— Ты знаешь, что тебя ждет, — нервно зевнул Никита Авдеевич. — Может, начнешь говорить? У меня дело государево, и потому я не могу проявлять к тебе жалость!
Глухое рыдание сорвалось с губ Данилы. Он упрямо молчал, отвернув голову, чтобы не встречаться взглядом с Бухвостовым и не видеть ехидной ухмылки горбуна.
— Подтягивай! — Дьяк махнул рукой, и Пахом потянул за веревку, поднимая пленника к сводчатому потолку.
— Покайся, — снизу вверх заглядывая в лицо Данилы, предложил шут. — Облегчи душу и не мучай тело!
В ответ главарь разбойников плюнул в Антипу, но тот ловко увернулся, отскочил и сердито погрозил кулаком:
— Вот ужо тебе зададут!
Пахом слегка подергал веревку, а потом вдруг отпустил. Когда полсажени веревки скользнули между его огрубевших ладоней, он разом сомкнул их, резко прервав падение Данилы — от сильного рывка у того руки едва не вырвало из плеч.
— Будешь говорить? — холодно полюбопытствовал Бухвостов. — Или еще мало?
Пленник до крови закусил губу и молчал, с ненавистью глядя на дьяка. Если бы он мог, то, наверно, испепелил его взглядом, заставив сгореть на месте.
— Упрямый. — Пахом взял плеть-треххвостку из тонких цепей и, широко размахнувшись, ударил Данилу по ребрам.
Душераздирающий, звериный вой вырвался из груди пленника. Он, как безумный, задергался на веревке, болтая в воздухе ногами. А Пахом снова опоясал его треххвосткой и занес руку для нового удара.
— Погоди! — остановил его Никита Авдеевич. — Он уже маленько попробовал. Будешь говорить? Мое слово крепко: казнить не стану, если ответишь на вопросы… Молчишь? Ладно! Добавь, Пахомушка!
Палач ощерился и начал охаживать Данилу плетью, сдирая с ребер куски кожи вместе с мясом, и все больше зверея от вида свежей крови. Ноздри его раздулись, глаза недобро прищурились. Бухвостов вынужден был прикрикнуть:
— А ну, стой! Оставь его, говорю! Забить хочешь? Молчунов и на кладбище полно.
Пахом, тяжело дыша, отбросил звякнувшую плеть и отошел. Наклонившись, сунул голову в кадку с водой. Шумно заплескался, освежая разгоряченное лицо, забрызганное кровью пленника. Антипа притих, перестал ухмыляться и забился как мышонок, в угол.
— Приведи сюда нашего татарчонка, — велел ему дьяк.
Радуясь возможности очутиться подальше от пыточной и глотнуть свежего воздуха, шут быстро шмыгнул за дверь. Пахом зачерпнул ковшом воды из кадки и плеснул на лицо Данилы. Тот застонал и открыл мутные от боли глаза. Левое веко у него нервно дергалось, словно главарь разбойников хитро подмигивал, приглашая Никиту Авдеевича и Пахома вступить с ним в заговор.
— Чего ради терпишь муки? — покачал головой дьяк. — Ведь это только начало! Вон, в горне железо раскалилось, и дыба наготове. Всем вдосталь угостим, пока язык не развяжешь. Мужичок ты крепкий, не скоро еще Богу душу отдашь. Или охота помаяться перед концом? Я все равно не отступлюсь! Неужели тебе жизнь не дорога?
Услышав шаги, он обернулся. Отворилась дверь, и в пыточную вошел Рифат в сопровождении рослого стрельца с саблей на боку. Следом за ними понуро плелся присмиревший Антипа. Правое ухо у него покраснело и вспухло.
— Руки распускаешь? — зыркнул на татарина Бухвостов. — Чего не поделили?
— Зачем дразнит? — вскинулся Рифат. — Зачем сам драться лезет?
— Идти не хотел, — оправдываясь, шмыгнул носом шут. — Так я его маленько саблей по спине.
— Значит, квиты, — усмехнулся Никита Авдеевич и указал молодому мурзе место рядом с собой. — Сядь!
— Это кто? — Рифат сел и с жадным любопытством уставился на окровавленного Данилу. — Пытаешь? Зачем? Что он сделал?
— Врагам служит, — нехотя объяснил дьяк. — Тайного гонца поймал на границе, да потом сам моим молодцам попался. Теперь вот язык прикусил, не хочет сказать, кто его хозяева.
— Русский? — Глаза молодого мурзы жарко заблестели. — Предатель?
— Да, — вздохнул Никита Авдеевич.
— Предателю должна быть страшная смерть, — поджал губы Рифат. — Надо раскаленными щипцами откусывать у него палец за пальцем, сначала на ногах, потом на руках. Отрезать уши и заставить съесть их.
— Сам будешь резать? — не утерпев, язвительно спросил Антипа.
Не удостоив его ответом, молодой мурза начал расписывать, какие лютые пытки надлежит применять к предателям. Бросая исподтишка взгляды на пленника, Бухвостов заметил, что тот неотрывно смотрит на татарина расширенными от ужаса глазами, в которых уже явственно плещется отчаяние.
— Ты хорошо сделал, Никита-ага, что не дал ему легкой смерти, — одобрил Рифат. — Посади его на кол, а когда сдохнет, отруби голову и пошли его друзьям. Пусть эти собаки знают, как ты умеешь награждать предателей!
— А я вот ему жизнь обещал, — тихо сказал дьяк. — Конечно, если заговорит. Господь велел прощать врагам нашим.
Татарин от неожиданности икнул и непонимающе уставился на Бухвостова: наверно, Никита-ага шутит? На губах молодого мурзы застыла недоверчивая улыбка.
— Пахомушка, — обернулся Бухвостов к палачу. — Ты слыхал, как наш гость распорядился? Давай, милый, начинай!
— Не надо, — чуть слышно прохрипел Данила. — Побожись, что с дыбы сымешь и оставишь в живых.
— А ну, детушки, идите-ка отсюда. — Дьяк почти спихнул Рифата с лавки и подтолкнул к выходу. Татарчонок теперь не нужен, он свое дело сделал: помог сломать пленника страхом. — Мы теперича сами поговорим.
Через минуту в пыточной остались только Бухвостов, палач да висевший под потолком Данила.
— Какого же ты роду? — участливо поинтересовался Никита Авдеевич.
— Демидовы мы, — выдавил из себя пленник. — Побожись!
— Вот те истинный крест, — перекрестился дьяк. — Говори!
Пахом поднес к губам Данилы полный ковш воды, и тот жадно приник к нему, делая большие глотки и часто дергая заросшим кадыком. Напоив пленника, палач сел на пол около кадки и прикрыл глаза. Ему стало скучно: работы больше не предвиделось. Теперь дьяк начнет вести долгие разговоры и вспомнит о мастере заплечных дел, только если Данила вновь заупрямится.
— Демидовы? Это какие, смоленские, что ли? — уточнил Никита Авдеевич.
— Они самые… Ватагу я сколотил за золото и для разбоя, а на твоего человека указал корчмарь.
— Исай? Откуда он знал?
— Про гонца сообщили из Москвы, — сипел Данила. — А корчмарь на него указал, чтобы промашки не вышло.
— Кто сообщил? — подался вперед дьяк. — Кто?
— Нарочный прискакал от Кириллы Петровича.
— От какого Кириллы Петровича? — Бухвостов впился глазами в серое лицо Данилы, боясь пропустить хоть слово.
— Моренина.
Никита Авдеевич отшатнулся, как от удара: Кирилла Моренин предатель? Продался латинянам и полякам? Родовитый, хлебосольный, всегда приветливый и набожный, пекущийся о хозяйстве, отстроивший недавно себе палаты в Занеглименье, — он, оказывается, служит не великому государю, а его врагам?
— Врешь, пес! — задохнулся от волнения дьяк.
— На кресте поклянусь, — дернулся пленник. — Как Бог свят!
Бухвостов рванул ворот рубахи — показалось, что в пыточной сразу стало темно и душно, будто его с головой накрыли толстой периной. Жадно втягивая воздух, Никита Авдеевич принялся массировать левую сторону груди, чтобы отступила внезапно зажавшая сердце боль. Немного отдышавшись, он хлопнул в ладоши и приказал вбежавшим стрельцам:
— Огня! Седлать коней! Этого, — дьяк показал на Данилу, — снять! Перевязать — и наверх!
Уже выходя, резко обернулся и глянул в лицо пленника белыми от ярости глазами. Демидов не выдержал его взгляда, опустил голову и повис на руках стрельцов.
— Я вас этой же ночью лицом к лицу поставлю! — Схватив Данилу за волосы, Бухвостов заглянул ему в глаза. — Смотри, если солгал! — Бухнув дверью, дьяк выскочил из пыточной.
На дворе уже ржали кони, бегали с факелами в руках озабоченные стрельцы. Заботливый Антипа принес хозяину бархатный кафтан, высокую шапку и саблю. Помог одеться и подержал стремя, когда Никита Авдеевич тяжело усаживался в седло. Распахнулись ворота, и дьяк во главе десятка конных стрельцов выехал на улицу.
Город уже окутали сумерки. Ночной прохладой веяло от реки, спокойно катившей свои воды мимо стен кремля. Где-то перекликались караульные, а за заборами, почуяв чужих, лениво взбрехивали цепные псы, показывая хозяевам свое усердие. Временами налетал ветерок, и густые сады шумели листвой.
Никита Авдеевич то ударял в бока коня каблуками, то натягивал поводья, заставляя переходить с рыси на шаг. Словно тень, Бухвостова преследовали сомнения: не поторопился ли, как ошпаренный сорвавшись с места? Что он скажет Кирилле Петровичу Моренину, вломившись на ночь глядя в его дом? Ухватит его за бороду, повалит на пол и, приставив к горлу саблю, заставит признаться в смертном грехе предательства? А тот откажется от всего и завтра же подаст челобитную государю, жалуясь на самоуправство дьяка и требуя наказать обидчика. Чем припереть к стенке хитрого Кириллу? Можно ли верить оговорившему его под пыткой Данилке Демидову? Когда висишь на дыбе, а в горне уже раскалилось железо, покажешь на кого угодно, лишь бы отвязались.
