Осенью 1942 года, создав на Туапсинском направлении сильную группировку, немецко-фашистские войска предприняли попытку прорваться к побережью Черного моря. На перевалах и в глубоких ущельях Главного Кавказского хребта завязались ожесточенные бои. Многоголосым эхом отдавался в горах грохот сражений.
Теснимый гитлеровскими егерями, в извилистое, огражденное огромными скалами ущелье с бурным потоком внизу отступил небольшой отряд красноармейцев и краснофлотцев. Им нужно было пристанище, чтобы немного отдохнуть, набраться сил. Отряд состоял из остатков медсанбата и горстки бойцов, потерявших связь со своими подразделениями. Командование принял молодой военный врач Борис Лаптев. Он шагал, держась рукой за переднюю повозку, и время от времени оглядывался назад на двигающуюся следом колонну.
Смеркалось. В ущелье, словно в гигантской трубе, гудел ветер, было сыро, промозгло.
Военврач — плечистый русоволосый парень лет двадцати пяти — остановился у края небольшой площадки. К нему тотчас подошли военфельдшер Антонина Петряева, старшина второй статьи Петр Буряк и сержант Иван Оскольцев — весь командный состав отряда.
— Люди и кони обессилели, — хриплым простуженным голосом сказал моряк. — Надо объявить привал.
Он снял мичманку и осторожно отряхнул с нее высохшую грязь.
— Может, еще пройдем? — возразил ему Оскольцев, курносый приземистый крепыш с выправкой кадрового бойца. — Егеря, как волки, идут по следу.
— А вы что думаете, военфельдшер? — спросил Лаптев у девушки.
Военврач не увидел, а скорее угадал мучительную просьбу, написанную на ее осунувшемся лице. Ему стало жаль ее.
— Ладно, будем располагаться на отдых, — решительно сказал он. — Товарищ Буряк, пошлите своих ребят разведать, нет ли надежных укрытий для тяжелораненых. Их надо хоть немного обогреть, обязательно накормить горячей пищей, сделать перевязки.
— Есть разведать, товарищ военврач третьего ранга, — козырнул старшина.
— А вы, товарищ Оскольцев, возьмите на себя заботу о лошадях.
Весть об отдыхе мгновенно разнеслась по колонне. Все враз ощутили, что дальше идти невозможно. Уставшие, голодные люди приободрились. Даже раненые почувствовали себя лучше: невыносимая тряска на горном бездорожье вконец измотала их. Лошадям ослабили упряжь, они взмыленными мордами уткнулись в брезентовые торбы, громко захрустели овсом. Сладко пахнуло дымком костров, замаскированных выступами скал.
Выставив боевое охранение, командиры собрались на совет.
— Продовольствия и боеприпасов в обрез, — говорил Буряк, — нет проводника. Егеря загнали нас в каменный мешок.
— Это еще как сказать, — возразил Оскольцев, поправляя огонь в костре. — Я уверен: впереди должны быть наши части. Рано утром надо сниматься с бивака.
— А вдруг на пути никого не встретим? — возразил Буряк. — Сможем ли мы тогда самостоятельно пройти через горы?
— Трое раненых скончались, — печальным голосом сообщила военфельдшер. — От потери крови.
— Н-да, — крякнул Оскольцев, — так мы их всех по дороге растеряем. Что вы думаете на этот счет, товарищ военврач?
Лаптев молчал. Решение не приходило. С того момента, когда, смяв фланговое прикрытие дивизии, горнострелковые части фашистов обрушили свой удар на штаб соединения, все проходило в сознании Лаптева, как в калейдоскопе. Командир медсанбата, несколько врачей, медсестер и санитаров погибли сразу же, защищая раненых. Лаптеву с трудом удалось собрать вокруг себя часть медицинского персонала, погрузить раненых в повозки и, воспользовавшись тем, что внимание гитлеровцев было отвлечено боем с охраной штаба, вывести людей из-под огня.
Ориентируясь по компасу, Лаптев повел остатки медсанбата на юго-запад, стараясь нагнать какую-нибудь из своих частей. В пути к ним присоединилось несколько небольших групп красноармейцев и моряков. Полдня двигались, не останавливаясь. В пути отряд обстреляли с самолетов, а один раз — даже из горных орудий, по потерь не было. Однако с каждым километром люди все больше теряли надежду на скорую встречу с регулярными советскими войсками.
И вот теперь младшие командиры ждали его ответа. Но что мог утешительного сказать им военврач, ведь для него самого многое было неясно.
— Ладно, подождем до утра, — сказал Лаптев, поднимаясь. — Когда станет светать, вышлем вперед разведку. Пойдемте, Тоня, осмотрим раненых.
Лагерь затихал. Уставшие бойцы лежали у костров, тесно прижавшись друг к другу. Лаптев и военфельдшер прошли к расщелине в скале, которая была входом в каменоломню. Отсюда камень брали на ремонт дороги. Посредине пещеры горел костер. Вокруг него лежали люди. По обомшелым стенам метались тени, пахло плесенью, медикаментами.
Осторожно пробираясь между ранеными, Лаптев будничным голосом говорил:
— Потерпите, товарищи, доберемся до своих, сразу в госпиталь вас отправим.
— А доберемся ли? — с сомнением спрашивали его.
— Безусловно. Поднимемся на перевал, а там до Туапсе или Лазаревского рукой подать. У нас хорошее боевое охранение, с нами моряки и красноармейцы. Главное — терпение. Я прошу соблюдать спокойствие, строго подчиняться медицинскому персоналу.
— Товарищ военврач, можно вас на минутку?
— Да, я слушаю.
Лаптев шагнул на голос. Навстречу ему приподнялся худой, заросший щетиной мужчина лет сорока. Лаптев узнал майора Сидорина, заместителя командира стрелкового полка, раненного в ногу и грудь в бою под станцией Хадыженская.
— Вы твердо уверены, что выберемся из этого каменного мешка? — тихо спросил он Лаптева.
— Мы идем по дороге…
— Здесь дороги, товарищ военврач, обманчивы. Они могут, попетляв, снова привести нас туда, откуда мы только что бежали. Другие ведут к горным пастбищам и там кончаются у какой-нибудь высокогорной хижины. Я служил на Кавказе до войны, знаю эти каверзные места. У вас хоть карта есть?
— Нет.
— Вот видите, даже этого не имеете, а собираетесь через весь хребет пройти. Эти проклятые горы можно преодолеть только по большим перевалам. А подступы к ним наверняка заняты фашистами. Следовательно, идти вперед бесполезно.
— Что же вы предлагаете?
— Остаться здесь и ждать помощи.
— Извините, товарищ майор, но в таких условиях мы потеряем большую часть раненых.
— И все же я считаю, что это выход из положения, — настаивал майор. — Надо связаться со своими, вызвать подмогу.
— Будем пробиваться вперед, — твердо сказал Лаптев. — Тоня, приготовьте раненых к перевязке.
Кончив работу, Лаптев вышел из пещеры. Было уже поздно, на узком лоскуте неба тускло мерцали звезды. Костры догорали. Но никто из уставших бойцов не поднялся, чтобы поддержать огонь. Проверив посты, Лаптев остановился у одной из повозок. На него пахнуло прелым сеном, терпким запахом конского пота. Закурив, военврач стал размышлять над словами майора. Где правда, какое принять решение? Ах, если бы он был строевой командир!
В армию Лаптева взяли в начале сорок второго. Два месяца он пробыл в резерве фронта и лишь после этого попал в действующую часть. Все лето и осень вместе со своим полком Борис провел в оборонительных боях, дважды был контужен, однако, подлечившись в медсанбате, снова возвращался в строй. Лаптеву не раз приходилось под ожесточенным огнем эвакуировать с передовой раненых, оперировать при свете коптилки, сделанной из гильзы снаряда, и даже принимать в полуразрушенном сарае роды у беженок. Он привык к ужасам войны, научился выдержке, спокойствию.
Это помогало в работе.
Больше всего на Лаптева действовали психические травмы людей. Под Краснодаром ранило командира кавалерийской дивизии. Это был старый рубака, бывший боец Первой Конной. Пулей раздробило ему правую руку. Пришлось срочно оперировать. Перед отправкой в госпиталь он с сожалением сказал Лаптеву:
— Какой я теперь генерал? В сторожа гожусь и только.
— Да что вы, товарищ комдив, вы еще повоюете, — успокоил его Борис. — Вам же не саблей махать…
— Эх, доктор, ничего ты не понимаешь в военном деле. Да кто же из конников пойдет за мной, если я даже шашку из ножен не смогу вынуть!
И заплакал горькими старческими слезами…
Свалившаяся на Лаптева ответственность вначале как бы оглушила его. В первые часы все шло по инерции, в силу сложившихся обстоятельств. И вот сейчас, в этом ущелье, он стал осознавать, какую непомерную тяжесть взвалил себе на плечи. Борис понимал, что, проскочив сюда, они не спаслись. Через несколько часов, а может быть, и раньше, фашисты навалятся на отряд. И тогда… «Ну хорошо, — рассуждал он, — нам удастся пройти вперед, к перевалу. А вдруг и там полно вражеских войск? Это, конечно, гибель. Или позорный плен».
