Муторно было на душе. Похоронили женщину и хоть вой — крутит. Сидели у развалин и кто курил, кто в небо смотрел. А вдалеке выстрелы все слышатся, грохот.
— Когда же закончится, а? — прошептал Тарасов. — Сил ведь нет! Гитлер сдох! Какого ж рожна?!
— Тихо, Сань, — положил ему на плечо руку Гена Шатров. Маликов фляжку достал, свинтил крышку и хлебнул горькой, передал Рекунову, а не Лене:
— Помянем, сестренку.
Девушка отобрала у парня, хлебнула, обратно отдала и в одну точку смотрит.
— Каких девчушек теряем, — тяжело вздохнул Тарасов и выпил спирта. — Жила б да жила, детишек нарожала.
У Лены ком в горле встал, рванула ворот — душно.
— Ты, капитан, не шагу от нас больше, — твердо заявил Маликов.
Не могли больше терять, с каждым убитым другом, частичка души в пепел превращалась. А от нее и так — степь выжженная осталась.
Конец войне, радуйся, а не можешь — душа в головешку превратилась. Нет Гитлера, а что натворил в памяти занозой сидит, неразорвавшимся снарядом в сердце. Как с ним жить?
А бои идут и идут, ребята гибнут и гибнут, восьмое, девятое — конца и края нет и вдруг…
— Победа! Победа!!! Фашисты подписали капитуляцию!!! Восьмого еще, братцы!!! — и выстрелы в небо, грохот пуль не в стену или грудь — в облака. Крики «Ура» но не призыв в атаку.
И как воздух выпустили. Лена на камни осела и автомат обняла. Слезы на глаза наворачиваются, а плакать не может, только рвется с губ:
— Как же?…
Четыре дня всего Марина не дожила, четыре!!
И скрутило, сжало, как пружину.
Мужчины прыгают, орут, обнимаются, залпы салютные в небо дают, а она на камнях лежит и ревет, ни остановиться, не разогнуться не может. Горе разум мутит, сжимает сердце и душу рвет от боли — как же так, как же?
— Ты чего, капитан? — подхватил ее Валера, обнял, закачался, словно тур вальса решил на камнях исполнить. — Победа! Победа!!
Все с ума сходили, лица изможденные, серые, небритые, а светились счастьем так, что смотреть больно было. И щемило сердце, перехватывало горло — радость с горем пополам слезами из глаз катились.
Какой-то пожилой солдат выл на разбитых кирпичах, в небо глядя. Его успокаивали, хлопали по спине, кто-то фляжку поднес:
— Хлебни, браток! Наша взяла! Забили гадам кол в сердце! Победа!!
Какой ценой?
Четыре года по крови, грязи, по макушку в кошмаре непреходящем, на кого не оглянись — разбит, на что не посмотри — развалины.
Что хотел Гитлер? Зачем все это? Власть, мировое господство, высшая раса, избранность?
Как же страшно, когда одному приходит в голову идея о превосходстве, а другие ее подхватывают. И вот он итог этого себялюбивого желания выделится. Одно заявление, один призыв — и орды под грязный стяг идеи зверей встали. И пол Европы легло.
Каждый четвертый поляк — погиб.
Каждый четвертый белорус — погиб.
Каждый третий еврей — мертв.
Каждый второй ребенок — сирота, каждая третья жена — вдова.
Каждая семья лишилась хоть одного родственника.
Каждый второй потерял дом и близких.
Каждый второй населенный пункт исчез с лица земли, превратившись в руины.
Две трети деревень и сел разрушены до основания или сожжены в пепел.
Миллионы людей сгорели в топках концлагерей, миллионы усеяли своими телами землю от Москвы до океана.
Разрушены инфраструктуры, в руинах экономика и аграрная система, разрушены ценнейшие памятники архитектуры, церкви. Мир ухнул в пропасть средневековья, в голод, холод и нищету.
Почему?
Потому что одному маньяку показалось, что он самый-самый?
А в чем разница меж немцем и русским, меж татарином и грузином, поляком и румыном? Кто-то из них не чувствует боли или по-особому болит его душа, когда гибнет на его глазах ребенок, горит родной дом, умирают друзья, рушится мир и земля уходит из-под ног?
Может кто-то рождается не так как другой и не так умирает?
Лена все оглядывалась и пыталась понять: зачем было все это устроено? Кому были нужны миллионы жизней? Кому мешали живущие? Что за великая идея потребовала настолько колоссальных жертв? В чем ее величие?
Только в одном — в глубине низости, в неприглядности морали, в черноте душ и темноте сознания, в отсутствии элементарных понятий, качеств человеческих.
И сколько не пройдет лет, никогда ни она, ни дети погибших и выживших в этой страшной войне не смогут этого ни понять, ни забыть. Потому что слишком дорого обошлась человечеству звериная идея нацизма, слишком дорого встал человеческой цивилизации оскал фашизма.
