— Ваш брат тоже здесь? — спросила Фредерика, когда они двинулись в гостиную вслед за новобрачными и прилипшим к ним президентом.
— Нет. Он куда-то исчез. Кажется, он строит здесь дом.
— Он не в Балтиморе?
— Старается там не бывать. — Каролина только что получила добытый нелегальным путем бухгалтерский отчет об убытках «Икзэминер» за прошлый год. Газета влетит Блэзу в копеечку. «Трибюн», благодаря Тримблу и ее вдохновенной небрежности, приносила доход. Маклин даже сделал ей новогоднее предложение купить у нее газету, на что Каролина ответила отказом, и он с грустью заметил, что ему придется теперь купить «Пост».
— Мне кажется, что мистер Херст восхитительный человек. — Фредерика оказалась способной на неожиданные суждения. Как правило, прекрасные молодые особы видели в нем злодея национальных масштабов.
— Если вы так считаете, то вы с моим братом единомышленники. Он тянется к нему, как… как…
— Мотылек к пламени?
— Я хотела избежать этого сравнения, но, как издатель, я не имею права уклоняться от общепринятых выражений. Вы совершенно правы. Мотылек и пламя. Надеюсь, он не опалит себе крылышки. — Каролина сказала именно то, что думала; больше она Блэза врагом не считала. Ведь если бы он повел себя иначе, она была бы сегодня просто трансатлантической молодой наследницей, о которых все более изощренно писал Генри Джеймс. Вместо этого она завоевала себе уникальное положение, и хотя Маргарита может переживать по поводу его некоторой неопределенности, Каролина была рада чувствовать себя свободной и — к чему отрицать? — могущественной в вашингтонском мире, который все более становился для нее единственно значимым миром. Она посмотрела на кольцо на своем левом мизинце. Когда опал Дела раскололся пополам, она попросила ювелира разместить эти осколки с обеих сторон сапфира необычного желтого цвета. Эффект получился не столько вызывающий восхищение, сколько просто вызывающий, в нем угадывалась символика сломанной непрожитой жизни…
У дверей в гостиную Каролина с изумлением увидела миссис Джек Астор, похожую на лунного павлина — или то была курица? — на вашингтонском дворе.
— Как на картине Брегеля, — раздался ее голос в переполненной комнате. — Свадьба деревенского пастушка и доярки.
— И крестная мать в платье из паутины и в бриллиантах… — сказала Каролина.
— … да нет же, моя дорогая. Не крестная, а ведьма. Что я делаю здесь, в этом буколическом месте?
— Наверное, оно напоминает вам Ньюпорт.
— Нет. Скорее, Райнбек на Гудзоне, где мы ежегодно устраиваем для землепашцев праздник урожая, и я слежу за тем, чтобы их грубо сколоченные столы были обвиты ядовитым плющом. — Смех миссис Джек был приятный, хотя и не заразительный. Все вашингтонские дамы вокруг завороженно смотрели на светскую львицу, никогда прежде не бывавшую в столице. Каролина с удовлетворением сознавала, что ее собственные акции резко скакнули вверх.
— Вы дружите с Хэями? — спросила Каролина.
— Да нет. Но меня покорило это существо, такое молоденькое и потенциально устрашающее…
Миссис Джек протянула руку и привлекла к себе надменную Элис Рузвельт.
— Видишь? Я приехала. Теперь ваши сельские радости перестанут быть такими провинциальными.
— Ох уж эти гордые Асторы! — воскликнула Элис, которую никому никогда не удавалось переговорить, Даже несравненной миссис Джек. — Когда они были немецкими евреями и торговали кошерным мясом, мы, Рузвельты…
— … спасались бегством от индейцев в своих грубых деревянных башмаках, которые, кстати, сегодня на тебе, — добавила миссис Астор, глядя на большие, с квадратными носами, туфли Элис. — Зато наверняка очень удобные.
— Ну разве она не чудовище! — Элис с довольным видом повернулась к Каролине.
— Нет, нет. Она, как правило, справедлива. Но ее укус смертелен.
— Она бешеная! — Элис восторженно смотрела на миссис Джек. Не было секретом, что старшее дитя президента, по его же словам, «было единственным среди нас, у кого водились какие-то деньги», унаследованные от покойной матери. Она поставила себе целью стать светской дамой, понятие, не известное в рузвельтовской семье, очень похожей на Эпгаров, если иметь в виду самодовольное пренебрежение к одежде.
Вокруг послышалось шушуканье; подошли президент и миссис Рузвельт, ведомые Джоном Хэем, напоминавшим старого церемониймейстера.
— Элис, мы уезжаем, — объявил президент.
— Вы уезжаете, я остаюсь.
— Элис, — тихо сказала мачеха.
— Миссис Джек Астор. — Элис представила лебедя гусям со скотного двора. Миссис Джек отвесила замысловатый поклон.
— Прекратите! — президенту это не понравилось.
— Она сделала это очень изящно. — Эдит улыбнулась королевской улыбкой.
— Благодарю вас. — Миссис Джек распрямилась во весь свой рост. — Почему вы зовете нас «праздные богачи»? — она насмешливо улыбнулась президенту. — Мы не ведаем праздности.
