как и другие. Иностранные пули проходят сквозь них, как будто их плоть восковая.
— Ваше величество, — сказал Ю Сянь со всею искренностью, — их волшебство не подействовало потому, что они не придерживались правил своего общества. Ради грабежа они убивали невинных людей, которые не были христианами, и они поддались жадности. Только чистые души могут владеть волшебством.
Она кивнула в ответ головой и прошествовала во дворец, который был приготовлен для нее. Ей было приятно, когда она обнаружила золотые и серебряные сосуды, извлеченные из хранилища и начищенные для ее пользования. Эти сосуды были сделаны двумя веками ранее для императорского Предка Цяньлуна, когда он остановился в этом городе по пути к горе Пяти гребней.
Никогда осень не была такой великолепной, как сейчас. День за днем солнце согревало землю и людей. Урожай был обилен, и дома полнились едой и топливом. Война была далеко, казалось, что никто даже не слышал о ней. В мире и изобилии люди выражали императрице свое почтение и заявляли, что она действительно была их Старым Буддой, и воздавали ей благодарность. Снова она приободрилась, ее сердце крепло мужеством и радостью, тем более что многие из ее принцев и министров последовали за ней, и потихоньку двор собирался.
Ее настроение было внезапно омрачено письмом, написанным Жун Лу. В нем он сообщал, что их дело потерпело поражение и его славный помощник Чун Чи повесился от отчаяния. В своем ответе императрица, воздав почести умершему за его верность и отвагу, приказала Жун Лу явиться к ней, чтобы сделать полный доклад. Пока он ехал к ней, его жена внезапно заболела и умерла в чужом городе. Эту весть императрица услышала от курьера и была решительно настроена утешить его и поднять его дух.
Когда Жун Лу прибыл, она послала сообщить ему, чтобы он отдохнул час, а затем явился перед ней. Она ждала его в маленьком старинном зале, сидя на огромном резном стуле из южного черного дерева. Когда Жун Лу вошел, она отослала всех прочь. Жун Лу был изможден горем и усталостью.
— Я скорблю, что твоя жена ушла от нас на Желтые источники, — сказала она тихим голосом.
Он принял это с легким поклоном.
— Ваше величество, она была славной женщиной, — сказал он, — и она верно служила мне.
Они замолчали.
— Я возвышу до ее положения другую, — сказала наконец императрица.
— Как вы пожелаете, ваше величество, — ответил он.
— Ты устал, — заметила она. — Не церемонься. Давай сядем вместе. Я нуждаюсь в твоем мудром совете.
Она пересекла комнату, держась гордо и прямо, и подошла к двум деревянным стульям, между которыми стоял небольшой двухъярусный столик, приглашая Жун Лу садиться. Обмахиваясь шелковым веером, на котором в час досуга нарисовала здешний пейзаж, императрица спросила:
— Все потеряно?
— Все потеряно, — сказал он твердо.
— Что ты посоветуешь? — спросила она.
— Ваше величество, — сказал он, — вам возможно действовать только одним путем. Вы должны вернуться в столицу и уступить требованиям врага и спасти таким образом Трон. Я оставил там Ли Хунчжана, чтобы вести переговоры о мире. Но прежде чем вернуться, вы должны обезглавить принца Дуаня как залог искренности вашего раскаяния.
— Никогда! — воскликнула она и сложила веер так резко, что его пластины из слоновой кости хрустнули.
— Иначе вы никогда не сможете вернуться, — ответил он. — Так велика ненависть иностранцев к принцу Дуаню, которого они считают главным подстрекателем, что они скорее разрушат Императорский город, чем позволят вам вернуться в него.
Она почувствовала, как кровь похолодела у нее в венах. Веер выпал из рук. Она подумала о своих сокровищах, спрятанных во дворце, а более всего о наследии императорских Предков, о славе и о власти. — Можно ли было потерять их, если да, то что же тогда оставалось?
