Стратегически «специальные атаки» не только не решили поставленных задач, но, пожалуй, способствовали одной из величайших катастроф, которая когда-либо обрушивалась на истерзанный японский народ, именно — разрушение Хиросимы и Нагасаки первыми (и единственными) атомными бомбами, использованными в военных действиях. Разумеется, воздушные самураи совсем не предполагали, что их упорство принесет такие плоды, однако японской истории знакомы иронические виражи, когда героические усилия приводили к результатам совершенно противоположным предполагавшимся. Самоубийственная тактика, вместо того, чтобы, как втайне предполагалось, ошеломить американцев, пробудила отвращение и ярость в пропорциях гораздо больших, чем могли вызвать ее действительные результаты, и произвела почти такое же психологическое воздействие, как германские ракеты V-1 и V-2 в Англии, где их так же посчитали «нечестным» оружием.[878] Возможно, это помогло отбросить сомнения, вероятно, присутствовавшие у президента Гарри Трумэна и его ближайших соратников, относительно того, — сбрасывать ли атомные бомбы на густонаселенные центры в то время, когда Япония уже была на грани капитуляции и активно искала мира.[879] Более того, ярость атак камикадзе представлялась логической кульминацией японской «фанатичности» и, безусловно, предупреждала американцев о тех бесчисленных потерях, которые они могли бы понести, если бы осуществили свои планы вторжения на главнее острова осенью 1945 года.[880] Возможно, Япония, в лице двойной опасности атомной атаки и полномасштабного участия в войне России, капитулировала бы безо всякого вторжения, и тогда уничтожение Хиросимы и Нагасаки было не только аморальным, но и ничем не оправданным. Этого мы не узнаем никогда. Ясно то, что решение Америки использовать атомное оружие устранило необходимость вторжения, в ходе которого японцы могли бы прибегнуть к тактике массовых самоубийств в гораздо большем масштабе, чем когда бы то ни было.
Связь между камикадзе и атомными бомбами, безусловно, гипотетическая, доказать ее невозможно. Однако, нет ни малейших сомнений в неуместности их сопоставления в конце войны на Тихом океане, когда одна сторона прибегла к тактике самоубийств, психологические истоки которой лежали в отдаленном прошлом страны, и была побеждена самым современным и безликим, оружием, изобретенным в атомном веке.
В одиннадцать часов утра 9 августа бомбардировщик В-29 «Бокс Кар» сбросил на Нагасаки «Толстяка», убив и ранив около 75 тысяч человек одним ужасным ударом;[881] в то же утро японское правительство получило известие, что Россия объявила ему войну. Шесть дней спустя в первом публичном обращении, когда-либо делавшемся японским сувереном, император Хирохито сказал миллионам пораженных подданных (включая сотни летчиков камикадзе, ожидавших своего вылета), что Япония принимает беспрецедентное решение о капитуляции, и что они должны «перенести непереносимое и претерпеть нетерпимое»:
После глубокого рассмотрения общих тенденций в мире и реальных условий Нашей Империи в настоящее время, Мы приняли решение упорядочить ситуацию, прибегнув к экстраординарным мерам.
Мы приказали Нашему правительству связаться с правительствами Соединенных Штатов, Великобритании, Китая и Советского Союза и сообщить, что Наша Империя принимает условия их Общей Декларации.
