Последней каплей, заставившей Павла принять решение в отношении Наполеона, стала личная встреча с человеком, претендующим на роль «короля Франции в изгнании». Графа Прованского, брата казненного Людовика XVI, когда он был вынужден покинуть Пруссию, приютила Россия – со всем его двором: помимо дворца в Митаве он получал также пансион в двести тысяч рублей. Павел I, желая уяснить для себя, как ему в дальнейшем выстраивать политику в отношении нынешней и будущей Франции, почтил своим визитом высокого гостя. Нелепость, происшедшая там, долго не могла изгладиться из его памяти.
Уверенный, что высокий французский гость отдает себе отчет в сложившейся ситуации и может быть только благодарен России и ее императору, Павел, входя в гостиную, направился к стулу, стоящему во главе стола. Принц в изгнании за малым не оттолкнул своего благодетеля. Вынужденный сесть на соседний стул, он заявил слугам, несущим блюда:
– Как бы то ни было, вы обслужите меня первым; здесь король я!
– Votre majeste n'ont rien appris ni rien oublie!121*Вы, Ваше Величество, ничего не забыли и ничему не научились! (фр)* – воскликнул Павел, бросил салфетку на стол и не стал заканчивать завтрак: ему все было ясно.
Через некоторое время де Караману, представителю будущего Людовика XVIII122*Людовик XVII, сын казненного короля, умер в 1795 году* при российском императоре, предложили уехать из российской столицы.
Кто предугадал ход событий на двадцать четыре часа раньше толпы заурядностей, тот двадцать четыре часа слывет человеком, лишенным самого заурядного здравого смысла.
А. Ривароль
В тот день словно кто-то специально перемешал все роли: пока сэр Чарльз Витворт, лорд и посол британской короны, пытался безуспешно найти общий язык с Ростопчиным, чтобы тот удержал императора от внезапного союза с Первым Консулом, Никита Петрович Панин, вице-канцлер Коллегии иностранных дел, не зная еще, насколько этот визит усложнит его дальнейшую работу, доложил царя о визите представителя Франции Дюмурье, победителя при Вальми, участника сражений с русскими на стороне поляков.
Павел I принял французского посланца.
Дюмурье привез официальный ответ Талейрана на требования, заключенные в ноте Его Превосходительства графа Ростопчина: все они показались Его Превосходительству Первому Консулу справедливыми и приемлемыми и он согласен выполнить их:
Мальта со всеми ее владениями будет возвращена Ордену Святого Иоанна Иерусалимского, великим магистром которого является император российский; государство Сардиния будет восстановлено в тех границах, какие существовали до вторжения французов в Италию, а его королю – возвращен престол; будут восстановлены в своих правах король Сицилии, курфюрст Баварии и герцог Вюртембергский.
Собственно говоря, возврат Мальты России для Наполеона был не более, чем широким жестом: захваченная Англией, она ему уже не принадлежала. Ответив «да» на этот и каждый из последующих вопросов, Бонапарт не только одержал дипломатическую победу над Англией, но и, зная от своих тайных наблюдателей, с какой честностью царь выполняет условия договоров и свои обещания, обрел в нем могущественного союзника.
С другой стороны, авторитет победителя египетских пирамид небывало вырос в глазах того, кого, казалось, было трудно чем-либо удивить.
У обеих стран – общий взгляд на определенные факты: Англия хочет подчинить своему влиянию всю Европу, разорить Россию, расторгнув торговые договоры с ней, помешать Парижу залечить свои раны и, благодаря своему спасителю, вернуть себе былое могущество. Надо объединяться, – противу непомерных притязаний Англии.
Союз с Францией казался Павлу, в сознании которого переплелись планы и мечты о защите, величии и добродетели как общественного, так и мистического свойства, милостью свыше.
Бонапарт сразу же выразил посланцу России самое горячее чувство симпатии и уважения к Павлу Петровичу, подчеркивая благородство и величие души, которые, по его мнению, отличают русского царя. Первый Консул приказал вернуть на родину все 6 000 русских пленных, причем им были сшиты за счет французской казны новые мундиры по форме их частей, выдана новая обувь, возвращено оружие. Эта никогда никем при войне не практиковавшаяся любезность сопровождалась личным письмом Бонапарта императору Павлу, в котором Первый Консул в дружественных тонах говорил, что мир между Францией и Россией может быть заключен в 24 часа, если Павел пришлет в Париж уполномоченное на это доверенное лицо.
«Ваш государь и я, – сказал Бонапарт генералу Спренгпортену, – мы призваны изменить лицо земли»123*Цит по.: Тарле А.Е. Наполеон*.