— Некоторые менее праздны, чем другие, — начал президент, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
— А некоторые не столь богаты, как иные, — признала миссис Джек. — Но даже если и так, вам не следует делать обобщений относительно своих верных подданных, иначе мы все в следующий раз проголосуем за Брайана.
— Тогда все станут менее богаты. — Президент бросил это, уже покидая комнату. Элис осталась. Каролина считала, что дочь президента по крайней мере вносит в жизнь столицы свежую струю. Но вся рузвельтовская семья явилась сюрпризом для мира, привыкшего смотреть на Вашингтон как на жалкий пансион для мрачных политических emeriti[131]. Каролинина «Дама из общества», как она подписывалась в «Трибюн», восхищалась этой переменой так называемого тона вашингтонской жизни, с неизмеримым восторгом рифмуя это французское слово с английским, означающим всего лишь меру веса.
— Здесь есть свои возможности. — Миссис Джек оглядела комнату. Дипломатический корпус как обычно представлял красочное зрелище, а немногие государственные деятели если и не были джентльменами, то хотя бы делали вид. Только жены — бедные жены, как привычно думала о них Каролина, — выдавали их с головой. Они пропитались запахами своих провинциальных домов с огородами, и с их лиц не сходило хмурое выражение тревоги, что они не соответствуют тону.
Каролина была неприятно удивлена, встретив жену Джеймса Бэрдена Дэя. Во-первых, она не думала, что он женится так скоропалительно, и, во-вторых, что женится на ком-то «из своих», когда уже вошел в относительно большой мир Вашингтона, где он связан родственными узами с вездесущими Эпгарами. Она предположила, что жена Дэя явилась ценой, которую пришлось заплатить за место в конгрессе. Но все это ее не касалось.
— Если вычесть жен, — миссис Джек высказала то, о чем подумала Каролина, — то результат получится гораздо более забавный, чем то, что есть у нас в Нью-Йорке.
— Беда в том, — грустно сказала Каролина, — что они не хотят вычитаться.
— Испробуй деление. — Миссис Джек внезапно метнула на нее острый, все понимающий взгляд, и Каролина без всякой причины, в которой могла себе признаться, шумно вздохнула.
Тут их забрала Клара.
— Пойдемте со мной, вы обе. Развлечем полковника Пейна.
— Но он же недолюбливает дам, — начала миссис Джек.
— Не один он, — прошептала Каролина, пользуясь глухотой Клары.
— Тем больше у него оснований понервничать, беседуя с вами, миссис Астор. — Клара держалась как всегда твердо, и, как правило, была права. Полковник Пейн был взбудоражен, оказавшись рядом с миссис Астор и мисс Сэнфорд.
— Мы просто обязаны, — сказала миссис Астор голосом более гортанным и угрожающим, чем обычно, — найти вам мужа — я хотела сказать жену, полковник.
2
Блэз приехал в Нью-Йорк со своим редактором Хэпгудом, чтобы присутствовать при избрании Шефа в палату представителей; исход выборов был предрешен, поскольку Херст ничего не доверил воле случая. Первоначальный кандидат от демократов Брисбейн отошел в сторону, расчистив дорогу своему нанимателю, и Херст был утвержден как демократический кандидат Таммани от Одиннадцатого округа. За это гарантированное демократам место новый глава Таммани, добродушный Чарльз Фрэнсис Мэрфи потребовал лишь искренней поддержки кандидата Таммани на пост губернатора штата. Херст охотно с этим согласился.
Сейчас Блэз и Хэпгуд стояли на продуваемой ветрами Мэдисон-сквер, где сорокатысячная толпа ждала оглашения итогов выборов и любовалась фейерверком, устроенным редакцией «Джорнел».
— Он умеет тратить деньги, — восхищенно прокомментировал Хэпгуд.
— Иногда мне кажется, это единственное, что он умеет, — кисло ответил Блэз. Он тоже тратил деньги в Балтиморе; строго говоря, истраченные им деньги стояли возле него в виде крепкого тевтонца с огромными усами — собирательного образа полнотелых херстовских журналистов. Но даже Хэпгуду не удалось пока поднять тираж газеты. Теперь все их надежды возлагались на серию статей о смешанных браках между белыми и черными, что должно было взбудоражить читателей; так, во всяком случае, полагал уроженец Мэриленда Хэпгуд. Блэз завидовал Каролине, точнее — ее городу. Когда жизнь в столице становилась скучной, всегда оставались иностранные посольства, когда не было новостей из посольств, оставался Белый дом, бесконечный источник «живого человеческого интереса», как гласило расхожее выражение. Рассказы о рузвельтовских детях, об их пони в лифте, об их появлении на ходулях в комнате заседаний кабинета министров, об их змеях и лягушках на обеденном столе и, прежде всего, о юпитероподобном Теодоре, ведущем себя по-королевски и занимающем свой высокий трон как бы по праву рождения. Каролина могла ничего не делать, и полосы ее газеты заполнялись сами собой. У него, Блэза, были только смешанные браки. А что же дальше?