— Ты всегда слишком резок, — заметила она, указав мизинцем на веер. Жун Лу нагнулся, поднял его и положил на стол. Она поняла, что он специально не дал его ей, чтобы их руки не соприкоснулись.
— Ваше величество, — сказал он глубоким терпеливым голосом, — иностранцы будут преследовать вас даже здесь, если " вы не выкажете покорности.
— Я могу двинуться дальше на запад, — настаивала она, — и там, где я остановлюсь, я объявлю свою столицу. Императорские Предки делали так до меня. Я только иду по их стопам.
— Как желает ваше величество, — сказал он. — Однако вы знаете, я знаю, и увы, весь мир будет знать, что, пока вы не вернетесь в наш древний город, вы будете изгнанницей.
Но она отказывалась уступить. Нет, так сразу она не уступит. На следующий день она приказала двору отправиться в западный город Сиань в провинции Шаньси, где она объявит свою столицу. Это не бегство, утверждала она, но так как в здешней провинции был голод, нужды двора не могут быть удовлетворены. Как только приготовления в дорогу закончились, двор выступил на запад.
По ее приказанию Жун Лу ехал верхом рядом с ее паланкином и больше ничего не говорил о ее возвращении в Пекин, а она не спрашивала его совета. Вместо, этого она говорила о красоте пустынного пейзажа, читала стихи, но делала все это, чтобы скрыть свое тайное отчаяние. Ведь в конце концов она не сомневалась, что Жун Лу был прав. Она должна вернуться в Императорский город любой ценой.
Когда они прибыли в город Сиань, она обосновалась вместе со двором во дворце наместника, который для нее был убран и обставлен заново, стены окрашены красным, внешние дворы обнесены частоколом, а в главном зале был построен трон и обит мягкой обивкой из желтого шелка. Ее собственные покои были устроены позади тронной комнаты, на западной стороне располагались комнаты императора и его супруги, а к востоку комната для Ли Ляньиня.
Устроившись, императрица настояла, чтобы пища была простой, дабы уменьшить расходы. Хотя каждый день сотни блюд из самых изысканных южных лакомств предлагались к столу, она для каждой еды выбирала всего лишь шесть. Она приказала, чтобы держали только шесть коров, она любила пить молоко поутру и вечером перед сном. Несмотря на долгoe путешествие, императрица заявляла, что находится в добром здравии, однако ее донимает бессонница. Когда ночь бывала особенно беспокойной, то евнух, специально обученный, делал ей массаж, пока она не засыпала.
Теперь, обосновавшись в столице изгнания, она снова давала аудиенции, на которые ежедневно прибывали курьеры из далекого Пекина и приносили новости. Она выдерживала все, пока ей не сообщили, что Летний дворец вновь осквернен. Солдаты западных стран веселились в ее священных дворцах, услышала она. Ее трон, услышала она, они отнесли на озеро и бросили в самом глубоком месте, они похитили ее личные одежды и картины, а на стенах залов и покоев, даже в ее собственной спальне, нарисовали непристойные рисунки и сделали грубые надписи. Когда она услышала это, то от ярости заболела и ничего не могла есть. Пребывая в слабости несколько дней, она поняла, что должна вернуться в столицу и что, прежде чем она сможет вернуться, она должна уступить требованиям врага, что все, кто помогал шайке боксеров, должны умереть. Однако как могла она уступить такой ценой? Во всех этих испытаниях Жун Лу был ежедневно при ней, невозмутимый, молчаливый, бледный, ожидавший неминуемого исхода.
Она часто поворачивалась к нему, ее огромные глаза чернели на бледном прекрасном лице, и иногда она говорила, а иногда молчала.
— Нет ли другого пути отделаться от моих врагов, кроме как уступить? — спросила она однажды.
Никакого, ваше величество, — сказал он.
Она больше не спрашивала. Безмолвная, она подняла свои глаза к его глазам, и он печально улыбнулся и не ответил. Однажды вечером, когда она одна сидела в сумерках во дворе, он появился перед ней, не будучи объявленный, и сказал:
