Завтра на рассвете она покинет эту крепость. Это решено. Слово не воробей, вылетит – лети следом. Не дала слово – крепись, а дала – следуй ему твердо. На том стоит княжеская честь.
Зачем, спросила себя сквозь слезы. Зачем сказала такое? Лучше бы смолчать, а то и просто подойти и обнять его за шею, положить голову ему на грудь…
И с ужасом понимала, что так никогда не сделает. Это простолюдины следуют своим желаниям, а людей благородных ведет рука богов. Потому у человека благородного рука не поднимается обидеть невинного или украсть, язык не повернется солгать или сказать гнусность, сам он не может сделать многое из того, что волен простолюдин или просто скот.
Потому она, Ольха Древлянская, поступит так, как велит ее происхождение от древних богов. Она сядет на коня и уедет, ни разу не обернувшись. И как бы ни болело ее сердце, как бы ни жаждала остаться, быть при этом человеке… все же уедет с гордо поднятой головой, достойно и красиво.
Пол трещал под сапогами Ингвара, а стены сужались. Или это комната сужалась. Он все время натыкался на равнодушные бревна, едва не бился головой. Наконец, видя, что вот-вот будет бросаться на них или полезет по выступам стены к потолку, он усадил себя за стол, ухватил дрожащими руками кувшин с греческим вином, поднес горлышко к пересохшим губам. В горле едва не зашипело, только сейчас ощутил, насколько все в нем пересохло и измучилось.
Это все древлянка. Ничто не помогает. Остается только выпить и колдовское зелье. Пальцы сами нащупали баклажку. Это стало так привычно – щупать ее, искать в ней успокоение.
Он ощутил, что поднимается на ноги. «Что я делаю? – промелькнула сумрачная мысль. – Если войду к ней ночью, она встретит такой ненавистью, что сгорю в ее пламени. Да, я уже стал такой… загораемый.
Ах да, – сказал себе. – Я пойду проверю стражу на верхнем поверхе. Все-таки время неспокойное даже внутри крепости. Если мерзавцы отлучились, то сам лягу как пес возле ее дверей. На коврике… Ах, там нет коврика… Ладно, на тряпочке.
А не будет тряпочки, – сказал себе мрачно, – то и на голом полу будет хорошо». Так ему и надо. Только бы возле ее дверей. Все-таки последний день, последняя ночь! Она покинет завтра его крепость, уедет с гордо выпрямленной спиной. И ни разу не оглянется.
Хуже всего, он не сможет сказать ни единого слова, чтобы остановить! Просто не повернется язык. И не поднимется рука, чтобы ухватить коня за повод. Только простолюдины следуют своим желаниям, а людей благородной крови ведет более мощная сила, чем простые желания, свойственные просто людям и просто зверям.
– Прощай, – прошептал он с болью. Ощутил, как глаза защипало. В удивлении прикоснулся ладонью, на ней остались мокрые следы. Неужели он ревет, как когда-то в детстве? – Прощай…
Плечи его затряслись. Он чувствовал, как лицо его перекашивается, корчится. Он не умел плакать, а сейчас внутри что-то тряслось, он всхлипывал, чувствовал боль и странное освобождение.
Вернулся к столу, рухнул на лавку. Слезы катились и катились, он все еще всхлипывал. В таком виде появиться перед ней? Она умрет со смеху! И запрезирает так, что даже ноги не пожелает об него вытереть.
Ночной ветер раскачивал клен, ветви царапали по стене. Когда-то такой скребущий звук успокаивал – дома тоже растет почти подобный исполинский клен, – но сейчас она поймала себя на том, что постоянно прислушивается, вздрагивает, когда страшная рогатая тень от веток пробегает по стене.
Огонек светильника подрагивал, и огромные угловатые тени прыгали со стены на стену, страшно и грозяще изламываясь на стыках. Воздух жаркий, несмотря на открытые окна…
Шорох от окна заставил сжаться в страхе. Прислушалась: все тихо, начала успокаиваться, как вдруг там что-то треснуло и в распахнутые створки прыгнул человек.
Одним движением он загасил светильник, и, когда повернулся к ней, Ольха увидела только угольно-черный силуэт на фоне окна. Он прыгнул прямо на ложе. Ольха успела податься в сторону. Судя по проклятию, он больно ударился о твердый край ложа коленями.
Ольха скатилась на пол, цепкие пальцы ухватили ее за ночное платье. Она молча ударила обеими ногами. Чувствовала, что попала в плечо или грудь. Ощущение было таким, будто саданула ногами в каменную стену, но хватка на платье ослабела.
Она подхватилась на ноги, бросилась к двери. В последний момент человек прыгнул, снова ухватил ее за край платья. Ольха с размаха ударилась об пол. Человек подтянул ее ближе, привстал и навалился сверху.
