— Ну, вылитая статская штафирка, — дружелюбно оглядел товарища Зерендорф.
— Так бы и дал в морду! — заржав, продолжил его мысль Дубасов.
В предчувствии веселья, настроение его явно улучшилось. К тому же он понял, что товарищи любят его, и с помощью солдатского юмора хотят подбодрить.
— Ну-у, формяга не от Норденштрема, конечно, однако, выглядишь неплохо, — высказал своё мнение Рубанов. — На титуляшку потянешь…
— А вот оскорблять не надо, — обиделся много уже вытерпевший Дубасов.
— Какое это оскорбление? Титулярный советник, по табеле о рангах, чин 9‑го класса. Равен армейскому капитану или ротмистру в кавалерии.
— Или гвардейскому поручику, — проявил эрудицию Гришка Зерендорф.
— А армейский поручик — это когда ты им ещё станешь, и вовсе относится к 12‑му классу.
— По гражданским чинам это губернский секретарь.
— Нет сейчас такого гражданского чина, — стал спорить Рубанов. — Вот когда мы учились с Головорезом в гимназии, то старичок–попечитель тебе бы подтвердил, что данный чин отменили.
— Да хватит вам, — вспомнив, что был Головорезом, повеселел Дубасов. — Плевать на этих секретарей. Дома, как нарочно, ни отца с матушкой, ни брата.
— Ясное дело, свалился как снег на голову. Поехали ко мне обедать, — вновь пригласил друзей Зерендорф.
— Или ко мне, — предложил Аким.
— Не-е! Твой папа′ начнёт воспитывать. А Зерендорф–старший меня не знает. Так что лучше к нему, — взял управление в свои руки Дубасов. — А потом мечтаю в сад «Буфф» попасть. Слышал от своего подпоручика, что сегодня закрытие. Повеселимся-я… — радостно потёр руки, чем вызвал подозрение бывшего фельдфебеля Зерендорфа.
В сад «Буфф» попали в 6 часов вечера. Купив за 40 копеек билеты, прошли под аркой с гирляндами, вслед за музыкантами военного оркестра гвардейских стрелков, бодро промаршировавших к оркестровой раковине в глубине сада.
— О-ох, любят гвардейцы выпендрёж, — одобрительно поглядел вслед стрелкам Дубасов. — Даже рядовой состав. Прохладно, а они в одних малиновых рубахах пришли. Явно на водочный согрев отТумпакова рассчитывают.
— Зато в барашковых шапочках. Видно головы зябнут, — хохотнул Зерендорф.
— Они их и летом не снимают. Гордость полка, как у нас гренадёрки, а у 145‑го Новочеркасского — цилиндры, — тоже хохотнул Аким.
— Ну, стану я офицером.., — взъярился Дубасов. — Всех на дуэль вызову.
— А вон и флюгер с цифрами 1901, — указал пальцем Зерендорф. — Заманчивая вещица.
— Это год открытия сада, — уже миролюбиво произнёс Дубасов. — Тот самый часовой, которого вы сегодня имели честь наблюдать, с одного села с Тумпаковым, — залюбовался громадным цветником, в основном из искусственных цветов — живые давно завяли.
В этот момент, замаскированные среди цветов, зажглись электрические лампочки. Весь сад засиял электричеством.
Публика, состоящая в столь ранний час, в основном из небогатых студентов и мелких чиновников с дамами, зааплодировала.
— Мужиков в косоворотках, русских сапогах и картузах, бывший крестьянин Тумпаков велел не пускать, — доложил знаток садовых правил, Дубасов.
— А ежели они в цилиндрах? — озаботился судьбой мужиков Аким.
— Что дамы, что мужчины, все должны быть в шляпах, — пропустил подковырку мимо ушей Дубасов. — В платках барышень–крестьянок тоже не пустят. Часовой Петька Ефимов, в денщики потом его возьму, в свободное от службы время билеты проверяет. А затем дворник Степан ведёт его на кухню, где служивый натрескается до отвала, да ещё и в казарму водочки принесёт, — сглотнул слюну рассказчик, поправив на голове цилиндр.
— Ты так впечатляюще повествуешь, словно завидуешь этому Петьке Ефимову, — стал выводить на чистую воду своего друга Зерендорф.
— О-о, какой туфовый грот симпатиш–ш–ный, — ловко ушёл от ответа Дубасов, рассмешив друзей.
Послушав оркестр гвардейских стрелков, направились в ресторан, состоявший из застеклённой веранды и кабинетов.
— Ну и тракти–и–р! — ахнул Рубанов. — В точности наша столовка в летнем лагере, только застеклённая.
На веранде был высокий помост, заставленный экзотическими растениями, и на нём играл румынский оркестр в чёрных фраках.
— Куда, интересно, они цилиндры попрятали? — не удержался Зерендорф, занимая столик неподалёку от скрипачей, главный из которых стоял перед своим оркестром и выпендривался, принимая невообразимые позы. То откидывался назад, то, отставив ногу, наклонялся вперёд или в бок, при этом виртуозно играя на скрипке, заставляя её, то рыдать, то страдать, то упиваться восторгом. Попутно он оживлённо корчил гримасы, поминутно подмигивал, играл бровями, улыбался сидевшим рядом дамам, а то вдруг начинал припля–сывать.