В августе 1800 года начались переговоры между Россией и Францией. Царь отправил в Париж не Ростопчина, наотрез не желавшего признать справедливость перемен в отношениях с Францией и потому отставленного от поста в Коллегии, а генерала Спренгпортена.
«Наполеон после этого первого успеха, – пишет далее Тарле, – решил заключить с Россией не только мир, но и военный союз. Идея союза диктовалась двумя соображениями: во-первых, отсутствием сколько-нибудь сталкивающихся интересов между обеими державами и, во-вторых, возможностью грозить (через южную Россию в Среднюю Азию) английскому владычеству в Индии».
Наполеону этот шаг дался не просто. Париж еще содрогался от «неподкупных», недобитых республиканцев, перед которыми он должен был отстаивать союз с самодержцем России, «тираном» в их терминологии, правящим на другом конце Европы. И он во всеуслышание заявил им:
– Павел Первый – великий государь!
Павлу приходится еще труднее. Не будет преувеличением сказать, что союз с Францией, понимание необходимости которого столь непросто далось ему самому, явился неожиданностью буквально для каждого человека из его ближайшего окружения. И он, доказывая справедливость принятого им решения, выдвигает один из наиболее убедительных, с его точки зрения, аргументов – Мальту:
– Я всегда старался быть на стороне истины и справедливости; долгое время я был убежден, что правда – на стороне противников Франции, длительное время угрожавшей праву, порядку и справедливости во всей Европе. Ныне же ясно, что в стране этой водворяется порядок. И это совершенно изменяет существо дел. Справедливость не может быть на стороне Англии, уже по той очевидной причине, что Англия аннексировала остров Мальту и отказывается вернуть его ордену. Между тем стратегическое положение острова сего, позволяющее контролировать весь бассейн Средиземного моря, таково, что аннексия его является серьезной государственной угрозой России, подрывающей и нынешнюю, и потенциальную ея мощь. Пребывать по прежнему в коалиции с державой сей, так переоценивающей свои интересы против интересов своих союзников, было бы непростительной ошибкой.
– Кроме того, – замечал он ближайшим из близких, – помазание Господне, как то мне свыше открыто, а с ним право на власть, – истинно почиет на том, кто мне не столько своей волей, сколько по велению свыше возвращает святой остров. Он – истинно монарх, но в нарочитой оболочке, и в том тайна и испытание для прозорливости всех ныне царствующих лиц. Англия же, оспаривающая Мальту у меня, подпала власти темных сил и терпима быть далее не может.
Отказ Англии вернуть Мальту был для Павла личным оскорблением. Точно так же вызывали его неприязнь, чтобы не сказать отвращение, попытки Австрии загребать жар в Альпах руками постоянно «подставляемых» ими под удары наполеоновских войск «чудо-богатырей» Суворова. В декабре Павел посылает Суворову требование возвращаться домой.
Обстоятельства требуют возврата армии, ибо виды венские те же. А во Франции – перемена. Идите немедля домой.
Павел I – А.В. Суворову
Война 1799 года, в чисто военном отношении едва ли не славнейшая из всех, веденных Россией, была актом возвышеннейшего политического великодушия, бескорыстия, рыцарства в истинно мальтийском духе.
Н. Данилевский. Россия и Европа
«Бескорыстие и рыцарство в истинно мальтийском духе»,
коим так восхищен Данилевский, означало, что в войне той у России не было ровным счетом никаких собственных интересов. «Чудо-богатыри», как всегда, не спрашивая, за чьи интересы умирают, брали Милан и Турин. После побед при Треббии и Нови Суворов оказался у ворот Франции...
Суворов, как и его учитель – Румянцев, не скрывал своей враждебности к французской «просветительской» философии. Он отнюдь не был крепостником, но и не жаловал утопий Руссо и иже с ними, отдавая себе отчет в их антигосударственности. То, что происходило в революционной Франции, было отличной иллюстрацией к его представлениям о том, куда ведут эти утопии. Солдат до мозга костей, он умел побеждать, «умствовать» о том, зачем нужны победы, – не собирался. И вот Франция – перед ним. Что несет он туда? Свободу? Монархию? Порядок? Спасение Европы? Что даст это России? Под Кинбурном, Очаковом, Фокшанами, Рымником, Измаилом сие было понятно не только ему – каждому солдату. Даже в том, что происходило под Варшавой, можно увидеть какой-то смысл. Но здесь? Что даст успех в этой войне? Новые рынки сбыта? Сырье? Или благосклонную улыбку одного монарха другому на балу?