– Пусти, – процедила она сквозь зубы. – Тебе несдобровать…
– Это завтра… – пропыхтел нападавший. – Зато сегодня…
От него сильно пахло брагой, питьем простого дружинника. Впрочем, знатные воеводы тоже часто садились за стол вместе с простыми воинами.
– От… пус… ти…
– Еще чего? Сперва…
Он прижимал ее к полу, навалившись со спины, одной рукой пытался задрать ей подол. Ольха сопротивлялась, как могла. Он пыхтел, от него все сильнее несло крепким потом и брагой. Изловчившись, она достала его зубами. Он взвыл от боли, с силой ударил ее по голове. У нее зазвенело в ушах, в глазах заблистали звездочки. Ноги и руки подломились, она под его весом упала на пол, дыхание из груди выскочило со всхлипом.
– То-то, – прорычал он, – баба…
Наконец заголил ей зад, но едва приподнялся, освобождаясь от портков, как она, не чувствуя давящего веса, извернулась и, лежа на боку, отчаянно забарахталась, поймала снова его руку. И так вцепилась зубами, что хрустнул палец.
– Ах ты…
Он ударил ее уже не открытой ладонью, а кулаком. Ольха дернула головой в сторону, ощутив по движению его тела, что он замыслил, и кулак только задел ее, но снова вспыхнули искры, будто в догорающий костер швырнули камень, а он крепко выругался, когда кулак с треском достал дубовый пол.
– Отпус… ти, – прохрипела она. – Кто бы ты ни был… тебе смерть…
– Это завтра, – ответил он люто, – а тебе – сегодня.
Он ударил ее снова, еще и еще. Ольха ощутила, как надвигается тьма. В полузабытьи ее руки расслабились, голова упала на пол. Распаленный похотью, нападающий попробовал снова задрать подол, но она прижала платье своим весом, и он тогда рванул за вырез платья, разорвал до пояса, хрюкнул от удовольствия, видя в лунном свете ее наготу, быстро дрожащими руками сорвал остатки платья.
Ольха уже приходила в себя, ударила ногой, промахнулась, он навалился, она ударила локтем, попала в лицо. Тот взревел, с размаха ударил по лицу. Она ударилась затылком, в глазах померкло.
Ноги сами несли его через покои. Когда проходил мимо лестницы, снизу донеслись пьяные выкрики. Люди есть люди. Хоть война, хоть покой, они не отказываются от даровой выпивки, соленой шутки, сдобных девок. Даже усталость куда девается, когда садятся за стол с медовухой и брагой!
Он прошел по коридору, стражей на поверхе нет, гуляют подлецы, невзирая на его строжайший приказ. Жадным взором окинул дверь ее комнаты. Показалось, что ноздри улавливают щемящий запах лесных трав. Так всегда пахли ее волосы. Даже после того, как ее купали в Киеве, а затем Зверята в его тереме. Все равно она сохранила свой аромат нежных лесных трав.
Он приготовился опуститься возле двери под стеной, как вдруг до слуха донеслись глухие звуки. Словно бы древлянка во сне упала с ложа и пыталась, не просыпаясь, вскарабкаться обратно.
Встревоженный, он прислушался. Нет, похоже на звуки борьбы. Но с кем она может бороться? Или какая-то хитрая ловушка для него? Но зачем?
Он потянул дверь за ручку. Заперто. Заперто с той стороны! Горячая волна крови ударила в голову с такой силой, что в глазах застлало красным. В ушах загремел шум морского прибоя, который рушит прибрежные скалы. Даже если это ловушка для него… но вдруг древлянка в самом деле в опасности?
Не отдавая себе отчета, что делает, он отступил на шаг, ударил плечом в дверь. Та дрогнула, устояла. Но теперь звуки борьбы стали яснее. Ему показалось, что услышал голос Ольхи.
Во внезапном страхе он разогнался, ударился в дверь со всей мочи. Створка слетела с петель, он грохнулся вместе с нею на пол, вскрикнул от боли. Дыхание вышибло, он лежал на выбитой двери и хватал воздух широко открытым ртом.
И в слабом свете из коридора увидел ужасную картину. Кровь замерзла в его жилах. В распахнутом настежь окне мелькнула темная фигура, кто-то убегал, а на полу лежало растерзанное белое женское тело. Ольха не шевелилась, на ее лице была кровь, темная струйка вытекала изо рта. Руки были разбросаны в стороны, как и ноги.
– Ольха!
Он кинулся к ней с безумным криком. Всхлипывая, не сознавая, что делает, упал перед ней на колени, ухватил в объятия и колыхал у груди, как малого ребенка. В слабом свете ее губы были совсем черными, толстыми. Из нижней губы сочилась кровь.