Дубасов увлёкся зрелищем и тоже стал шевелить бровями, вытаращивать глаза и выпячивать губы, обидев до глубины души первую скрипку румынского оркестра, посчитавшего, что его передразнивают.
Не успел он всласть покуражиться, как к столику подлетел дородный метрдотель в чёрном смокинге. Тряся бульдожьими брылями, приветливо, как собака котам, улыбнулся, и хриплым, но, по его мнению, сладчайшим голосом, предложил господам устриц и клубники.
«Сто′ящие клиенты», — думал он, ожидая ответа.
— Вот что, братец, — поиграл бровями Дубасов. — А засунь–ка ты оные деликатесы в одно место…
Брыли замерли, а брови задвигались, подражая дубасовским.
— Вели принести для начала водки и мяса, сыра и колбасы, а господам военным — шампанского… Впрочем, они сами сделают заказ.
Довольный унижением начальства официант стал записывать в книжечку пожелания клиента.
Аким, вспомнив ужин на московском балу, составил меню:
— Запиши–ка, братец, следующее, — пощёлкал в раздумье пальцами.
Метрдотель, официант и друзья заинтересованно глядели на заказчика.
— Шесть флаконов шампанского»Вдова Клико».
Метрдотель от умиления пустил бульдожью слюну, наисладчайшим голосом проскрипев:
— Бутылочка, господа, по двенадцать рубчиков.
— Во как! Кругом по четыре или по шести рублёв, а у вас двенадцать. Но я это ещё припомню, — суровым унтер–офицерским оком окинул брылястого Дубасов, отчего того пробрала дрожь.
— Господин титулярный советник, не перебивайте ради бога, — сделал ему замечание Аким.
Метрдотель с уважением поклонился Дубасову.
«Чёрт возьми, — подумал тот, — а ведь титуляшкой, выходит, почётно быть».
— Консоме Империаль, — заглянул в вытаращенные титулярно–дубасовские очи. — Пирожки буше аля рен и риссоли Долгоруковские. Филе из лососины. Соус не какой–нибудь, а ремулянд…
С удовольствием глянул, как дубасовско–румынские брови заметались вверх–вниз, влево–вправо.
— Каши гречневой с бараниной, — просипел поражённый «титулярный советник», да водки побольше.
— Так вот, милейший, — продолжил Аким. — На жаркое пойдут цыплята, куропатки, рябчики… На закуску салат эскароль… Да, буше паризьен не забудьте…
Потрясённый Дубасов сделал попытку подняться со стула, отнять скрипку у румына и сыграть марш Павловского военного училища, но товарищи благоразумно не позволили это осуществить.
К 8‑ми вечера ресторан начал заполняться публикой, большую половину коей составляли купцы с жёнами и без оных. Но были и офицеры с дамами.
Дубасов, запамятовав от водки с шампанским, и гречневой каши с бараниной, что он пока всего лишь унтер–офицер, вместе с румыном подмигивал вальяжно сидевшей за столом полной даме в манто и широкополой шляпе, украшенной страусовыми перьями.
Её муж, солидный купец или фабрикант — жирная денежная кубышка, по мнению Дубасова, зло на него кривился, заказывая что–то умопомрачительное по цене брылястому метрдотелю.
— Да это же не Ольга, — предчувствуя, мягко сказать, неприятности, стал отвлекать «титуляху» от заманчивой дамы Рубанов, догадываясь, к чему это может привести. — Кстати, господа, всем привет от Мишки Дроздовского…
— О-о! И как он? — отвлёкся, наконец, от купчихи Дубасов.
— Доволен. Недавно, 15 сентября, прибыл в лейб–гвардии Волынский полк и назначен младшим офицером в 8‑ю роту, — зябко поёжился Аким. — Ну её, это вдовье шампанское, — налил себе водки.
— Господа, сколько можно пить, пора и о возвышенном подумать… То есть, оперетту посетить, — внёс здравое предложение захмелевший Зерендорф.
— Нет, Дубасов, столик оставим здесь, с собой не возьмём, — оторвал вцепившегося в стол приятеля Рубанов. — И купчиху тоже, — потащил его из ресторана.
Усевшись во втором ряду театра–варьете, с доброжелательным любопытством уставились на так называемый «коммерческий» занавес, закрывавший портал сцены, и разрисованный рекламой.
— О-о! Надо купить. Папиросы «Роскошь» 20 шт. 5к. т-во Табачной фабрики А. Н. Шапошников и К°. С. Петербург, — чуть не по слогам прочёл Дубасов.
— Полагаешь, хорошие папиросы? — задумчиво рассматривал рисунок Аким, где два ямщика в синих кафтанах, покупали у разносчика в красной рубашке и чёрной жилетке с лотка папиросы. — Друг мой, «Роскошь» курят ямщики, а не унтера славного Охтинского полка, — сделал он умозаключение.
