Солдаты, привыкшие к ленивой праздности, громко ругались, но утихали, как только Гервасио приближался, а некоторые из метисов умышленно отставали. Им-то незачем спешить на драку.
Пепе ехал сразу за Джозией. Голубой линялый платок, повязанный под шляпой, промок от пота, горбоносое лицо еще больше потемнело. Он боком сидел на лошади, держа в длиннющих руках ружье. С тех пор как его переманил к себе Джозия, Пепе отправил этим штуцером на тот свет уже не одну человеческую душу.
Лишь Джозия Уилькок Адамс держался так, словно совершал обыкновенную прогулку. Черный плащ его и шляпа побелели от пыли, безволосое лицо было сухим и чистым, и он по-прежнему ловко плевал между ушей коня. Будто щелкал. Однако Пепе замечал в нем перемену. Доверенный Колумбийской компании с самого утра еще не хлебнул ни одного глотка из фляги, находившейся в седельном мешке, не пел псалмов, не притворялся сонным. И беспокойство, с которым он временами оглядывал окрестность, было заметным.
Вскоре бывший золотоискатель догадался о причине этого беспокойства. Передний солдат швырнул недокуренную сигарету в траву. Когда Джозия это увидел, он круто повернул коня и одним только взглядом заставил испанца спешиться и погасить окурок. Потом галопом вернулся на место. Джозия боялся степного пожара, который могли устроить индейцы. Ни солдаты, ни пушки не помогут против грозной стихии прерий. Огонь уничтожит отряд, как солому. Вряд ли спасутся и переселенцы. Компания не простит подобного разгрома!
К вечеру жара начала спадать. Измученные кони и всадники приободрились. До предгорий, где стояла новая миссия, осталось не больше десяти миль.
Гервасио перестроил свой отряд, приказал зарядить пушку, чтобы потом не терять времени, осмотрел ружья. Теперь надо было ехать осторожнее. Индейские разведчики могли встретиться каждую минуту.
Так продвигались около часа. Местность постепенно повышалась, вдали уже видны были четкие линии гор. Еще полчаса езды, и должны показаться осажденные стены нового монастыря. Однако кругом было тихо и пустынно, ничто не указывало, что там, впереди, скопились сотни индейцев и, может быть, защитники миссии доживают последние минуты.
И вдруг, разрывая тишину, донесся звон колокола. Прерывистый и частый колокольный набат. Потом, заглушаемые расстоянием, словно кто-то далеко ломал сухостой, раздались звуки стрельбы. Залпы были недружные, поспешные, стучали одиночные выстрелы.
Вперед! крикнул Гервасио, всаживая шпоры в бока своего коня.Стреляют!
Он пустил лошадь в галоп, а за ним, смешав ряды, толпой поскакал отряд. Даже мулы с пушкой, захваченные общим порывом, бежали не отставая, раскрыв рты и тяжело дыша.
Взлетев на пригорок. Гервасио сразу же остановил коня. Впереди, не больше как в четверти мили отсюда, виднелась миссия. На стенах ее вспыхивали огоньки, а внизу, окружая со всех сторон, суетились пешие и конные индейцы. Они штурмовали стены. Звон колокола покрывал крики атакующих, выстрелы наносили большой урон, но индейцев было великое множество, и на место убитых и раненых вставали новые ряды.
Однако индейцы не стреляли. Они бесстрашно и упорно лезли на стены, словно задались целью взять крепость без единого выстрела. Некоторые из них добирались до самых верхушек, но, сбитые пулями, падали на головы своих товарищей. Монахи стреляли не хуже солдат. У индейцев не было ни одного ружья!
Пушку! скомандовал Гервасио. Во рту у него пересохло, говорить он почти не мог.
Всадники спешились и, невидимые в высокой траве, установили на деревянном лафете пушку.
Первый выстрел не причинил осаждающим никакого вреда. Картечь высоко прошла над стенами. И даже гул выстрела потерялся в колокольном звоне и криках. Второй зажег траву. Стараясь найти верный прицел, Гервасио взял слишком низко. Только в третий раз картечь повалила с десяток индейцев у самых стен.
Однако больше выстрелить не довелось. Заметив отряд, индейцы отхлынули от крепости и, вместо того чтобы броситься врассыпную, вскочили на коней и повернули на нового врага. Это произошло так неожиданно и быстро, что солдаты успели лишь дать нестройный залп и бросились к лошадям. Но перепуганные животные шарахнулись в сторону, две лошади попали в горевшую траву. Мгновение и взорвавшийся в седельных сумках порох швырнул их наземь, далеко распространяя огонь.
Джозия раньше всех очутился на лошади. Выхватив пистолет и вздыбив коня, он перескочил через пушку и понесся в прерию. Он слышал крики индейцев, смертельное ржанье раненых коней, рев Пепе, упавшего с пробитою стрелою шеей... Джозия потерял шляпу, плащ его хлопал, как сорвавшийся черный парус, а голова касалась гривы скакуна...