И будь он проклят именем всех погибших, замученных, истерзанных.
И будь прокляты те, кто вздумает отрыть гнилое знамя звериной идеи.
Только не найдется таких среди людей, а если найдется среди нелюдей, то вобьют и им в глотку осиновый кол, только ждать не будут, пока разгуляются — в зачатке задавят.
И быть по сему, — тяжело уставилась на бойцов.
И дала залп из автомата в небо, как клятву — пока ты есть, фашизма не будет.
— Слышите, ребята?!!!
Все погибшие, все недожившие: слышите?!! Клянемся!!
И осела, не понимая, что дальше, как? Двадцать лет ей будет, только двадцать, а спроси кто, искренне ответила бы — сто…
Николай затылок тер и пил. Курил и топтался. Кричал про себя, от горя и от радости, от безысходности и усталости. От боли в душе, что плакала о погибших товарищах и о Леночке, которой не дано было дожить до этого дня.
А он не гадал, не думал — дожил, и ад царил в душе от этого.
Конец войне. Победа!!
А как справиться с эмоциями, чувствами, которыми захлебываешься, которые настолько противоречивые, что ты плачешь и смеешься одновременно, сходишь с ума и трезво мыслишь?
И как жить дальше? Где взять силы, чтобы восстановить разрушенное? Одно — здание, завод, город, другое — душу, высохшую от подлости этой войны.
Иссохла она настолько, что даже радости по настоящему, живо, остро не чувствует. И на сердце камнем — четыре труднейших года, проведенных на пределе всех мыслимых и немыслимых человеческих возможностей.
Он смотрел, как радуются ребята и, искренне завидовал им. У него не было радости — чуть облегчения, как после выполненной задачи, достигнутой цели. Его наполняло опустошение, и от края до края стояла в душе темнота и тишина. Пусто, так пусто, что вроде бы и жить больше незачем. Главное сделано — фашизм победили, уничтожили, а остальное уже неважно и ему лично не нужно. Все что вело Николая, двигало им, заставляя дышать, шагать, стрелять, жить всем смертям назло — добить фашистского зверя, удавить его в его же логове, отомстить за всех кого он знал и кого не знал.
И вот Победа.
А для него, что финиш.
А за ним ничего. Тупик. Жизнь после смерти. Только ради чего, кого?
Семеновский обнял и расцеловал Николая:
— Победа, брат! Победа, Коля!!
Глаза блестели от слез счастья и, весь замполит светился, казался помолодевшим.
— Выстояли, браток! Сделали эту мразь!
Из — за угла останков дома Мишка с серой физиономией вылетел, перепрыгивая по камням, врезался в Санина и вцепился ему в гимнастерку:
— Майор!… Грызов…
— Что?! — тут же перехватил его за грудки Николай, встряхнул, чтобы мямлить перестал. Тот чуть дух перевел и выпалил:
— Застрелился. Вот, — сунул подполковнику лист бумаги. Коля развернул, читать начал, темнея лицом: "Я сделал все, чтобы сломить врага. Я дошел до Победы и знаю ее цену. Я выполнил свой долг перед Родиной и ухожу к семье с чистой совестью. Живите счасливо братья, фашизм вам больше не страшен. Майор Грызов".
За плечом Семеновский пристроился, прочел и застонал:
— Еее…
Санин осел на камни: Федя, Федя. Это какую же боль ты носил в себе, до какой точки отчаянья дошел, что застрелился в день Победы?
— Что же ты натворил, брат? Зачем?
— Да вот хрен его знает! — взвыл Мишка. — Такой мужик был! И главное не от пули — сам! На хрена?!!!
И утер пилоткой выступившие на глазах слезы.
Николай уставился перед собой: он понимал и зачем и почему. Потому что дальше смысла в своем существовании не видел.
Как же это страшно, если единственная цель, ради которой живет человек — задушить врага, а когда нет врага, нет и смысла в жизни.
— Покалечила нас война, — прошептал. — Без пули убила. Вот он фашизм, — качнул посмертной запиской друга, уставившись на товарищей. — Вот его истинное лицо. Не касаясь убивать все живое, лишать цели, смысла дышать. Лишать святого. Опустошать до донышка. Выжигать нутро, как поля и города. Вот оно. Вот оно!!!…
— Что же вы творите, братцы? — прошептал Семеновский. — Ты-то хоть, Коля…
— Не бойся замполит — не застрелюсь, — бросил зло: "Жить буду назло им! И бороться против до последнего вздоха! Не всех гадов еще удавили. Поквитаемся еще. И за Федю тоже".
— Вот как, оказывается, Николай — мало до Победы-то дойти, ее еще пережить силы нужны, — вздохнул тяжело.