… к настоящему времени война длится почти четыре года. Несмотря на все усилия, прилагавшиеся каждым — храбрость в бою армии и флота, усердие и прилежание слуг Нашего Государства и преданное служение ста миллионов наших людей, результат военных действий сложился не в пользу Японии, а общие тенденции в мире обратились полностью против ее интересов. Сверх того, противник начал применять новую, самую жестокую бомбу, способность которой причинить ущерб поистине колоссальна, поскольку она уносит с собой много невинных жизней. Продолжи Мы борьбу, это привело бы не только к полному падению и уничтожению японской нации, но и к окончательному стиранию с земли человеческой цивилизации. Как в такой ситуации можем Мы спасти миллионы Наших подданных, как искупить вину перед Нашими Императорскими предшественниками? Таковы причины того, что Нами был отдан приказ принять условия Совместной Декларации держав.[882]
Вечером в день объявление вице-адмирал Ониси, который недавно был назначен заместителем Начальника генштаба Флота, пригласил нескольких штабных офицеров в свою официальную резиденцию в Токио. За последние четыре дня Ониси предпринял все попытки убедить руководителей правительства в том, что капитуляция немыслима и что, как бы безнадежны ни были перспективы, единственным благородным путем было продолжать сражаться до конца, используя все необходимые самоубийственные тактики. Во время последней встречи с Министром флота адмиралом Ёнаи, Ониси, как сообщали, плакал не скрываясь, безуспешно пытаясь убедить министра в необходимости упорно держаться.[883] В последний день, незадолго до объявления решения о безоговорочной капитуляции, он попытался выиграть время, предложив принцу Такамацу, чтобы представитель императора побывал в великом святилище Исэ и сообщил там о положении. Терпя неудачи одну за другой, вице-адмирал Ониси пришел в отчаяние. «Он знал, что его собственное время истекает, — пишет капитан Иногути, тесно контактировавший с адмиралом в эти лихорадочные дни, — и что он имеет дело с людьми, не собиравшимися умирать; его должна была приводить в ярость мысль о том, что они принимают унизительное поражение. Их благодушие должно было быть оскорбительным для этого человека, утвердившегося в намерении не увидеть Японию побежденной».
Теперь, в ночь на 15-е, Ониси понял, что все его начинания окончились неудачей. Он говорил со своими гостями почти до полуночи. Затем все разошлись по домам, а он поднялся в свой кабинет на втором этаже. Около трех часов утра он вынул из ножен меч, который предыдущим вечером одолжил у молодого друга по имени Кодама[884] и взрезал себе живот традиционным крестообразным способом (дзюмондзи), которым должен был воспользоваться Мисима Юкио двадцать пять лет спустя. После совершения ритуала, он обернул меч и вонзил его себе в горло и грудь. Однако смерть не спешила принять его. Возможно (как он позже сказал Кодама), оружие не было достаточно острым; более вероятно, однако, что он сам хотел продлить свою агонию сколь возможно дольше, и поэтому удары не были достаточно глубоки.
Незадолго перед рассветом служащий официальной резиденции заметил слабый свет в кабинете. Он открыл дверь и нашел адмирала, лежавшего на залитых кровью татами. Кодама и два других морских офицера были немедленно извещены и поспешили в резиденцию, захватив с собой военного хирурга. Несмотря на зияющие раны, адмирал был в сознании. Врача поразила его физическая выдержка, но он понимал, что помочь ничем нельзя. Как бы то ни было, Ониси категорически отверг медицинскую помощь. «Не делайте ничего, чтобы оставить меня в живых!» — сказал он сразу же, увидев врача. Затем, обернувшись к Кодама он с гримасой заметил, что они смогли вновь встретиться только из-за того, что его меч оказался тупым.[885] После этих слов Кодама отчаянно схватил другой меч, собираясь покончить с собой по обычаю дзюнси, но Ониси вдруг сказал на удивление громким голосом: «Не будь глупцом! Что толку с того, что ты себя сейчас убьешь? Молодые люди должны жить и отстроить Японию заново».
Адмирала стало тошнить кровью, очевидно, муки его были велики, но он отверг предложение последнего «удара милосердия», прекратившего бы его страдания. Немного погодя Кодама предложил привезти для последней встречи из пригорода жену Ониси и молил его оставаться в живых до того, как она прибудет. «Глупый ты человек, — сказал Ониси с улыбкой. — Что может быть менее умного для военного, чем разрезать себе живот, а потом ждать приезда жены? Лучше посмотри на это стихотворение!» Он указал на свое последнее хайку, которое он написал на квадрате плотной бумаги:
Омыта и ясна,
Теперь луна сияет.
Гнев бури миновал.
«Не так уж плохо для старика!» — прокомментировал он, и это были его последние слова. Агония тянулась несколько часов, и наконец около шести вечера он умер.[886] Кодама, остававшийся с ним до конца, так описывал мрачные похороны:
Гроб для останков вице-адмирала Описи делали солдаты, но из-за недостатка досок он был сантиметров на тринадцать короче его тела. Командование флота, потерявшее все свое достоинство и присутствие духа в результате поражения, не нашло в себе искренности, дабы предоставить гроб для одного из своих сотоварищей, совершившего харакири от осознания своей ответственности. У них также не хватило великодушия, чтобы предоставить ему катафалк.