Остановился он только тогда, когда ни криков, ни стрельбы, ни колокольного звона уже не было слышно. Солнце склонилось к западу, безграничная прерия лежала вокруг... Но она не казалась глухой и пустынной. Странный ритмичный гул тянулся издалека. А когда Джозия обернулся и посмотрел назад, он увидел темную полосу, выраставшую на горизонте и быстро надвигавшуюся на равнину. Это шел степной огонь, ничего не оставляя на своем пути. То, чего так боялся Джозия, произошло!
Он все же попробовал бороться. Загнанная лошадь уже не могла скакать, он вынул нож и колол ее до тех пор, пока, пройдя с полмили, она не свалилась. Джозия бросил ее и пошел пешком. Трава достигала плеч, он яростно брел в ней, словно в зарослях, торопился, падал. Лицо было в крови, одежда растерзана. Он ни о чем не думал, не вспоминал. Безудержный страх заставлял его двигаться.
А гул, ритмичный, почти музыкальный, слышен был все ближе, сильнее, явственно доносился запах гари, и воздух становился тяжелым и удушливым.
Скоро Джозия уже не мог идти. От перенапряжения и усталости подгибались ноги, обмякли мышцы. Он упал и несколько секунд лежал без движения. Потом пополз.
Гул все приближался, дым уже стлался по траве, жара была и его скрючит, как невыносимой. Еще несколько мгновений жухлый лист...
Тогда Джозия Уилькок Адамс поднялся на колени, вытащил из-за пояса пистолет. Ничего не видя от слез и дыма, он нащупал горячим дулом сухие, разжатые губы и выстрелил себе в рот.
Ураган продолжался четверо суток, а когда наконец утих, выяснилось, что «Вихрь» потерял плавучесть и без немедленной починки до Росса ему не дойти. В нескольких местах разошлась обшивка, порван такелаж, снесена фок-мачта. Нужно было выгрузить часть сандалового дерева, которым забиты все трюмы, наложить пластырь, откачать воду. Обиднее всего, что до Росса оставалось не больше двух дней пути.
Зато берег находился рядом. Петрович даже выглядел в подзорную трубу бухточку. Шторм отогнал их миль на семьдесят к северо-востоку, места здесь были свои.
Почти полгода миновало с тех пор, как «Вихрь» покинул берега Калифорнии. Что произошло тут за эти месяцы? Какие вести из России, Ново-Архангельска? Бен Райт узнал от англичан, что Наполеона разбили союзники в двух больших сражениях на полях Баварии, что армии его отступают к границам Франции. И еще, что война в Америке кончилась... Слава богу! Теперь в колониях будет спокойнее. Однако известия не только радовали, но и тревожили. Судя по встрече на островах, и англичане и бостонцы не очень стремятся стать хорошими соседями Россу...
Пока судно находилось в чужих морях, одолевали иные заботы и треволнения, а сейчас все мысли были только о доме. Хотелось скорее очутиться в форте, узнать все новости. Однако приходилось мириться с задержкой. Плавание прошло благополучно, поручение выполнено. Удалось даже в самый последний момент помирить Круля с королем Гавай.
Еще до урагана Алексей привел в порядок все свои записи о виденном на островах, перебелил списки грузов, возвращенных Томари и оставленных Крулю для расторжки, перевел на пиастры стоимость сандалового дерева и таро, купленных бывшим лекарем у туземцев. С владетелем Атувая Томари он договорился по-хорошему, без вмешательства Томеа-Меа и дал понять, что Баранов не одобрит самочинных действий Круля. Только письмо в Ново-Архангельск отправить не удалось. Но доктор поклялся, что будет держать себя «очень верно», да и «Вихрь» прямо из Росса пойдет на Ситху. Правитель успеет принять нужные меры.
Под тропическим солнцем Алексей почернел и основательно похудел. Доктор Круль подарил ему бритву, и он начисто сбрил свои юношеские усы и бородку, коротко срезал волосы. От этого широкие, резко очерченные губы казались еще крупнее, лицо стало выразительней и старше. Однако блеск небольших карих глаз да щербинка между верхними зубами придавали ему прежнее веселое выражение.
Пока Петрович лавировал поврежденным «Вихрем», направляя его в неглубокую бухточку, Алексей зарисовывал приближавшийся берег. Отрубистые серые скалы, дальние горы он видел уже их, когда впервые, плыл из Ново-Архангельска. Но тогда судно шло мористее и рассмотреть землю как следует было трудно. А теперь, раз уж пришлось попасть сюда, нужно занести новые места на бумагу. Кусков давно мечтал о карте близлежащего к Россу берега, тщательно собирал и хранил всякие о нем сведения.
